Четвертая стража

Флоримону исполнялось тринадцать. Анжелика с гордостью смотрела на своего мальчика, приобщенного в этот знаменательный день к таинству причастия. По завершению церемонии миропомазания господин де Мальбран, встав на одно колено, вручил мальчику взрослую шпагу. Отчим преподнес ему охотничий кинжал с гравировкой. На манеже своего нового хозяина ждала испанская кобыла изабелловой масти, которая обошлась Анжелике в 2000 пистолей. Юный сеньор пожелал так же иметь своего личного слугу: маркиза предложила кого-нибудь из своих людей, но мальчик отказался от услуг матери. На манеже он легко вскочил в седло, сделал круг, чтобы опробовать, как идет лошадь. Затем забрал сидевшего на закорках у Ла Виолетта Шарля-Анри и под громкие причитания Барбы посадил его в седло впереди себя. Мальчик, нежно любивший старшего брата, хохотал как сумасшедший. Анжелика не могла оторвать глаз от радостных раскрасневшихся личиков сыновей. Неосознанным движением она нашла руку мужа; лишь на мгновение их пальцы тесно переплелись, затем, опомнившись, они отпрянули друг от друга, и пожатие разорвалось. И посреди веселья Анжелика ощутила почти физическую боль, точно от нее оторвали кусок плоти. Это было невыносимо: на глазах у нее выступили слезы, которые, впрочем, могли быть истолкованы окружающими как слезы радости и гордости. После майских дождей на Париж обрушился июньский зной. Над крышами домов и шпилями церквей плавился раскаленный воздух. Жизнь в богатых кварталах как будто вымерла. Только разносчики воды, толкая впереди себя тележки с бидонами, курсировали по каменным улочкам, расхваливая во все горло свой товар. Иногда служка какого-нибудь вельможи, передвигающегося в крытом паланкине, подбегал к нему с бутылкой или кружкой. Анжелике не сиделось на месте. Пока король вместе с министрами, затаив дыхание, ждали возвращения Мадам, которая вместо трех дней задержалась у брата на три недели, Анжелика решила устроить великолепный прием в отеле де Бельер. Долгое время ее дом не видел ничего подобного: Анжелика сообщила о своем решении мужу. С момента их разговора в ее комнате она все еще чувствовала неловкость в его присутствии, кроме того, она некстати вспомнила, что они впервые по-настоящему занялись любовью, как раз когда обсуждали предстоящий праздник. Филипп вежливо дал ей понять, что сделает все, что нужно, но особенного рвения не проявил. — Тогда ваша главная задача — прийти на праздник, — попыталась съязвить Анжелика, чтобы немного разрядить обстановку. Она предпочитала вернуться к прежнему способу общения: к пикировкам и подтруниваниям вместо этой безжалостной определенности, когда главные слова уже сказаны, но этим уже ничего не исправишь. — Непременно буду, сударыня, — ответил Филипп, как будто думая о чем-то своем, без задорной искорки в глазах. Поклонившись ей, он вышел. Возможно, Филипп испытывал те же чувства, что и она сама, ибо так умирает любовь... Анжелика решила не мелочиться: список приглашённых поражал громкими именами. Мало того, она рассчитывала на присутствие короля! Ее финансовые дела шли весьма благополучно: в прошлом году, в связи с ордонансом Кольбера о переоборудовании производства, она скупила за бесценок акции литейного завода, который не отвечал нужным требованиям. Она хотела привлечь инвесторов, так как месторасположение завода имело хорошую дорожную развязку. А когда поблизости были обнаружены залежи железной руды, завод приобрела Ост-Индийская кампания. Анжелика получила хороший доход, провернув еще несколько подобных сделок, она неплохо заработала, кроме того она заключила выгодный контракт с той же Ост-Индией на строительство торговых кораблей. Молин был так же великолепным управляющим: он выжимал из апанажных земель удвоенный доход и только благодаря его радению сеньоры дю Плесси не пошли по миру. Итак, расходы на праздник были грандиозными: бальная зала была украшена цветами в таком количестве, что корпорация цветочниц нанимала девушек с улицы, чтобы те помогали вязать букеты. Роскошные люстры из венецианского стекла сверкали, начищенные до блеска, отражаясь в позолоченной посуде. На кухне не хватало рук, еще с утра кондитеры доставили в отель де Бельер целый замок из марципана, который должен был служить подставкой для десертов. Анжелика выписала пиротехников, обслуживающих придворные праздники. Пока служанки готовили ее наряды, она наблюдала из окна, как в саду устанавливают ледяные скульптуры и цветочные арки. Уже давно ей перестали вспоминаться времена нищеты и прозябания, однако, каждый раз, любуясь этими проявлениями богатства, она испытывала тайное удовлетворение. Платье, в котором Анжелика должна была открывать бал, сочетало в себе оттенки синего и серебра. Второе же платье было, наоборот, воплощением огня — красное с золотом. Анжелика хотела надеть к нему гарнитур, который преподнёс ей король, но передумала. Эта малая парюра — алмазы и изумруды — могла подойти только к чистому золоту. К восьми часам вечера двор уже был забит каретами. Экипажи оставляли на улицах, в соседних дворах, многочисленная челядь оккупировала все близлежащие кабаки. Анжелика и Филипп встречали гостей в гостиной. Оба выглядели ослепительно. С какой-то теплотой Анжелика заметила, что муж тоже был в голубом: не сговариваясь, они оделись в тон друг другу и были поистине самой красивой парой королевства. Сегодня никто не мог устоять перед ослепительной четой дю Плесси: Анжелика настояла, чтобы Шарль-Анри тоже присутствовал на празднике. Темноволосый, смуглый Флоримон, одетый в красный жюстокор с серебряным шитьем, держал за руку своего белокурого братишку. Настоящий маленький придворный, он купался в лучах внимания, которое ему оказывали напудренные, нарумяненные и пахнувшие сладкой карамелью дамы. И вот наступил самый долгожданный момент. В позолоченной карете, запряженной шестеркой белых лошадей, в сопровождении конных гвардейцев по обе стороны и отряда швейцарцев- телохранителей, в отель де Бельер прибыли король с королевой. Маркиз и маркиза дю Плесси выступили вперед и замерли в низком поклоне перед королевской четой. Король протянул Анжелике руки, помогая подняться из реверанса: — Вы великолепны, мадам! — произнес он вполголоса, бросив на Анжелику красноречивый взгляд, — не правда ли, сударыня? — спросил король, поворачиваясь к супруге: — Да, сир, платье роскошно. А эта газовая tela…создать воздушный silueta, — пробормотала королева, немного смешавшись. Она умела очень величественно держаться, как истинная дочь испанских королей, но не умела величественно говорить: половину слов она коверкала до неузнаваемости или вовсе произносила по-испански. Король благосклонно кивнул маркизу, заметив Флоримона, который тут же отвесил три изящных поклона подряд. Людовик поздравил его с вступлением в совершеннолетие и принятием миропомазания. Он сказал пару слов о том, как важен этот день в жизни мужчины. — Скажите, мой мальчик, вы рады снова вернуться к нам на службу? — Я мечтал об этом каждый день. Двор Его Высочества очень хорош, но я предпочитаю Версаль. — Я восхищен вашей откровенностью. И чего же вам недоставало больше всего вдали от Версаля? — Вашего величества, монсеньора Дофина… и фонтанов! Ничего не могло быть милее сердцу Луи, чем похвала его фонтанам. Даже лесть из уст тринадцатилетнего мальчика показалась ему приятной. После обмена положенными любезностями, король под руку с королевой прошествовал в большую гостиную, где была устроена бальная зала. Он открыл бал менуэтом с королевой. Второй танец был отдан хозяйке вечера. И, глядя на них, придворные догадывались, кто вскоре будет истинной королевой. Согласно заранее составленному протоколу король оставался не больше получаса, затем возвращался в Сен-Жермен. Даже краткий визит Его Величества считался огромной честью, которой удостаивались только самые высокопоставленные вельможи. Танцуя, Анжелика ловила на себе обращенные к ним взгляды и среди них она кожей чувствовала, как Филипп смотрит на нее. Когда партнеры поменялись парами, она оказались с ним лицом к лицу; Анжелика подняла глаза на мужа и ужаснулась тому взгляду, которым он смотрел на нее: в нем таилась и боль, и ярость, и какая-то упрямая неумолимая решительность. Пары разошлись, и Анжелика почувствовала на запястье прикосновение пальцев короля. — Любовь моя, — прошептал он, — я не могу уехать, не побыв хотя бы минуту наедине с вами. Когда этот танец закончится, незаметно удалитесь из залы. Я последую за вами. Это было безумно и рискованно. Даже в суете бала взгляды придворных следили за хозяйкой и королем. Но перечить было некогда, и Анжелика коротко кивнула в ответ. Большинство дворян последовали примеру короля, танцы чередовались друг за другом в бальной сюите. Анжелика выскользнула из зала. Заметив, что король следует за ней под прикрытием верного Бонтана и одного из офицеров стражи, она свернула на жилую половину и пошла по коридору, где в самом дальнем конце располагалась библиотека. Она вошла, не оборачиваясь. Вздрогнула, когда позади раздался тихий щелчок, и обернулась. Король стоял в дверях, протягивая к ней руки: так голодный тянется к еде, а изнуренный жаждой путник — к воде. Анжелика приблизилась к нему сама не своя, будто ее влекла вперед какая-то невидимая сила. Властным собственническим жестом король откинул с высокого белого лба выбившуюся из прически прядь, провел пальцем по щеке и приподнял ее голову за подбородок, заставляя взглянуть ему в глаза; потом он быстро наклонился и с жадностью впился поцелуем в ее губы. Язык Людовика проник в ее рот, подчиняя своей власти. Покоряясь, Анжелика обмякла в его объятиях, а ее руки сомкнулись вокруг его шеи. Сколько длился этот поцелуй, Анжелика не имела понятия. Наконец их губы разъединились, но король все еще обнимал ее, тяжело дыша, не в силах отпустить. — Быть рядом с вами — и радость, и мучение! Когда я вижу, как синяя жилка пульсирует на вашей нежной шее, я хочу припасть к ней губами и прислониться горячим лбом. Во мне все поет, когда я ощущаю рядом ваше тепло. Когда же вас нет, меня сковывает ледяной холод, словно суровая зима. Мне нужен ваш взгляд, ваш голос и ваше присутствие. Как бы мне хотелось видеть вас лежащей рядом со мной! — Не сейчас, — прошептала Анжелика. Драгоценная вышивка жюстокора слегка покалывала ее щеку, а во рту она чувствовала горьковатый вкус мятной пастилки, которую сосал король. — Вы сами сказали, что вам пора... — Да! Вы напомнили мне о моих обязанностях! — горько воскликнул король, отстраняя ее от себя. — Похоже, вы не теряете счет времени, находясь рядом со мной? — теперь в голосе Луи звенела обида. — Напротив, сир. Это только что произошло. Но поцелую пришел конец. Всему когда–нибудь приходит конец. — Не говорите так! Это только начало. Как только Мадам вернется из Англии, я устрою грандиозный праздник. Мы вместе взойдем на борт корабля, и я введу вас в Трианон. И тогда берегитесь! Вам придется заплатить за вашу жестокость! — это шутливое предупреждение, однако, было не таким уж шуточным. «Однажды вам придется стать чудовищем или погибнуть» — говорила мадам де Монтеспан. И Анжелика как никто другой знала, что она была права. Анжелика хотела выйти первой, но король отмел эту пустую предосторожность. — Я опьянен вами. Близость этого золотистого тела, — он провел пальцем по ее ключице, — заставляет меня забыть, где мы находимся. Если кто-то посмеет помешать нам, или взглянуть на вас косо, ему придется столкнуться с моим неудовольствием, — пламенно говорил король, обнимая ее в дверях. Они вместе шли по пустому коридору, но когда их тени вдруг вытянулись на освещенной бра стене, сердце Анжелики опустилось в пятки. Перед ними, неподвижная, как статуя, выросла фигура Филиппа. — Сир, — произнес он, кланяясь, даже не взглянув на жену. — Маркиз, — холодно ответил король, — все ли готово к отъезду? — Да, сир! Вас уже ожидают. — Хорошо. Благодарю вас, дю Плесси, — король смерил его ледяным взглядом, но в то же время как будто глядя сквозь него. Так он смотрел на людей, которые ему неугодны. — Сир! — король молча обернулся, на этот раз еле сдерживая раздражение, Филипп, приняв самую почтительную позу, протягивал ему платок. — Что это значит? — осведомился король, нахмурившись. — Вот зеркало, сир, взгляните. — спокойно ответил Филипп, выдержав взгляд короля. — И вы, сударыня. Анжелика поднесла руку ко рту, сдержав вскрик. Она подкрасила губы кармином, а теперь помада размазалась у нее по губам и по губам короля. Король воспользовался платком, не сказав ни слова, но щеки его слегка загорелись. Он еще никогда не попадал в столь щекотливую ситуацию. Король с королевой уехали. Некоторое время спустя за ними последовали самые добродетельные и пожилые гости. И началась часть праздника, носившая более легкомысленный характер. Анжелика, успевшая немного оправиться после конфуза, переоделась в алое платье из плотного атласа, расшитое золотым узором в виде цветочных гирлянд. Ее голову украшал венок из красных маков. Ледяные статуи искрили бенгальскими огнями. Слуги выкатили на в сад марципановый замок, чтобы гости могли гулять, наслаждаясь десертами. Ливрейные лакеи маневрировали между гостей, разнося прохладительные напитки. Анжелика украдкой бросала взгляды на мужа. Он великолепно исполнял роль хозяина праздника: в меру любезный со всеми и одновременно безразличный ко всему. Подобная небрежность, легкая рассеянность считалась модным тоном, и молодые люди украдкой копировали манеры маршала дю Плесси. "Эти вечно расшаркивающиеся старики, которые учились по «Придворному», уже не в моде", — говорили они. Анжелика всегда старалась приглашать разного рода публику, чтобы гости могли найти компанию себе по душе. Она не настаивала на одной общей теме, с легкостью переходя от одной группки к другой и вставляя меткое замечание о войне, моде или политике. В двенадцать маркиза планировала дать отмашку к фейерверку. Мысль о том, что она будет стоять рядом с Филиппом, провожая гостей, была ей тягостна. После случившегося они уже никогда не смогут вести себя друг с другом как супруги. И все-таки вечер неумолимо подходил к финалу. — Сударыня, — голос Филиппа заставил ее обернуться, он стоял в окружении пестрой группы дворян. — Отчего бы вам не развлечь наших гостей, продемонстрировав свои таланты стрелка? От этой идеи гости пришли в восторг. Для стрельб расчистили место. Слуги приволокли барабан к которому были подвешены головы манекенов, изображающих животных. Принесли несколько ружей, которые маркизе подавали по очереди: сначала она под гром аплодисментов сбила неподвижные цели, потом Филипп дал слугам отмашку, чтобы они крутили барабан, и Анжелика сбила четыре цели из пяти. — Бог мой, сама Диана спустилась к нам с Олимпа, — паясничал Пегилен. — Кхм-кхм, для дамы это просто поразительно! — воскликнул герцог де Граммон. — Позвольте, сударь, отчего же женщина не может стрелять лучше мужчины? По этому поводу разгорелась горячая дискуссия. Многие дамы, за исключением некоторых экзальтированных жеманниц, были на стороне мужчин: они считали, что женщина существо хрупкое и оттого не должна иметь тяги к занятиям мужчин. Но были и такие мужчины, которые, наоборот, поощряли интерес дам к войне и оружию, так как это будет полезно и тем, и другим: дамы не будут тяготиться разговорами о войне, а мужчинам будет о чем поговорить с женами. И вдруг звучный голос маркиза дю Плесси заставил смолкнуть всех прочих. — Господа! Минуту внимания. Дождавшись, пока все взгляды были устремлены на него, Филипп обернулся и взял из рук Ла Виолетта сплюснутый ларец из красного дерева, украшенный резьбой и филигранью. — Я бы хотел преподнести подарок мадам дю Плесси, в благодарность за этот великолепный вечер, и поздравить ее с тем, что она вырастила прекрасного сына — будущего солдата. Он откинул крышку, и Анжелика ахнула, увидев два небольших пистолета с рукоятями, инкрустированными серебром и слоновой костью. У замка красовалась эмблема Пироба, знаменитого ружейного мастера. — Опробуете? — Да, конечно, — прошептала Анжелика, изумленная не меньше других. Она силилась разобраться в собственных чувствах: все это как будто происходило не с нею. Это было чувство, которое обычно бывает перед тем, как ударит сильный жар: когда ты еще в сознании, но оно уже отделяется от тела. Кругом раздались одобрительные выкрики. Дамам поступок маршала показался очень романтическим и даже ничуть не смешным. — Не желаете ли смертельный номер? Да вы наверняка видели что-то подобное на ярмарках: когда один держит мишень над головой, а второй должен ее сбить одним выстрелом. — Клянусь бородой святого Павла, маркиз, не играйте с огнем, дождитесь, пока вам снесет голову ядро неприятеля! — воскликнул маршал де Граммон. Филипп рассмеялся: им будто владел кураж, какое-то мрачное веселье. — Пистолет заряжен фальшивыми пулями. Самое худшее, что мне угрожает, это шишка на лбу. — Филипп снова улыбнулся одними губами. Теперь он смотрел только на Анжелику. —Или выбитый глаз! — заметил Пегилен. — Черт с ним! Я готов рискнуть глазом. Сударыня? В его тоне была одновременно и мольба, и приказ. Анжелика знала: нельзя отказываться от этой безумной затеи; это означает поставить Филиппа в смешное положение. Потом станут говорить: маркиз был пьян и пустился на сумасбродства. Пусть же думают, что это часть какого-то заготовленного заранее развлечения. — Ну, хорошо, — деланно бодрым голосом согласилась она, ощущая на губах застывшую, будто залитую воском, улыбку. Радостное возбуждение всколыхнуло толпу: подобные чудачества оживляли праздник. Будет очередной анекдот, который можно записать в своих мемуарах, — на них нынче повальная мода. Филипп занял место перед барабаном: прямо над его макушкой торчала голова тигра, как раз та, какую Анжелика не сбила из ружья. Анжелика дрожащей рукой взяла пистолет. «Не настоящие пули, ничего страшного…» — лихорадочно думала она. Голоса вокруг слились в единый хор, от которого кружилась голова: — … Ах, сударыня, как нехорошо у вас дрожат руки! Не делайте этого! — … Я не могу смотреть на это. — … Делайте ставки, господа! Народ напирал сзади. Истерические голоса дам, мужские сдобные баритоны резали ей слух. — Тише! — взмолилась она, пытаясь собраться с силами. — Господа, ради Бога, дайте мне прицелиться! "Это какое то безумие, — думала она тем временем, — нельзя было соглашаться". Но она видела перед собой только лицо Филиппа, так отчетливо, будто он стоял перед ней. Его взгляд командовал: "Пли!" Она должна стрелять! Анжелика вытянула руку, обретшую вдруг привычную твердость. Прицелилась и —бах! —спустила курок. Сквозь легкое облачко дыма она увидела, как разрывается голова, и упала в обморок. —Право же, маркиз! Чтоб вам околеть! Жаль, что пуля не угодила вам в лоб, тогда бы, по крайней мере, была польза! —Подобные штучки носят дурной характер! — Бедняжка умирает, у нее разорвалось сердце! Анжелика пошевелила головой, чтобы избавиться от назойливых голосов, и тут же ей в нос ударил резкий запах нюхательной соли. Она открыла глаза, увидев склоненные к ней тревожные лица. Среди них отчетливей всего выделялось лицо мужа. Если бы у нее было больше сил, она бы непременно кулаками разбила бы эту гипсовую маску, и тогда вышел бы ужасный скандал. Кроме того, Филиппа и так бранили все кругом за глупую и опасную выходку. Особенно скандализированы были дамы. Некоторые высокопоставленные персоны, такие как герцог Энгиенский и его супруга, предпочли демонстративно удалиться. Принц Конде ругал маркиза громче всех, но все понимали, что назавтра он будет его первейшим защитником. Пегилен где-то в толпе заметил, что дю Плесси не поздоровится, когда об этом деле станет известно королю. Но Филипп, казалось, не слышал обращенной к нему брани и упрёков: взгляд светло-голубых глаз был прикован к бледному лицу жены. Наконец, Анжелика нашла в себе силы подняться: ее тут же усадили, любезно поддерживая с двух сторон. — Прошу прощения за эту сцену, господа! Похоже, мы с месье дю Плесси перестарались, развлекая наших гостей! — и она улыбнулась одной из самых обезоруживающих улыбок, так что на лицах мужчин тут же проступило умиленное выражение. Все наперебой принялись радоваться, что маркизе так скоро стало лучше. Появившейся откуда-то лекарь с торжественным видом пощупал пульс и объявил, что опасности апоплексического удара нет и мадам «будет жить и здравствовать еще сто лет». Филипп, в свою очередь, отвесив гостям изящный поклон, принес свои извинения, затем проделал то же самое в сторону супруги. К хозяину подошел мажордом в песочно-голубой ливрее и при шпаге. Филипп велел ему дать пиротехникам отмашку к началу фейерверка. Когда чернильное небо взорвалось разноцветными звездами, гости уже полностью оправились от происшествия. Ничего ужасного не случилось, и они уже находили это очаровательным сумасбродством в духе странной четы дю Плесси. Анжелике понадобилась вся ее выдержка, чтобы провожать гостей, стоя рядом с мужем. Вокруг деловито сновали слуги, собирая с пола выпавшие из причесок перья и цветы, а так же утерянные ценные вещи, которые складывали в отдельную корзинку под зорким присмотром Роджерсона. — Доброй ночи, месье, — наконец холодно произнесла Анжелика, когда последний гость уселся в экипаж. Ее охватила смертельная усталость, к тому же она была противницей сцен в присутствии слуг. Она повернулась, чтобы уйти, но какая-то неведомая сила дернула ее назад. Это Филипп нарочно прижал каблуком край ее платья. — В чем дело, сударь? Вы мало сегодня издевались надо мной? — прошипела она, разгневанно сверкая глазами. — А вы? Впрочем, вы дурно прицелились. А какая была возможность! Краска бросилась Анжелике в лицо, она со злостью вырвала край платья, обрывая кружево на подоле и уже не заботясь, как это выглядит со стороны. Она хотела бросить ему что-то убийственное, но не нашла слов. Не помня себя, она полетела в свои покои. Филипп же застыл на месте как вкопанный, прожигая взглядом ее спину. Очутившись наконец в спальне, Анжелика принялась рвать пальцами ни в чем не повинную шнуровку корсажа, одновременно она затрясла головой, с которой упал помятый венок из маков. Она яростно наступила на него острым каблуком, в клочья разрывая, давя красные цветы. Все смешалось в ней: и неловкость, и злость, и поруганная гордость. Закончив бесноваться, она приняла наконец помощь испуганных служанок. Ее раздели донага, чтобы вытереть тело влажной губкой, но она вдруг вырвалась из их рук и крикнув — «вон!» — схватила с кресла капот. Кое-как на ходу завязывая пальцами непослушные ленты, она выскочила из комнаты. Она забарабанила в черную дубовую дверь, ведущую в покои мужа, не чувствуя боли в костяшках пальцев. Ей открыли почти тотчас: сам Филипп, все еще одетый в праздничный костюм, стоял на пороге. Она вихрем ворвалась мимо него в полутемную комнату и, задыхаясь от боли и от ярости, поочередно сжимающих ей горло, закричала: — Теперь я узнала вас, какой вы на самом деле! Вы... вы злой! Да! И сердце у вас злое и любовь ваша такая же — злая любовь! Такая любовь не лечит, она убивает! А я-то думала что дело во мне! Что это я стала вашим проклятием, а не вы — моим! Но вы же сами... вы! — она резко развернулась и ткнула кулаком в его грудь. — Вы же сами убиваете себя и однажды вы задохнетесь в своей собственной злобе. Вы будете умирать как дикий зверь в своей берлоге: стиснув зубы и никого не прося о помощи! — Тише, мадам. Возможно, это случится даже скорее, чем вы думаете, но сейчас… Филипп, нимало не растерянный ее приходом, достал ключ и поднял его к ее глазам, затем развернулся и запер дверь, после чего вернул ключ в карман. — Что вы делаете? — пробормотала Анжелика, отступая на шаг. — Равенство, мадам. Откровенностью за откровенность. Я тоже начал понимать вашу натуру. И вот вы здесь. И под этим халатиком только ваше нагое тело… — он наступал на нее, говоря с ней как в бреду, гипнотизируя ее взглядом так же, когда стоял под дулом ее пистолета. И она внезапно догадалась… Какое-то безумное торжество охватило ее, распирая грудь изнутри и с корнем вырывая все страхи и предубеждения. Так бывает, когда человек близок к прозрению, но крыло ангела еще не коснулось его чела. Но в этот момент, перед тем как склониться перед единой мудростью, он чувствует себя всемогущим, точно бог. И Анжелика ясно осознала: никто и ничто не стоит между ними сегодня. Прервав поединок взглядов, Анжелика сама подошла к алькову, единственному освещенному в комнате островку. Полог был откинут, постель готова. Подойдя к подножию кровати, Анжелика медленно развязала атласные ленты, и легкая ткань упала к ее стопам. Она ощутила, как длинные волосы рассыпались по спине, щекоча и лаская кожу. Она увидела себя словно со стороны — обнаженная и прекрасная, истинная Венера, готовая побеждать и быть поверженной на белоснежном ложе. Филипп стоял позади, любуясь ее совершенными формами в мягком сиянии лампады; она чувствовала его прерывистое дыхание на своем затылке, но он томительно долго не касался ее, будто испытывая ее и свою выдержку. Когда он наконец положил горячую ладонь на ее округлую ягодицу, она почувствовала, как подкашиваются ноги. Чтобы не упасть, она уперлась руками о перину, стискивая в кулак прохладный скользкий шелк простыни. Первый раз Филипп взял ее, даже не раздеваясь. Она чувствовала, как пуговицы и шершавая вышивка весты оставляют саднящие метки на ее теле, и сама нарочно выгибалась навстречу, находя в этой легкой боли особое наслаждение. Его страсть, окутанная безумием, передалась ей, и никакие препоны больше не сдерживали их. Раздвинув чуть ли не все границы, дозволенные моралью, стараясь насладиться, надышаться, напробоваться друг другом, они вдруг переходили к упоительной нежности, пока не накатывала очередная волна языческого сладострастия. Закрыв глаза, содрогаясь под мужскими ласками, Анжелика жадно вдыхала терпкий и пряный, животный запах физической любви. Влажные простыни, скомканные в беспорядке вокруг ложа, разбросанная одежда, будто обломки корабля после сильного шторма, окружали маленький островок — прибежище их любви. И серый рассвет, и первые лучи солнца застали их тела сплетенными, добирающими последние ласки перед вечной разлукой.