сладкая блядь

Джиён откидывается на бархатную спинку дивана и раскидывает на ней руки. Он прекрасно знает, насколько идеально на нём сидит этот неряшливо распахнутый пиджак, эта белоснежная майка, эти узкие джинсы. Джиён закидывает ногу на ногу и лениво осматривает зал. В зале - темно, мелькают лучи разноцветного света, в котором, причудливыми изгибами, вьётся табачный дым. Джиён без особого интереса разглядывает полуголых девочек, стильно одетых мальчиков, безликих официантов, снующих туда-сюда. Он подцепляет с низкого столика пачку сигарет, достаёт из кармана тонкую серебристую зажигалку и прикуривает. Вечер только начался, но ему уже скучно, почти смертельно. Рядом с ним садится Сынхён - парень из его же агентства, тоже модель. К Сынхёну Джиён относится чуть более, чем к остальным. Ну, то есть, Джиён помнит его имя и, иногда, не против поболтать. Сынхён, сука, красивый. Такой, всегда с иголочки. Как и сегодня - серый пиджак, искусно подранные на коленях джинсы, расстёгнутая на три верхних пуговицы рубашка. Джиёну нравится, когда на всём виден ценник, потому что Джиён просто не выносит дешёвых вещей. - Йо. - Сынхён коротко кивает Клубному Принцу и устраивается на диване. - Пепельницу дай. Джиён не запаривается на вежливость, разве что с потенциальными работодателями. Если кто-то оказывается недовольным его манерой поведения, то просто автоматически заносится в список игнорируемых. Сынхён в этот список не входит. Джиён краем глаза следит, как Сынхён наклоняется, берёт пепельницу и протягивает её на раскрытой ладони. Джи стряхивает пепел и возвращается к созерцанию "дворцовой знати". - Как у тебя с Доном? - Оум? - Джиён поворачивает голову, не отрывая её от спинки дивана, - А, ты об этом. Контракт должны подписать завтра. Надеюсь, этого мудака устроила плата. - Какая плата? Сынхён, вообще-то, дурачок. Простой, прямолинейный, какой-то частью себя так и не вылезший из детства. Порой это доводит Джиёна до белой ярости. - Ну... - Джиён улыбается одним уголком рта и приподнимает вверх брови, - какая может быть плата для богатенького старого пидора? - Ты с ним переспал. Сынхён не спрашивает, он как-то грустнеет, но пепельницу не убирает, продолжает держать на вытянутой руке. - Ну да. Пару раз. И что? - Он снова стучит тонкой сигаретой, остро пахнущей ванилью, о край пепельницы. - Да ничего. Просто всё думаю, не противно ли тебе. - Ну вот конкретно Дон - противный страшно. Толстый, никчёмный мудак. А вообще, чаще всего - нет, не противно. Джиён говорит об этом, как о несущественной мелочи, как о выборе носков. Хотя, Сынхён уверен, что к носкам он относится намного серьёзнее. Джиён докуривает, тушит окурок и оправляет пиджак. Встаёт, потягивается: в этом жесте видно, прекрасно видно, насколько он продуман. Джиён такой позер. - Пойду, потанцую, песня хорошая. Закажи мне виски. Сынхён думает, сколько раз в жизни Джиён говорил "пожалуйста". Король упархивает на танцпол, а Сынхён закрывает глаза. Он представляет, в какой ситуации эта тощая оторва мог бы сказать это самое слово. Перед глазами моментально предстаёт Джиён, голый, влажный и горячий. Джиён стоит на четвереньках, прогнувшись в спине, закусив губу, он лохматый и у него порозовевшие щёки. Сильные мужские руки хватают его за бёдра, сжимают до красных следов, дразнят, гладят спину. Джиён оборачивается, у него мутные, пьяные глаза. И вот он открывает рот, облизнувшись, и медленно выговаривает это "пожалуйста". Картина Сынхёну не нравится, не нравится решительно. Но глаза он распахивает только в тот момент, когда сознаёт, что сильные руки, сжимающие джиёновы бёдра, руки из его видения - были его собственными. На этом моменте он встаёт и решает не ждать официанта, а самому пройтись до бара. - И какого чёрта я выполняю твои капризы... Какого чёрта он выполняет капризы, даже самые взбалмошные, - Сынхён понимает прекрасно. И его это основательно бесит. Потому что быть таким клиническим идиотом, чтобы испытывать хоть какие-то чувства к самовлюблённой, дорогущей бляди - это как-то даже смешно. Нелепо. Глупо. Но Сынхён испытывает. Он заказывает в баре лучший виски, стакан льда, лайм и самбуку - для себя. Возвращается за столик и выискивает Джиёна взглядом. Джиён там, откуда его хорошо видно практически из любой точки клуба. Танцует Джиён просто феерически хорошо. Он всегда танцует один, только иногда, в танце, на несколько секунд, развязно приобнимает какую-нибудь куколку. Сынхён медленными глотками пьёт самбуку, раскусывает горькое кофейное зёрнышко. Вынимает из джиёновой пачки сигарету и прикуривает. Он внимательно следит за тем, какими голодными и восхищёнными глазами публика смотрит на танцующего Джи. Хотя, не меньше восхищённых взглядов он ловит на себе. Это льстит, согревает, и Сынхён вдруг думает, что им хорошо бы быть вместе: вот все бы передохли от зависти. Но это же логично: когда два таких охуенных парня вместе. Как бы эту мысль вбить в хорошенькую голову Джиёна? - думает Сынхён. Джиён падает на диван, он тяжело дышит, самодовольно улыбается, у него немного взмокли волосы на висках. Он берёт свой стакан, насыпает подтаивающего льда и выпивает залпом. К ночи Джиён надирается основательно, становится податливым, смешливым и ещё более надменным. Сынхёну надоедает смотреть на него такого, постоянно мацающего кого-то на танцполе, и он собирается уходить. Именно в тот момент, когда Джиён в очередной раз влетает за столик. Хочет плюхнуться на диван, но падает Сынхёну на колени. - О. Мягкая посадка. Ты куда собрался? Когда Джиён пьяный - говорит всегда идеально чётко, и степень опьянения можно определить только по взгляду. Сейчас он пьян просто феерически: Сынхён несколько секунд смотрит в тёмные, немного расфокусированные, ничего не выражающие глаза. - Домой. Устал. Джиён щурит один глаз, расплывается в ухмылке, усаживается так, чтобы обнимать Сынхёна за шею. - Ну нееееет. Не оставляй меня. Губы у Джиёна мягкие, горячие, с табачным привкусом, со вкусом виски. Целуется он очень хорошо, правда, как девчонка. Сынхён бессознательно поднимает руки и кладёт их именно туда, куда клал в своих фантазиях - на бёдра. Джиён тихо рычит в поцелуй, выгибается, дёргает Сынхёна за волосы. Сынхёну хочется собрать его в охапку, закинуть себе на плечо, унести куда подальше и ни с кем им больше не делиться. Джиён виляет задницей, совершенно не двусмысленно. И ему совершенно плевать, что на них сейчас пялится, возможно, полклуба. - Поехали к тебе... Сынхён не говорит ничего. Только кивает. Он с трудом помнит, как они выходили из клуба, как тискались в такси, как поднимались на восьмой этаж. Помнит только, что всё было иначе, чем он представлял: Джиён лежал на спине, стонал в голос, почти жалобно, плаксиво. Сынхён помнит, как он широко раздвигал ноги, зажмурившись и кусая губы. Как было тесно и горячо пальцам внутри тонкого тела. И как жарко, одуряюще хорошо было, когда он, наконец, вошёл. И как Джиён вскрикивал, отрывисто и высоко. Хотя очень скоро он стал стонать не переставая, громко, развязно, откровенно. И царапал любовнику спину, плечи и поясницу. Сынхён стонал сам. И целовал, куда придётся. И не закрывал глаз: просто не мог оторваться от красивого, с тонкими чертами, блестящего от выступившего пота, лица. Джиён, всё же, феерически сексуальный. Когда Сынхён просыпается один, он не удивляется совершенно. Он и не ждал иного развития сюжета. Джиён слишком высоко себя ценит, чтобы достаться кому-то одному. Сынхён встаёт, принимает душ, варит крепкий, ароматный кофе. Он рад, что вчера не очень много выпил. Он стоит на кухне, жужжит соковыжималкой и, словно со стороны, наблюдает пустоту в своей голове. Ни единой мысли. Быстро завтракает, ковыряясь в коммуникаторе, убеждается, что до очередного сбора в агентстве остался всего час. Укладывает волосы, одевается и едет на работу. Совещание такое скучное, что Сынхён почти засыпает: обсуждение очередной скучной фотосессии для глянцевого журнала не сулит ничего интересного. Его будит один из менеджеров, сообщая о перерыве. Сынхён решает выпить ещё кофе, выходит из кабинета и идёт по коридору. Он надеется, что тот кофе, который он пьёт, есть в автомате. Можно было бы сгонять курьера в старбакс, но до того лень его искать. Сынхён поворачивает по коридору и слышит характерные стоны за ближайшей дверью. Какой-то чёрт его дёргает за руку и он, прислушавшись, приоткрывает её. В небольшой гримёрной почти темно, но света от единственной настольной лампы вполне достаточно, чтобы узнать Джиёна и стройные девичьи ноги, между которых тот устроился. Ноги отменные - Джиён на иное бы и не посмотрел. Девочка стонет сладко и немного фальшиво - Сынхён морщится. Джиён двигается ритмично, но совершенно без вдохновения. Сынхён медленно закрывает дверь и тяжело приваливается к стене. У него гудит в голове, и нет ни малейшего желания себе врать: похмелье тут вовсе не причём. Мышцы всего тела приятно ноют, напоминая каждое тактильное ощущение прошлой ночи. А в груди - ноет. Ноет остро, словно тонким гибким сверлом точит. Он же всё знал. Он же ничего не ждал. Он, даже в конец упившись, даже выкурив пару косяков - не смог бы даже подумать, что одна ночь хорошего секса что-то значит для Джиёна. А всё равно больно. Ещё и с девкой. Сынхён звонит своему личному менеджеру, сиплым голосом жалуется на вдруг подступившую простуду и уезжает из агентства. Он едет на своё любимое место - всегда пустынный, покатый берег Ханривера. Тормозит у набережной, усаживается на капот машины и курит. - Чхве, я тебя поздравляю. Ты - долбоёб. Думать о чём-либо - не хочется. Хотя бы потому, что единственное, о чём он способен думать - это чёртов Квон. Чёртов Квон, с его тощими руками, узкими джинсами, надменной улыбкой и равнодушными глазами. С его горячими губами, томными стонами, с его танцами и недоступностью. Какой бы шлюхой ни был Квон, он - самое недоступное, что способен вообразить Сынхён. Сынхён возвращается домой под вечер, купив по пути лапши в коробке, и всё ещё ни о чём не думает. Просто бесполезно болит. Он смотрит телевизор, стараясь следить за сюжетом тупой дорамы, но ничерта не выходит. Из вязкой и душной пелены его выталкивает писк домофона. Сынхён нажимает кнопку и слышит недовольное, наглое "открывай". "Да пошёл ты ко всем чертям!" - думает Сынхен, когда оставляет входную дверь открытой и уходит в гостиную. Джиён появляется минуты через три, неуложеный, ненакрашеный, в простой футболке и широких джинсах. - Я пришёл! - горланит он из прихожей и Сынхён слышит стук скинутых кед. - На кой чёрт? - кричит в ответ Сынхён, - Полночь почти! - Да какая разница? Джиён загораживает телевизор, смотрит на Сынхёна, как на идиота. Наклоняется к журнальному столику, берёт пульт и выключает. - Я тебя хочу. Какая разница, сколько времени. - Действительно. Сынхён хочет съязвить, хочет послать Джиёна, хочет накричать на него и, возможно, ударить. Но он прекрасно понимает, что не сделает этого. И не откажет. Когда Джиён встаёт перед ним на колени и развязывает шнурки на его домашних штанах, Сынхён мягко сжимает его волосы на затылке и тянет вверх. Глаза у Джиёна уже пьяные, пряные и почти чёрные. Он облизывается и прерывисто дышит. Сынхён не собирается ему запрещать сделать то, что тот собирается. Просто его заносит, тормоза сдают, и он тихо, словно растеряно говорит: - Я люблю тебя. И сердце огромным молотом бьёт по голове, наотмашь, закладывая уши. Джиён внимательно на него смотрит, кладёт локти на его колени и вздыхает. - Сынхён-а... Я, знаешь ли, не очень-то и отличный парень. Если честно, я - совсем нехороший. И мне от тебя нужен просто секс. Сынхён заворожённо смотрит на такие желанные, такие красивые губы, выговаривающие всё это. И что-то в нём опадает, трескается и исчезает. Надежда, что ли?... - Хорошо. Если нельзя иначе, то пусть так. Сынхён кивает и чуть надавливает на встрёпанный затылок, заставляя вернуться к начатому. Outro Сынхён стоит в туалете, усадив Джиёна на столешницу с раковинами, жадно целует его шею и старается расстегнуть его брюки непослушной рукой. Джиён тихо постанывает, прижимая его к себе, комкая в пальцах его пиджак. - Не помни... - рычит Сынхён, одёргивая чужие руки. - Какая осторожность... - смеётся Джиён, - А ты не думаешь, что твоя невеста может сюда зайти? Последующие колкости остаются в Джиёне, потому что ширинка, всё же, побеждена, брюки сдёргиваются резким движением. Сынхён разворачивает Джиёна к себе спиной, толкает в столешницу, наклоняет и медленно, туго входит. Он смотрит в зеркало, на то, как Джиён жмурится, на то, какое у него самого ошалевшее лицо. Он двигается резко, грубо и быстро. Впивается губами в подставленную шею, кусает, наказывает. Ни черта он не наказывает, потому что Джиёну так нравится. Через пару минут он закусывает свою ладонь, подаётся на Сынхёна, свободной рукой прижимая его к себе. Когда Сынхён кончает, то сразу отходит, одевает штаны и приглаживает волосы. Джиён тоже одевается, усаживается на раковину и прикуривает. - И как тебе мой свадебный подарочек? - Иди к чёрту. - цедит Сынхён и открывает дверь, чтобы идти к той, которую ненавидит. Потому что любит он, по-прежнему, совсем другого человека. - Тогда на следующей неделе? - спокойно спрашивает Джиён, выдыхая дым. - Да. - отвечает Сынхен, проклиная всё на свете, и выходит. OWARI