Четвертая стража

Анжелика потратила несколько дней, чтобы с комфортом расположиться в особняке дю Ботрейни. Пустые комнаты постепенно заполнялись любимыми вещами. Анжелика подолгу разглядывала стрельчатые окна с полустертыми вензелями графа де Пейрака: сквозь стекло виднелся парадный въезд с выстроившимися по обе стороны кадками с укрытыми южными деревцами. Ее хрупкая фигурка, облаченная в темное, отражалась в зеркальных панелях величественных покоев. С потолочных плафонов на нее взирали пухлощекие купидоны, оры, хариты и другие беспечные обитатели Олимпа. Среди богатой позолоты, пилястр и аттиков из розового и лилового мрамора, она жила затворницей, точно принцесса, охраняемая драконом. Она прогуливалась среди этой торжественной обстановки в компании гулкого эха, преследующего по пятам каждый ее шаг. Даже призраки прошлого не тревожили ее среди печального уединения. Забравшись в кресло, она куталась в плед, точно ребенок, что прячется в хорошо знакомом месте, чтобы справиться с обидой наедине с собой, но в глубине души все равно ожидающий, что его найдут и утешат... «Как будто я никуда не переезжала отсюда», — думала она, вновь становясь мадам Моренс. Только детские голоса больше не нарушали тишину величественных залов. Барба обливалась слезами, провожая госпожу, Анжелика тщетно пыталась успокоить ее: она будет жить всего лишь в нескольких кварталах от улицы Сент-Антуан. Они договорились, что маркиза будет видеться с детьми, пока Филипп находится при дворе или в отъезде, о чем ей заранее сообщат преданные слуги. Флоримон в это время исполнял свои обязанности при дворе и маркиза, написав ему письмо, велела Легкой Ноге передать его аббату де Ледигьеру, гувернеру старшего сына. Мальчик ничего не ответил. Анжелика предвидела, какое разочарование вызовет в нем весть о разлуке с младшим братом, к которому он сильно привязался после смерти Кантора. В эти нескончаемые зимние дни Анжелика совсем перестала бывать на людях и принимать у себя визитеров. По вечерам ее навещал только Савари, квартировавший в прилегающем к дому флигеле. Лакомясь горячим вином с имбирным печением, она слушала его увлекательные рассказы о дальних странах, с их запутанными традициями, названиями и именами. Однажды поздним вечером, проводив Савари, Анжелика долго сидела перед зеркалом, задумчиво расчесывая длинные волосы. «Какими светлыми они стали», — подумала Анжелика, разглядывая тугие золотистые локоны, посеребрённые инеем седины. Собственная красота казалась ей пустой и бесполезной; чьи глаза она может порадовать, если отражение оставляет ее саму равнодушной? Стоит ли удивляться, что она вновь одна? Нет рядом мужчины, который бы восхитился ее руками, которые она два часа кряду растирала и мазала миндальным кремом… И она тяжело вздохнула. Погруженная в себя, Анжелика едва заметила Терезу, растворившую окно, чтобы пустить в комнату свежего воздуха. Внезапно с улицы донеслись нежные звуки теобры, привлекая ее внимание. — Что это такое, Тереза? — Наверное, кто-то из поклонников хочет сделать вам подарок. Сердце заколотилось от радостного предчувствия. Схватив со спинки кресла мериносовую шаль, Анжелика накинула ее на обнаженные плечи и вышла на балкон. Посреди широкого курдонера она увидела кольцо людей в пестрых одеяниях венецианских масок. Коленопреклоненные, они держали в руках факелы. В середине круга расположился портшез с откидным верхом, в котором сидела дама в золотой полумаске, аккомпанирующая себе на теобре. Едва она взяла первую ноту, как Анжелика узнала певицу. Ее голос нельзя было спутать ни с чьим другим — это была сама Адрианелла, знаменитая оперная певица Леонора Барони. Она исполнила несколько известных арий из итальянских опер, перемежая их с любовными мадригалами. Звук дивного сопрано разлился в воздухе, колебля стылый от мороза эфир, как легкий ветерок колеблет водную гладь, и проникая в сердце, наполнив до краев душу лирическим восторгом. «Amore! Amore!» — призывно повторял голос, погружая в сладостные грезы. Когда пальцы певицы в последний раз коснулись струн, Анжелика очнулась и тут же почувствовала, что продрогла в атласных башмачках, закутанная в одну только шаль, поверх легкого домашнего платья. Она вернулась в комнату, томным движением захлопнув балконную створку и, обессиленная сладостной тоской, облокотилась о дверной косяк. Кто мог прислать ей такой прекрасный и трогательный подарок? Ей казалось, она уже знает ответ, и улыбка против воли появилась у нее на губах. Совсем скоро ее затворничество закончится. В дверь постучали, и вошел мажордом: на серебряном подносе лежала карточка с золотым оттиском и букет белых лилий. Еле сдерживая волнение, Анжелика схватила карточку и, пробежавшись глазами по подписи, швырнула обратно, не притронувшись к цветам. — Унесите это прочь! И больше никаких серенад! У меня нет настроения слушать эти глупости. Ошеломленный дворецкий удалился. Анжелика сорвала с плеч шаль и со злостью швырнула ее на кресло. «Герцог де Ришмон! Какая я, право же, дура!» Следующим вечером Савари, ожидавший увидеть ее в хорошем расположении духа, завел разговор о ночной серенаде, но едва натолкнувшись на помрачневший взгляд маркизы, оставил эту тему. Анжелика вернулась ко двору за несколько дней до масленицы. В то время как у юных прелестниц был на уме знаменитый карнавал на Марди-Гра, королева вместе с пожилыми дамами обсуждала благотворительные дела. В Пепельную среду после проповеди она собиралась мыть ноги бедным на паперти собора Парижской Богоматери. Анжелика вышла в сад. Ее манила рощица из посаженных ровными рядами, квадратно подстриженных каштанов. Свернув на одну из аллей, она заметила впереди кавалькаду придворных. Посередине группы в переносном кресле сидела мадам де Монтеспан, закутанная в соболиные меха. Одесную семенил господин Ленотр, державший в руках план садов будущей усадьбы в Кланьи. Он предлагал маркизе, как лучше устроить фонтаны, цветники, рощи и боскеты, согласовывая с ней каждую мелочь, так как мадам де Монтеспан любила передумать в последний момент и заставить рабочих переделывать всю работу заново. Король не жалел денег: он приказывал министру финансов Кольберу: — "Мадам де Монтеспан очень хотела разбить сад уже этой осенью; сделайте все необходимое, что бы удовлетворить её просьбу, и сообщите мне о мерах, какие вы примете для этого" или "мадам де Монтеспан написала мне, что вы, Кольбер, спрашиваете её, какие еще пожелания следует учесть в ходе строительных работ в Версале. Вы правильно сделали, поступив таким образом. Продолжайте угождать ей всегда". — Мадам дю Плесси! — звонко воскликнула Атенаис, махая Анжелике рукой. Досадуя, что не сумела избежать этой встречи, Анжелика присела в реверансе, приветствуя королевскую фаворитку. — А мне сказали, что вы лежите при смерти. Вы уже видели короля? Нет? Тогда поспешите, но предупреждаю — он ужасно боится больных, так что может быть с вами крайне нелюбезен. При этом свита де Монтеспан смотрела на Анжелику, как на прокаженную. Позже она узнала, что фаворитка распустила слухи, будто срамная болезнь, которой мадам дю Плесси страдает уже несколько лет, дала осложнения: теперь маркиза не встает с постели, и у нее выпадают зубы и волосы. Кортеж Монтеспан двинулся дальше. Анжелика подождала, пока он скроется из виду и решила вернуться во дворец. Вскоре должен был состояться Большой Выход, и маркиза рассчитывала увидеть, наконец, короля. Анжелика вернулась в Тюильри, где Людовик решил провести остаток зимы. Придворные уже собирались в большой галерее, некоторые держали в руках свернутые трубочкой прошения, чтобы передать их месье де Розу королевскому секретарю или, если посчастливится, самому королю. Когда месье де Жевр появился в дверях, все разговоры стихли и в зале воцарилась тишина: — Король, господа! Раздался глухой стук алебард охраны об пол, двери распахнулись, и твердой уверенной поступью вошел король. Дамы присели в реверансе. Мужчины сняли шляпы и склонили головы. Король медленно шествовал между шеренгами придворных. Иногда он едва приостанавливался, чтобы обратиться к кому-нибудь с любезным словом, кто-то даже осмеливался высказать королю свою просьбу, — Людовик в этом случае отвечал почти одинаково: «Я подумаю» или «Мы решим это позже». Учтиво кивнув одной из дам, стоявшей по соседству с Анжеликой и бросив ей что-то вроде: — «Эта прическа мадам, освежает ваш облик. Всегда носите ее», — король вдруг увидел мадам дю Плесси. Придворные с жадным вниманием следили за этой сценой. Какой вердикт будет вынесен непокорной беглянке на этот раз? Придворная клика, поддерживающая Монтеспан, а так же "святоши" надеялись, что король накажет маркизу за дерзкое поведение: неужели государь и дальше будет потакать выходкам этой женщины? Остановившись напротив Анжелики, Людовик с прохладцей произнес: — Наконец мадам дю Плесси пожаловала нас своим присутствием. Как ваше здоровье, сударыня? — Благодарю вас, сир, оно всегда было превосходным. — Вот как? Тогда как же объяснить ваш отказ исполнять свои обязанности при дворе? Анжелика подняла голову, смело встретившись со взглядом короля, в котором уже собирались грозовые тучи. — О сир, боюсь, вы не поняли: болезнь поразила мою душу, а не тело. Король слегка нахмурился: теперь в его взгляде застыл десяток вопросов: — «Кто тому виной?», «Что я сделал вам, что вы поступили так жестоко?» — в нем проступили волнение и боль, но гордость одержала верх: — Мы надеемся,что столь длительные приступы меланхолии больше не будут терзать вас, иначе вы рискуете столкнуться с нашим неудовольствием. А сейчас — добро пожаловать, сударыня! Отвернувшись, король прошествовал дальше. Когда он скрылся в дверях, Анжелика испытала облегчение, смешанное с грустью: ничего не изменилось, все вернулось на круги своя. Пожалуй, немного спокойной жизни — это то, что ей сейчас нужно, чтобы упорядочить свои мысли и взять свои чувства под контроль. После обеда Анжелика получила приглашение от Мадемуазель — сыграть в брелан и послушать камерный оркестр. Король, как обычно по окончанию прогулки, отправился в покои мадам де Монтеспан. Вечером блистательная фаворитка устраивала домашний ужин с танцами и картами. Герцог де Вивонн поставил для домашнего театра одноактную оперетту. Ожидалось присутствие короля, и дамы с волнением обсуждали туалеты. Лозен бегал за хорошенькими девушками и спрашивал, надели ли они к мадам де Монтеспан не штопанные чулки и тут же пытался убедиться в этом лично, задирая дамам юбки. Мадам де Шуази, поджав губы, приговаривала: — "Этот несносный Пегилен опять захотел в Бастилию" Маркиза дю Плесси не беспокоилась по поводу чулок: ее не было в списке приглашенных. Скрываясь от назойливых кавалеров в оранжерее, Анжелика предавалась печальным мыслям. Никто не ждал ее при дворе. Еще недавно король говорил ей о любви, а теперь малейшая преграда заставляет его отступить. Где тот мужчина, который мог вскочить на первую попавшуюся оседланную лошадь и гнать ее во весь опор в монастырь в Шайо, где укрылась его возлюбленная? Где тот король, что покинул ставку под покровом ночи, чтобы провести с ней ночь? Величие отца народа, арбитра всей Европы стальным панцирем давило ему на грудь, он стал рабом взлелеянного им самим безжалостного церемониала, где нет места безумствам любви. «Если бы в тот вечер он послал ко мне певицу, а затем вдруг появился в моих покоях… Тогда бы я приняла его любовь, вручая ему себя…», — с удивлением и печалью поняла Анжелика. Но он не пришёл. И Она уже не сожалела об этом. Она больше не хотела иметь дело с чувствами. Любить — слишком тяжело. Вновь вручить свое сердце в ненадежные руки — нет, она не повторит подобной ошибки. Она вышла от принцессы Монпасье, изрядно проигравшись. Раз за разом пробуя отыграться, она теряла все больше и больше. Признав наконец, что ей не везет, Анжелика решила не искушать судьбу и улизнуть домой, пока гости слушают камерный оркестр. На улице моросил дождь. Чертыхаясь, Анжелика пошла искать своих слуг: во дворец она прибыла в портшезе. — Сударыня! Прошу вас ко мне в карету, — окликнул ее голос, в котором слышалось раскатистое «р». Незнакомец поклонился и подал ей локоть, чтобы она могла взять его под руку. Слуги запропастились дьявол знает куда, а дождь тем временем усиливался. Анжелике ничего не оставалось, как принять неожиданное приглашение. — Князь Ференц Ракоци к вашим услугам, — представился смуглый черноусый мужчина, когда они уселись в экипаж. — Ах да, мы, кажется, знакомы? — Анжелика вспомнила иностранца в приемной Кольбера, на которого она мельком обратила внимание. — Да, и я помню эту встречу до мельчайших деталей. Хотите, я напомню вам, как вы были одеты в тот день? — Прошу прощения за бестактность, маркиза дю Плесси де Бельер! — Я знаю ваше имя, сударыня. Я был в зале, когда король предложил вам стул. Вы двигались с такой грацией и чувством собственного достоинства, самим своим видом вы казались упреком этим расфуфыренным попугаям. — Упреком? — Может быть, это не совсем подходящее слово, но вы так не походили на остальных дам, так выделялись, что мне хотелось крикнуть: "Нет! Нет! Уберите ее отсюда!" — Слава богу, что вы не сделали этого! — Да, — вздохнул незнакомец, — с тех пор, как я нахожусь во Франции, я сам не свой! — Откуда же вы родом? — Моя родина Венгрия. Он рассказал Анжелике, что в результате дворцового переворота был вынужден бежать из своей страны. — Мой дед отказался платить дань турецкому султану, и тот пригрозил ему войной, но вскоре умер, а занявший его трон Мехмед IV не решился на войну. Мой отец, Юрий II, вновь оказался в вассальной зависимости от Турции. Он решил сделаться польским королем, как раньше сделался господарем Валахии и Молдавии, но польские шляхтичи не оказали ему поддержки, превратив его в ярого врага Польши. Он заключил союз со шведским королем и начал войну с Польшей, несмотря на требование султана прекратить военные действия. Но война была неудачной, и отец должен был заключить постыдный мир. По требованию султана он был низложен, и трансильванским князем был выбран Редей. В следующем году Юрий воспользовался смутами в Турции и с утверждением сейма вновь сделался князем Трансильвании. В Турции в это время великим визирем был Кепрюлю, который вторгся в Трансильванию и опустошил ее, уводя наш народ в рабство. Трансильванским князем был назначен Борчай, с которым отец долго и безуспешно воевал. Он погиб в сражении у Самошфальви от вражеского клинка. Так я остался без трона и был изгнан из Венгрии. Я сам едва не лишился головы, если бы не протекция моей матери, княгини Батори. Она важная дама при дворе императора, против которого я хотел воевать, ибо он щедро оплачивал смуты в моей стране, чтобы захватить ее, пока она лежит обескровленная. Теперь я скитаюсь, пытаясь убедить иностранные дворы поднять оружие против императора или же дать мне денег на совершение революции. — Это, безусловно, очень печальная история, — заключила Анжелика, — а вы не боитесь, что вам, может быть, суждено умереть на чужбине? — Нет. Я вернусь на родину, как только получу помощь от вашего короля. Анжелика в изумлении смотрела на него. — А почему вы думаете, что наш король окажет помощь деньгами или еще чем-либо для того, чтобы свергнуть другого короля? Монархи страшно боятся таких вещей. — В своей стране — конечно! Но в других странах... Анжелика задумалась. "Известно, что Ришелье помогал Кромвелю французскими деньгами и в немалой степени ответственен за то, что Карл I был обезглавлен, хотя он и приходился кузеном королю Франции". Анжелика высказала это соображение вслух. Иностранец улыбнулся. — Я не силен в английской истории, но знаю, что в Англии вновь восстановлена власть короля. И у них нет людей, способных совершить революцию. То же и во Франции. Но мы, венгры, самый свободолюбивый народ и готовы к революции. — Но мы, французы, и так свободны, — запротестовала Анжелика. Тут венгр разразился таким громовым хохотом, что возница замедлил ход и обернулся, потом тряхнул головой и быстрее погнал лошадей. Перестав смеяться, Ракоци воскликнул: — И вы считали себя свободной, когда вас под стражей привезли к министру?! — Это была ошибка, — рассердилась Анжелика, — и вы видели, что из-под стражи я была освобождена. — Все равно. Так или иначе они стоят за вашей спиной. Они не отвяжутся от вас до тех пор, пока вы работаете с ними или на них. А это значит, что вы задешево продали свою свободу и душу. И если вам захочется освободиться от них, то вы можете только бежать. — Бежать? Что за нелепая мысль! Я достигла высокого положения и чувствую себя превосходно. — Это ненадолго, поверьте мне. Не для вашей прелестной головки. — А чем она вам не нравится? — У вас голова ангела-мстителя, которым нельзя повелевать или подчинить своей воле и который держит в руках меч Немезиды. Ваш проницательный взгляд словно пронзает человека насквозь. Самая глубокая темница не способна погасить блеск ваших глаз. — В ваших словах есть доля истины, — качнула головой Анжелика, на губах ее появилась горестная усмешка. — Я очень капризна, но вам нечего меня бояться. Ошибки молодости обошлись мне очень дорого, но зато я поумнела. Эти ошибки многому научили меня. — Научили, как быть рабыней? Вы это имеете ввиду? — Вы бросаетесь в крайность, сударь. Если хотите знать мою точку зрения, то на земле вообще нет ни одной совершенной страны. А государство бедных — эта идея повсюду закончилась плачевно. Вы же исповедуете как некий евангелист. Такие заканчивают свою жизнь на кресте. Это не для меня. — Евангелист должен быть холостым или, по крайней мере, покинуть свою семью. Я же хочу посеять семена свободы. Знаете, о чем я подумал, когда увидел вас? Выходите за меня замуж, и мы уедем отсюда вместе. — Вы обезумели, месье. К тому же я уже замужем, да будет вам известно. — И где же ваш муж? — Я не знаю, — сказала Анжелика, вызвав у венгра очередной приступ смеха. — Тогда какого черта, сударыня! Такая женщина, как вы — прозябающая в рабстве условностей! Немыслимо! — Вы предлагаете мне скитаться вместе с вами в качестве любовницы? — Анжелика тоже засмеялась: столь нелепым показался ей весь этот разговор, что она даже не оскорбилась. Венгр не ответил, но по блеску его черных глаз, Анжелика догадалась, о чем он думает и поспешно сменила тему: — Что это за огни впереди? На одной из узких улочек в квартале Сен-Поль толпа веселящихся людей преградила им путь. Больше всего здесь было одетых в лохмотья людей. Толпа соорудила некое подобие виселицы, на которой уже болталось чучело с большим белым плакатом на груди. Сержант — глава местной полиции — представлял официальную сторону церемонии. Как только чучело закачалось на виселице, два барабана раскатились громкой дробью, и толпа взревела на разные голоса: — На виселицу мошенников! Смерть ворам! — Прямо-таки революционная картина, — пробормотал Ракоци. — Тут вы совсем не правы, сударь, — сказала Анжелика, испытывая гордость от сознания собственного превосходства. — Эти люди радуются акту так называемой справедливости. Это попросту насмешка над правосудием. Она высунула голову, чтобы узнать, кого символизирует чучело. Ремесленник объяснил, что это Гурвиль, сборщик налогов в провинции Гиень, осужденный за спекуляцию и сообщник Фуке, чьи беззакония стали достоянием гласности. Карета пробилась сквозь толпу и покатилась дальше. Анжелика погрузилась в раздумья. Молчал и ее спутник. — Несчастный, — вздохнул он наконец, — бедная жертва тирании, осужденный жить вечно вдали от родины, куда не может вернуться, не подвергая себя опасности быть умерщвленным. Увы, эти отверженные скитаются по всей земле, за исключением своей родной страны, дорогу в которую им преграждает палка деспота. — И которую они, без сомнения, заслужили. Не проливайте слез над судьбой Гурвиля и не критикуйте столь сурово короля. Что вы ответите, если я скажу, что Гурвиль чувствует себя прекрасно, что он находится во Франции и состоит на тайной службе у короля? Ракоци схватил ее за руку, глаза его сверкнули. — Да верите ли вы сами в то, что говорите? — Я в этом совершенно уверена. — Теперь я понимаю, почему ваш король оплачивает борьбу революционеров с другим королем, — торжественно заявил Ракоци. — Он двуличен. Он подсовывает толпе маску преступника, а сам содержит его на тайной службе. Он подписывает мирный договор с Голландией, а затем втравливает Англию в борьбу с датчанами. Никто по-настоящему не знает, чего он хочет. Он и вас превратит в одну из своих бездушных марионеток, послушных его власти. Анжелика потуже затянула плащ на плечах. Слова венгерского неистового революционера бросали ее то в жар, то в холод. — Слушая вас, я не могу понять, ненавидите ли вы его или восхищаетесь им? — Я благодарю бога, что он не мой король, так как ненавижу его власть, но я восхищаюсь им как человеком. Еще не родился тот человек, который сбросит его с трона. — У вас очень странный образ мышления. Вы напоминаете мне дурачка на ярмарке, который собирался играть в кегли головами королей. Венгерский принц рассмеялся. Карета остановилась у ворот отеля дю Ботрейни, и Анжелика торопливо раздумывала, как расстаться с венгром и не обидеть его. Принц спрыгнул на землю и подал ей руку. — Выходите за меня замуж, — еще раз сказал он, с жаром целуя ей руку. — Вы шутите. Это невозможно, даже если бы я захотела этого. — Нет ничего невозможного. Вы считаете меня дурачком, ибо я вовсе не похож на ваших соотечественников. Французы хранят свои чувства и своих жен в стальных каретах. Пойдемте со мной, и я освобожу вас. — Нет, спасибо, — рассмеялась Анжелика. — Я предпочитаю оставаться в своей карете. А теперь прощайте, сударь!