Распад

Breaking out and breaking down Я вырывался и распадался – это The last thing I remember Последняя вещь, которую я помню. Soak the embers with your fuel Окропи угли своим топливом. Your fright is your defender Твой страх – твой защитник. Tristania, «Amnesia»

Первые недели из уст Оза звучит правда — обо всём произошедшем. Лео слушает в молчании, не реагируя на рассказы о смерти Элиота, — только смотрит перед собой расширившимися от ужаса глазами. Наступает тишина. Тикают часы. Слышно дыхание. И вспышкой Лео накрывает волна истерики. Удержать его Оз способен только вместе с Гилбертом. И так — каждые день-два. Все руки — в синяках, и на скуле — лиловый кровоподтёк. Гилберт устал, но Озу всё равно. Раз за разом он повторяет свою правду, ждёт: вот теперь из Лео выплеснется вся боль, придёт опустошение, а с ним — смирение и успокоение. Но ничего не приходит. Боль бесконечна, она льётся и льётся из него, уничтожая всё вокруг, и в первую очередь — его самого. Боль стирает Лео. Он распадается. Тогда Оз начинает придумывать свои истории, всякий раз — новые. «Сегодня ты неудачно упал в библиотеке, — говорит он. — Элиот? Он скоро придёт. Ляг, отдохни. Вот тебе книга, Элиот принёс». А потом Лео перестаёт спрашивать об Элиоте. Он больше не узнаёт звучание этого имени. Самые драгоценные воспоминания разъедаются первыми. А боль — она не исчезает, она — постоянна величина. Лео не помнит, кто такой Элиот, но бешенство — дикое, страшное, беспощадное, — неизбежно обрушивается на него. Боль гнёт и ломает его… а он не может понять, в чём виновен и за что ему эта пытка. Всякий раз Оз видит немой вопрос в его чёрных глазах, и горло сдавливает судорога отчаяния. Он смотрит, как Гилберт перетягивает верёвкой запястья Лео — чтобы тот не покалечил себя или окружающих. Обнимает за плечи Алису и уводит её в другую комнату. Алиса плачет. Сама не понимая, отчего, она страдает вместе с Лео — потому что она такая; потому что ей жаль; потому что бессильна и ничем не может помочь. По белой простыне — размётанные волосы, чёрные, как ночь. Руки бледные, холодные, а запястья истёрты в кровь. Оз наклоняется и касается губами израненной кожи, и во рту теперь — солоноватый привкус. Лео не смотрит на него. Но ничего, скоро это пройдёт. Скоро он моргнёт, осмотрится, взглянет на Оза настороженно. Тогда Оз улыбнётся ему, успокаивая, поможет сесть, расскажет занимательную историю о падении с лестницы. Или о карете — лошади взбесились и понесли. Или о колодце. Почему бы в этот раз Лео не упасть в колодец? Озу нравится эта игра — его единственное развлечение. Ему приходится улыбаться каждый день: Лео, Гилберту, Алисе, и лицо сводит судорогой от фальшивых улыбок. Ему ведь вовсе не хочется улыбаться. Он желает забрать себе часть боли Лео и разделить с ним бесконечную пытку. Потому что он сильный — сильнее Лео. Он выдержит, он не сломается. Ему не жаль себя — ему жаль Лео — то, что от него осталось. Оз берёт бинты и перевязывает запястья Лео. Раны уже промыла Алиса; ей очень хочется быть полезной — крутится под ногами, лезет к Лео, пытается растормошить его. Не понимает, что все её усилия бесполезны. — Милосерднее дать ему умереть, — говорит Гилберт. Он стоит возле зашторенного окна и курит. Он бледен, лицо осунулось, — не только из-за Лео, слишком много всего лежит на его плечах. Он столь же хрупок, как Лео, и его спокойствие дало первые трещины. Янтарный огонь в его глазах давно потух. Как много хрупких людей вокруг, и Озу приходится всех их беречь. Но его мало одного. Оз знает, что Гилберт прав — смерть милосердна. Да только внутри всё восстаёт против простого решения. Элиот научил его не сдаваться, и теперь он просто не может поставить крест на Лео. Он верит, он ждёт, он надеется. Голос охрип от постоянных разговоров, ведь Лео молчалив, а тишина для него опаснее бритвы. Мышцы ноют от постоянной борьбы с Лео. Голова кружится от недосыпа, а глаза словно припорошили песком. Украдкой Оз касается волос Лео, и тот вдруг оживает — смотрит на Оза с узнаванием, пытается сесть. Оз протягивает руку, прижимает ладонь к щеке Лео, и Лео не отшатывается — не в первый раз. Он не запоминает предыдущих дней, но будто привыкает к постоянному присутствию Оза. Это как дрессировка. И с ужасом Оз ждёт того момента, когда однажды Лео очнётся от очередного забытья и больше не узнает его. Наверное, тогда надломится что-то внутри, и он сдастся, потому что он не выкован из стали. Он не Элиот. Гилберт поворачивается к ним лицом, наблюдает пристально, забывая про зажженную сигарету. Боится. В прошлый раз Лео, вырываясь, едва не сломал Озу челюсть. — Может, следовало отдать его?.. — говорит он, но Оз мотает головой. Нет, он не желает снова слушать про врачей. Они бессильны, и в куда большей степени, нежели Оз. Врачи разрушат то, что так бережно лелеет он. Ему не помогут. Они никогда никому не помогают. Оз туго затягивает бинты на руках Лео и взглядом велит Гилберту выйти. Гилберт подчиняется с неохотой, а дверь оставляет приоткрытой. Оставшись наедине с Лео, Оз берёт гребень, садится за спиной Лео и начинает расчёсывать его длинные волосы. Лео стригся, но волосы снова отросли, только чёлку Оз исправно подравнивает. Сегодня Лео ведёт себя необычайно спокойно. Он смирно позволяет причесать себя и даже берёт с тумбы книгу и листает её, а ведь он давно потерял интерес к чтению. От фортепиано он шугается, как от огня. Закончив, Оз откладывает гребень, обнимает Лео со спины и утыкается лицом в его волосы. Острая усталость наваливается на него, давит на плечи. Хочется выдохнуть и вдохнуть свободным. Хочется сбросить с себя оковы проблем. Хочется проснуться и узнать, что всё решено, и теперь все они смогут жить счастливо и спокойно. — Ты туго перевязал, — говорит Лео и теребит узел бинта на левой руке. — Прости, — отвечает Оз, не поднимая головы. Ему нравится чувствовать близость Лео, нравится дышать им. И невозможно ни отстраниться, ни просто шевельнуться. — Сейчас перевяжу. — Это терпимо. Голова кружится. Лео ложится обратно на подушки и, к радости Оза, утягивает его за собой. Вдвоём они лежат, прислушиваясь к тишине. Запоздало Оз соображает: Лео ещё не спросил ни о чём. Может, теперь время между его провалами в памяти увеличится. Может, не придётся больше врать. Интересно, какую из сказок Оза он запомнил? В последние несколько раз Оз был особенно изобретателен в придумке. В комнату заглядывает Гилберт. Его присутствие мешает, но он ведь просто волнуется. Ни к чему гнать его. Пусть посмотрит и убедится: Лео спокоен, всё в порядке. А если Лео снова накроет, грохот и крики он услышит в любом случае. Дверь закрывается, и Оз умиротворённо выдыхает. Он приподнимается на локте, заглядывает в глаза Лео и видит в них тусклые золотистые огоньки. Лео безмятежен, хоть и погружен в какие-то свои мысли. Ощутив движение Оза, он поднимает на него глаза, и тень задумчивости исчезает с его лица. Он улыбается. Тогда Оз наклоняется и целует его — мягко, осторожно. На большее просто нет сил. И Лео отвечает. Его пальцы — в волосах Оза, а его губы — мягки и податливы. — Ты сегодня странный, — говорит Лео. Он приглаживает волосы Оза на затылке, а потом сам целует его в уголок губ. Он лежит, объятый тёмным пламенем ореола своих волос, и лукаво улыбается. — Тебя что-то тревожит? Оз молчит. Он любуется Лео, оттягивая момент ответа, — не знает, что сказать. Может быть, снова правду? Или хотя бы её часть. Вдруг именно сегодня удастся достучаться до него? — Мне немного страшно, — с виноватой улыбкой отвечает Оз. — Я боюсь, что ты вот-вот забудешь меня. Лео смеётся — тихо, немного насмешливо. — Как я могу забыть тебя, Элиот? Обессиленный, Оз опускается на плечо Лео и прячет лицо в изгибе его шеи. Глаза жжёт кислотой, в горле — ком, а щекам больно от лезвий-слёз. Он не Элиот. Но ему придётся стать Элиотом. Элиот, Элиот… впервые Оз понимает, сколь отвратительно это имя, — смерть окрасила его в грязные тона. Свет — память о крепкой привязанности и дружбе — меркнет в сумерках отстранённой ненависти. — Элиот? — зовёт Лео. — В чём дело? И Оз тихо стонет от охватившего его отчаяния.