Холодные камни Арнора (7.6) Свадьба Аранарта

Места становились всё более холмистыми… всё более знакомыми. Впереди и справа засинели дальние вершины: Северное Всхолмье. День, самое большее два дня пути к югу – и будет та крепость, которую не удержали Ондомир и Алдамир. Странно думать о братьях – о вечно юных братьях – словно о героях древних сказаний. Теперь для них всё закончено: враг разбит, их гибель отмщена и возвращенное кольцо – знак возрожденной страны. День, два к югу… в прошлое. В прошлое, которое вот теперь может спать спокойно. А их путь лежит на восток. В будущее. Когда устроились на ночлег, Аранарт спросил: – Хэлгон, а за сколько бы ты добрался до схрона на Черноряске? Тот пожал плечами: – Если поторопиться, то за неделю. А если очень поторопиться… Он поймал взгляд вождя, кивнул. – И что им сказать, кроме того, что всё удачно? – Что мы будем у Голвега через месяц. Т*, возившийся с костром, поднял голову: – Так мы можем раньше быть. Сбросим поклажу в ближайшем схроне, а сами налегке… – Верно, – холодно сказал вождь. Его тон заставил дунаданов отвлечься от обычных хлопот по лагерю. – Нам же потом и принесут наши мешки… – осторожно заметил Р*. Аранарт кивнул, медленно и молча. Лучше бы словами ругался. – Что не так? – спросил за всех М*. – Они ждали нас почти год, – терпеливо стал объяснять Аранарт. – Они заслужили праздник. Им он нужнее, чем нам. И чем медленнее мы пойдем, тем больше народу успеет собраться… Он обвел их взглядом и договорил: –…на свадьбу. Замолчал, не желая вслух признаваться в своей слабости. А его нетерпение – это, конечно, слабость. – То есть сказать Голвегу, что свадьба будет прямо в день нашего возвращения? – уточнил Хэлгон. – Именно. Р* усмехнулся: дескать, неймется же тебе! Но предпочел промолчать. – Так что пойдем не спеша, – подвел черту Аранарт. – Через месяц, день в день, будем там. Большинство добраться успеет. А меньшинство к самой свадьбе опоздает, но мы ж не сразу оттуда уйдем. Неделю-другую пробудем. – Так что месяц предлагаю провести в молчании, – заметил С*. – Чтобы язык отдохнул перед суровым и непрерывным трудом. Дунаданы рассмеялись. – У тебя самого это не выйдет, – хмыкнул Т*. – Делите мой мешок, – сказал Хэлгон. – Я прямо сейчас и пойду. Схрон на Черноряске был местом, где сходились пути всего дунаданского севера – и дозоров, и поселений; так что передать весть туда означало, что через неделю-другую это будут знать сотни и сотни людей. А если поторопиться, то… в общем, все, кто захочет успеть к свадьбе, отлично доберутся даже из этой дали. О свадьбе в день возвращения Хэлгон предпочел тактично промолчать, хотя толку с того молчания: придут – узнают. Ну вот пусть сперва придут. А он пока скажет с самым равнодушным лицом: на третий день новолуния. И – к Голвегу. Во весь дух. Это ж сколько народу ему принимать… как говорят люди, с ума сойти! Три недели, чтобы подготовиться, – это совсем немного. Нолдор то шел стремительным шагом, то переходил на легкий бег; пара горстей орехов вечером на медленном шаге, а дремать у дозоров, куда зашел передать радостные вести. У Голвега отдохнет. И на восьмой день к ночи он добрался до пещеры давнего товарища. Поселок о госте узнает утром. Они ужинали – в смысле, Голвег и Риан. Перебралась к нему, значит? Неудивительно. Нолдор задел что-то из утвари, чтобы они обернулись. На главный вопрос отвечала его улыбка. Жив. Цел. Возвращается. Послал вперед. – Вернул? – спросил Голвег. – Скоро? – Риан не заметила, что уронила ложку. Кивнуть с радостным видом. Просто и понятно. Слова иногда – такая лишняя вещь. – Через три недели будет. И свадьба в тот же день. Голвег недоуменно посмотрел на нолдора, безмолвно спрашивая, не оговорился ли тот и не ослышался ли сам. – В тот же, именно, – кивнул Хэлгон. – Он… – старый воин набрал в грудь воздуху, но замер. Говорить при Риан как-то не стоило. – Он так решил, – тон Хэлгона успокоил бы рассерженного коня. Голвег медленно, одна непроизнесенная фраза за другой, выпустил воздух. Надо было говорить о чем-то другом. – Ты голодный небось? – Устал. Есть не хочу, горячего выпью. Риан поставила перед ним кружку какого-то отвара и, глядя на эльфа глазами в пол-лица каждый, спросила: – Он… говорил что-нибудь обо мне? – Ты бы хоть глоток ему дала сделать, – укоризненно заметил Голвег. Она послушно замерла: испуганное беззащитное дитя. Матушка? Любой из малышей, которых она растила, был увереннее и сильнее, чем она сейчас. Вот да, женат не был, а дочкой обзавелся… и как ее этому зверю отдавать? Хэлгон допил, отставил кружку, заговорил осторожно: – Госпожа моя… Риан чуть вздрогнула: она не привыкла к такому обращению. Ну, это у нее впереди. – …я не знаю, что тебе отвечать. Голвег и не подозревал, что эльф способен на настолько бережный тон. Словно открытую рану перевязывает. – Госпожа, я хочу, чтобы ты поняла. Тогда он потерял всех, кого любил. Всё, что любил. И он запретил себе любить. Кого бы то ни было. Что бы то ни было. Он словно одел свое сердце в стальные гондорские латы. Без этого он бы не выжил. Без этого он бы не вывел нас в эту жизнь. Риан молча кивнула. – Говорил ли он о тебе? Нет, ни слова. Она снова кивнула, уже понимая. – Но, госпожа моя, его поступки говорят больше слов. И не только свадьба, которую он не желает отложить и на день. Он… у него есть для тебя подарок. Что это – я не скажу, не моя тайна. Но ты поймешь: он думал о тебе. Не скажу, что тосковал: он запрещает себе любые чувства, если они не касаются дел страны. Помнил, думал, и скрывал это от самого себя, а от нас – тем паче. Только дела не скрыть. Риан молчала и, казалось, была готова расплакаться: не от обиды, а от волнения. – Сердце в латах… – мрачно проговорил Голвег. – Я ему сказал ровно те же слова о Фириэли. – Я почти не видел ее, – ответил эльф, – но верю. – Арведуи когда-то помог ей снять их… – сказал старый воин со вздохом. Обернулся к Риан: – Помоги и ты ему, деточка. Он когда-то был мягким и добрым. Сейчас… да что говорить, не веришь, что когда-то был похож на отца! – Он выжил, – тихо возразил Хэлгон. – А Арведуи погиб. Иногда остаться в живых труднее, чем доблестно пасть. – Помоги ему, Риан, – не слушая нолдора говорил Голвег. – Я лучше других знаю, что он сделал, и прав он был, да, а только… и-эх, я-то помню его человеком! – Я… – голос молодой женщины дрожал, – я не гожусь ему в жены. Ему нужна другая. Сильная, решительная, мудрая… – Кхх! – ответствовал Голвег на сию тираду. – Ты только при нем эту глупость не брякни. Эти три недели Риан запомнила на всю жизнь как самое жуткое время. Даже голодные и страшные зимы войны отступили по сравнению: бедствиям, которые были в детстве, когда мама рядом и от всего защитит, не сравниться с сегодняшним днем, когда она одна перед всем миром, беззащитная и словно нагая. Голвег был занят с утра до вечера. Где разместить гостей, чем их кормить эти дни – он говорил об охотах и охотниках, о столах, которые надо будет сколотить, чтобы хватило всем, о том, кто сколько с собой припасов взял и как тяжело, что свадьба весной, он говорил и говорил… пещеры, в какую сколько гостей может поселиться и какие надо подготовить, чтобы… он делился по вечерам этими бесконечными заботами, с утра уходил, иногда даже вставая раньше нее, а вечером – радостно или озабоченно – снова о мясе, постелях, браге, мешках муки, яблок, еще чего, новых столах… еще немного, и Риан эти «мешки столов» начнут сниться! Но это были всего лишь хлопоты перед большим праздником. Да, необычно большим, и потому необычно хлопотные. Да, для Риан, по-прежнему возящейся с малышами, прибавилось дел (здешние хозяйки были заняты с темноты до темноты, а многие из тех, что пришли ранними гостями – помочь – тоже брали с собой детей в твердой уверенности, что найдется кому за ними присмотреть), но эти обыденные дела всего лишь не оставляли ни мига вздохнуть целый день, это было тяжело, да, но – ничего страшного. Ужасным было другое. Недели не прошло, как явился, чтобы на следующий день снова исчезнуть, эльф, когда это прозвучало впервые: – Мама, мама, – звонко голосила девочка лет десяти, – а где невеста вождя? И через миг, самым горьким разочарованием за прожитые годы и на десятилетия вперед: – Эта?.. Риан никогда не считала себя красавицей. В прежние годы подруги, стремясь выдать ее замуж, наряжали ее и говорили ей, что она хороша. Да, она не дурнушка, но… она знала, что в ее внешности нет ничего особенного. Разве что волосы красивые, если она их распустит (что с Матушкой бывало редко, неудобно же). Привычно. Необидно. Сейчас ей хотелось взять зимнюю шаль и завернуться в нее так, чтобы только глаза видны. Все до одного пришедшие на свадьбу шли посмотреть на нее. Наивные дети не скрывали удивления, а те, кто тактично молчал… недоумение, досада, изредка ревность, и в самом лучшем случае – «что ж, Аранарту виднее». Хотелось выплакаться, выговориться хотя бы… но кому? мамы давно нет в живых, Голвегу? – не успеешь вставить слова между очередными «мешками» и «пещерами», Нен*? – нет, признаться ей в своей слабости Риан не могла. Лучше молча терпеть. Да, она не красавица. Но вождь выбрал ее, а она до той встречи на кроличьем лугу и не подозревала даже, что его можно любить. Но как ни тяжело было день за днем становиться разочарованием всего Арнора, и это было не самым страшным. То, что касалось только ее и Аранарта, то, о чем женщина промолчит даже с самыми близкими, это в одночасье стало известно всем. Об этом молчали, да, но все же понимали, отчего вождь предпочтет придти позже, но справить свадьбу в тот же день… все молчали, но это многозначительное молчание, изредка нарушаемое одной и той же фразой «ну, Арамунд – Арамунд и есть», молчание уважительное у старших и восторженное у тех, кто помоложе, это молчание заставляло Риан заливаться краской стыда, даром что она ни в чем не виновата. Она чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение, и это было кошмаром. Ее поздравляли, приносили подарки – друзья, знакомые и даже совершенно незнакомые ей люди – а ей хотелось забиться в самый дальний закуток кладовой, и чтобы никто, никто, никто не нашел ее, пока Аранарт не придет! Оставалась еще неделя мучений, когда вернулся эльф. Голвег, по обыкновению, пребывал в пяти местах разом, так что искать его не было ни малейшего смысла, о чем Риан и сказала Хэлгону. Она говорила совершенно спокойно и точно знала, что ничем не выдает своего состояния. Вот только эльф спросил ее: – Что, госпожа моя? От простоты этих слов, а еще больше от того тона, которым они произнесены, Риан вдруг расплакалась и рассказала Хэлгону всё. Совершенно всё. Нолдор смотрел на рыдающую аданет, но думал он не о ней и не об Аранарте. В этот мягкий весенний вечер в его ушах снова выла снежная буря, но не того севера, с которого они вернулись, а беспощадная стихия Предсолнечной поры, и где-то там, среди многих, шла она, его Эльдин, оставленная им на растерзание морозу и льду потому, что он искренне счел, что поступил так, как лучше для нее. Рассказать об этом Риан? Не стоит? Нет, не стоит. Она не осуждает жениха. И ей не станет легче от того, что некоторым достаются мужья и похуже. Дурно поступил Арамунд? Будь он здесь, было бы лучше? – Госпожа моя, – тихо заговорил эльф, – я знаю его половину его жизни и могу сказать: когда он принимает решение, оно… не всегда хорошо, но всегда лучшее из возможного. – Он любит меня? Ну хоть немножко? Глаза раненого звереныша. Ну за что?! То есть понятно – за что. За другие глаза, в которых была та же боль, только тот зверик злился и царапал всё, до чего мог дотянуть коготки. Намо, так нечестно! Ты обещал, что в Мандосе будет искуплено всё зло, что совершил в прошлой жизни, – вольное, невольное… тогда почему же там не было ни мысли об Эльдин? Или вы, Валары, считаете ранами лишь те, что на теле? Риан ждет. И что ей отвечать? – Госпожа моя, люди называют словом «любить» столько разных чувств, что я не могу ответить тебе ни «да», ни «нет», не солгав. Я не знаю, о какой любви ты спрашиваешь. – А он? – Он молчит о тебе. Он всегда молчит о самом главном. – Даже с тобой? – Даже со мной. Но я скажу так: он всегда отказывает себе в праве на слабость, на чувства… и чем ближе человек к нему, тем больше он будет от него требовать того же. Ваша свадьба должна быть праздником для народа, тебе тяжела эта задержка, но она не менее тяжела и ему. – Он не отказывает себе в праве на чувства, – выдохнула Риан. – О его чувствах весь Арнор, хором… молчит. Хэлгон наклонил голову, принимая возражение: – Да, мне следовало сказать «отказывал». Но ты знаешь и сама: чем мощнее запруда на реке, тем сильнее хлещет вода, если прорвет ее. Любит ли он тебя, госпожа? Я думаю, он научится любить. Это не так просто, как мечтается в юности, но… он умеет учиться. А ты научишь. Днем накануне на Риан налетела стая сорок, оглушительных и целеустремленных: пара десятков женщин и девушек задались целью ее нарядить. Отбиться от них не было ни малейшего шанса, поэтому королевская невеста позволила увести себя в пещеру, где взрослые девочки занялись обычной игрой в куклы. Правда, кукла была живая (что несущественно) и всего одна (а вот это сильно усложняло дело), так что хотя нарядов и украшений было более чем много, Риан привычно приходилось следить, чтобы девочки не поссорились из-за одной игрушки на всех. Кукла была говорящая и разумная, так что чуть начинала разгораться ссора, кукла немедленно говорила, что ей нравится то, что предлагает более сердитая. Ссора гасла, и игра шла своим чередом. Риан было совершенно всё равно, что на ней будет надето завтра – все уборы были новыми, незнакомыми, очень красивыми и совершенно чуждыми, – но она была благодарна за эту суету вокруг нее, потому что иначе она, бы наверное, обезумела от волнения и бешено бьющегося сердца. Вечер разогнал игруний по своим семьям – кого ждали родители, кого муж, кого дети, Риан осталась одна. Приготовила ужин, без Голвега есть не стала, он поздно появился, но и тогда она есть не смогла, кусок не шел в горло. Легла спать – тщетно, сна ни капли. Глубокой ночью она оделась и вышла. У пещеры на камне сидел эльф. Посмотрел на нее, не сказал ни слова. – Ты знаешь, как пойти ему навстречу? – спросила она. Ее била дрожь, и не от холода. – Пойдем, госпожа. Они пошли быстро – быстро по меркам следопыта, но она не отставала, ее сердце грохотало так, что ноги не чувствовали усталости. Риан была благодарна эльфу за его стремительный и ровный шаг, это давало выход безумию, кипевшему в ней, но вместе с тем странно успокаивало, ведь всё хорошо, всё прекрасно, она скоро увидит его, сегодня их свадьба, и достаточно взглянуть на лицо эльфа, чтобы понять, что ни для каких волнений нет причин. Холмы, перелески, обогнуть скальник, перейти ручей, ночь, сумерки, скоро рассвет… смутные силуэты вдалеке. Риан вопросительно смотрит на эльфа: они? Он кивает. И она побежала, понеслась, помчалась, полетела навстречу, через луг, через травы, еще слабые по весне, не разбирая дороги; и Хэлгон видел, что от идущих один рванул вперед, она быстра, а он еще быстрее, и теперь можно неспешным шагом идти к ним, дать им пережить первый восторг встречи и очнуться от него. Когда нолдор дошел до них, плечи Риан уже укутала накидка белоснежного северного меха, и правильно, и отнюдь не потому, что Арамунд спешит сделать подарок: еще холодно, еще едва поднялось солнце за холмами, а она разгорячена ходьбой. Риан прижималась к жениху, словно говоря, что она больше никогда и никуда от себя его не отпустит, Аранарт сиял, но не гордостью торжества, а чистой радостью, беспредельной и щедрой, как солнечный свет, что скоро зальет долину. Он кивнул Хэлгону, безмолвно благодаря. Подошли дунаданы. Это Арамунд может бегать с полным дорожным мешком, а им убыстрить шаг сложно… особенно, если незачем. Р* помог вождю впрячься в его поклажу. Но ушли они недалеко. – Ой, – сказала Риан через несколько шагов. И снова: ¬– Ой. Ну разумеется. Ее башмаки были удобной обувью, когда ходишь не дальше кроличьего луга и отнюдь не спешным шагом следопыта. Сколько лиг они прошли за эту ночь? Она не чувствовала боли стертых ног, но сейчас… – Добро пожаловать в мир женщин, – сквозь зубы заметил С*. – Т-так, – процедил Аранарт. Риан снова ойкнула. Им нужно идти, а она не может, и что теперь будет… – Больно? – спросил вождь. – Если просто стоишь, больно? – Нет, – растерянно проговорила она. – Тогда терпит до дому. Хэлгон, поднимешь мой или разгрузить? – спросил он, скидывая мешок. – Главный груз ты оттуда вынул, – усмехнулся нолдор, имя в виду мех. – Дотащу до первого встречного. Или вы думаете, – кивнул он товарищам, – что к вам не выбегут ваши? Семьи всех, кто уходил на север, действительно давно уже добрались до места празднества. – Когда я учил историю Первой эпохи, – заметил Т*, – там не было написано, что в Доме Феанора процветали лень и изнеженность. Нолдор не повелся на подначку, ответил серьезно: – Когда мы удрали, Голвег спал. Я предпочел бы вернуться до того, как он проснется и обнаружит… …ему ответил такой дружный хохот, что от вспугнутых птиц почернело небо над ближайшим лесом. Предполагаемые страдания старого воина, которому предстоит узнать, что невеста Короля сбежала накануне свадьбы, не вызвали у жестокосердых товарищей ни капли сочувствия. А уж мысль о грядущих поисках беглянки… которую станут искать все собравшиеся … этак Арамунд со товарищи придет никем не замеченный: все будут заняты Очень Важным Делом… Риан осторожно улыбалась, не очень понимая, над чем они взахлеб хохочут. – Тогда до первого встречного идем в темпе, – сказал Аранарт, отдавая мешок нолдору. Риан не успела опомниться, как он подхватил ее на руки и быстро пошел вперед. Это было так внезапно. И так прекрасно. От восторга она на миг задохнулась. Она прижималась к его груди и слышала, как гулко бьется его сердце. Но руки его были равнодушны; он нес ее как несут груз, с которым надо добраться скорее. Как ни быстро нолдор шел ночью, но утром он мчался во весь дух, сбросив поклажу вождя брату С*, встретившему их почти сразу и немедленно вопросившему о причинах столь громкого смеха. Вскоре вся компания захохотала по второму кругу, но эльф был уже далеко. Голвег наверняка проснулся и… оставалась надежда, что исчезновение не только Риан, но и Хэлгона будет им истолковано правильно. Нолдор бежал и думал, что ему вечно не везет с женщинами: спорит – выходит хуже некуда, соглашается… ну, вся надежда на разум Голвега! Добежал. Нет, никакого переполоха и поисков. Нашел Голвега (быстро: уже третий ответ на вопрос, где он, оказался точным). Того гораздо больше волновали столы, чем пропавшая невеста: исчезла? с эльфом? найдется, а вот что луг далеко не ровный – они не подумали, и тот стол стоит косо, а этому вообще хоть полноги спиливай, потому что… …и стоило бегать! Народ валом валил встречать. Ближе к полудню в поселке почти не осталось никого. Иные убежали вперед до света, иные с утра, другие оделись в парадные наряды, чтобы встречать вождя достойно, и вышли ненамного дальше праздничного луга… птицы были распуганы на неделю вперед, и оставалось лишь радоваться, что этот поселок в глуби их земель, потому что эхо перекидывало от холмов к скальникам и обратно ликующие крики «Слава!» и «Арамунд!» – сперва дальние, а теперь всё ближе и ближе. Голвег с Хэлгоном предпочли любоваться зрелищем с высокого склона. Каждый поворот тропы им был известен, и по раскатистым крикам «Слава!» они понимали, что Аранарт со товарищи обогнули очередной холм или перелесок. Судя по всему, шли очень медленно: еще бы, такая толпа следом, а в ней и совсем малыши, и наоборот. – И он ее на руках тащит? – нахмурился Голвег. – Всё это время? Откуда? – От брода. – Н-да. – Перестань, – качнул головой эльф. – Его мешок тяжелее, чем она. – Врешь. Еще когда шли туда – может быть. А сейчас, без припасов… – Я нес его, и мне виднее, – старательно оскорбился Хэлгон. – Что, не по плечам тебе ноша Короля? – прищурился старый воин. Разведчик сумрачно промолчал. Голвег учуял подранка и решил добить: – Ты в следующий раз, когда невест похищать будешь, думай, во что они обуты! – У тебя, я смотрю, богатый опыт похищения невест! – сравнял счет эльф. Они рассмеялись. Снова «Слава, слава!». Это, стало быть, ельник обошли. Скоро их видно будет. Голвег зажмурился от счастья. Выдохнул: – А помнишь Форност, Хэлгон? Как мы уходили… Это был не вопрос, и нолдор сказал: – Он это заслужил тридцать пять лет назад. После Отравной. – Он это заслужил сейчас, – возразил былой командир Арведуи. – Тогда мы лишь разбили Моргула. А победили только теперь. Вышли к реке. Ну наконец-то. Аранарт шел, по-прежнему неся Риан, – и это было настолько правильно, настолько именно так, как и должно быть, что про ее стертые ноги забыли те, кто знал. Но теперь ему приходилось нести ее одной левой рукой, крепче прижимая к себе, потому что правую он поднял высоко, приветствуя народ, и солнце искрилось в валинорских изумрудах кольца, сверкавших подобно Сильмарилам так, что свет виден любому, близко ли, далеко ли он стоит. Все тянулись увидеть этот оглушительно-зеленый блеск, он блистал для каждого, и никто, как бы ни был начитан в книжной премудрости, не думал сейчас ни о Финроде и Барахире, ни о Берене и Элросе, ни о тех правителях, что носили это кольцо, нет, его зеленый блеск принадлежал не прошлому, но настоящему и будущему, он обещал расцвет новой жизни, их жизни, потому что сегодня и сейчас будущее пришло. Настало. – Слава! – не помня себя закричал Голвег. – Слава Королю Арнора! Его голос был по-прежнему зычен, а эхо усилило его. И этот клич, новый, лавиной понесся вниз, к реке. К нему. И показалось – в глаза ударил зеленый блеск изумрудов. Безумье радости накатило как морская волна, но всякой волне есть свой отлив, и оглушительные кличи то тут, то там сменялись негромким разговором. Дескать, сколько он ее несет одной рукой и не устанет, а вот и не одной, он чуть назад отклоняется и ее прижимает крепче, и никакая это не страсть, а просто ему так легче, а вот ей, кстати, так удобнее, а еще от того, что он держит руку вверх, она опирается затылком… словом, даже мужчинам было что обсудить. А уж женщинам… Как он ее любит! На руках несет, и не спустит, не желает и на миг разомкнуть эти объятья, и держит ведь одной левой, какой он сильный… и какая она счастливая! И ведь расходятся понемногу встречавшие, время готовиться к вечернему празднику, наряжаться тем, кто еще не, а Королю и его товарищам наконец-то смыть с себя пот и грязь северного похода… они идут уже наверх, к жилым пещерам, а он по-прежнему несет Риан на руках, вот ведь что такое – настоящая любовь! Всё-таки опустил. Но не отходит, что-то говорит ей. Наверняка о любви. Самые прекрасные слова на свете. Прекраснее, чем эльфы своим возлюбленным говорят… Аранарт, дав Риан встать на землю, говорил вот что: – Ваша речка илистая? Матушка кивнула. – Тогда, пока мы будем отмываться, походи по черному дну босиком… а, нет, тебе сейчас к реке подойти не дадут. Ну тогда скажи, чтобы тебе принесли ила, помажь ноги, посиди так чуть-чуть и смой. Назавтра забудешь, что они были стёрты. – Я никогда этого не забуду. – Хорошо. Твои ноги забудут. Нен*, глядя на эту пару, думала о другом. Ведь считаешь, что знаешь жизнь, а на деле – ничего, ничегошеньки не понимаешь в людях. Ведь Матушка всегда была тихой, неприметной… ну кто мог подумать, что она, она! – самого Арамунда оседлает. Верхом на нем ездит при всем народе… Праздник было затих ненадолго, но вскоре разгорелся снова. Накрывали столы, и те, кто проголодался с рассвета, утаскивали с них то лепешку, то кусок, то яблоко, где-то пели песни, отбивая ритм, где-то под флейты и свирели пошли танцевать… отсутствие жениха и невесты не смущало. Вскоре на луг спустилась нарядная Риан, она куталась в белый мех так, будто сегодня был самый сырой и промозглый из зимних дней, и мало замечала происходящее; ее сопровождали Голвег и Хэлгон, причем Старый Лис на разные лады повторял эльфу, что он охраняет королевскую невесту от него, а то кто знает нолдора, может, он решит еще один побег ей устроить. Аранарт не спешил появляться, и если об этом заговаривали, то с доброй улыбкой: ему же надо отмыться… добавляли: «и отдохнуть», после чего многозначительно замолкали. Жарили и варили мясо, ароматные запахи отвлекали от танцев – кроме, разве, самых заядлых танцоров и влюбленных пар – и уж конечно к тому времени, когда пора будет нести мясо на столы, вождь должен будет выйти. Или лучше пораньше: отдохнуть ему, конечно, нужно, но мучить ожиданием собственный народ – это тирания, недостойная потомка Элроса. Вождь пришел – нарядный, во всем чистом и новом – с ним его товарищи по северному походу, прошел туда, где ждала его Риан, остановился, о чем-то тихо говоря с Голвегом и ожидая, пока закончится танец и допоют поющие. Древний обычай предписывал отцу невесты… но после войны многие недосчитались родителей, и память о погибших встала выше традиций, так что если отца нет в живых, то на свадьбе его никто не заменял. И Голвег, как ни звал про себя королевскую невесту дочкой, считал, что оскорбит память ее павшего отца, если займет его место. Мнения самой Риан не стали спрашивать: ритуал ей безразличен, а душевную рану бередить не стоит. Дотанцевали. Допели. Подошли и обступили их так плотно, как было в том зале в Мифлонде. Только тогда кончился Артедайн, а сейчас… как потомки назовут тот Арнор, что начинается сейчас? И больше их теперь, намного больше. А ведь здесь не все. Тройную цепь дозоров не отменит даже праздник. Кто-то со стариками дома, кто-то с малышами… Выжили. И в лесных дикарей не превратились. Риан встала рядом с ним. Он взял ее руку в свои. На них обоих были красивые украшения, но на его пальцах не было – и никогда не будет – иных перстней, кроме кольца Барахира. Снова, как и века назад, чудом уцелевшего. Чудом ли? Тишина. В волнении, неменьшем чем у невесты, все ждали его слова. – Когда-то я сказал вам, – (Аранарт стоял неудачно, эхо не помогало ему, и приходилось кричать во всю грудь, чтобы быть слышным всем), – что мы не сможем возродить Арнор. Я ошибался! Народ взревел восторгом. Хэлгон подумал, насколько же нужно быть сильным, чтобы позволить себе сказать такое, сказать это на всю страну. – Когда-то я сказал вам, что нас ждут лишь тяготы и тьма. Я ошибался!! Новая волна яростной радости. – Арнор жив и будет жить! …вот теперь у него есть время хорошо перевести дыхание. Пока они накричатся вдосталь. – Род Исилдура не угаснет! Бурнее кричать некуда? Есть куда, очень даже есть. – Я беру Риан в жены! Свадебный поцелуй был долгим. Таким же долгим, как восторженные клики, которые слышно было, наверное, даже у хоббитов. У Элронда – так наверняка. Пир гремел и гудел, и можно было немного отпустить себя. Всё было сделано, всё получилось удачнее, чем он мог предположить, и даже ее стертые ножки оказались к лучшему. Ри-и-иан… Незаметно приобнять ее и почувствовать, как в ответ ее тело охватывает огонь, оно мягкое и желанное, она не напрягается и не боится, она ждет его… отводит взгляд, только вот тело не лжет, можно обмануть словом, глазами, но нельзя – этим глубоким дыханием, этой податливой слабостью мышц… она не цепенеет в испуге, она… Аранарт резко осушил кубок – сейчас ягодная брага не туманила сознание, а прочищала его. В хмельном нет недостатка: похоже, с осени всерьез запасались, готовились. И мясо осеннее… и хватит, и останется. Всё правильно, дал им время подготовиться, они всё и сделали. Всё в порядке, и незачем думать об этом, только надо же о чем-то думать, не о ней же, такой близкой… день был долгим, но вечер, похоже, будет просто бесконечным… Голвег, поймав его взгляд, ласково усмехнулся, поднял кубок: за вас. Аранарт улыбнулся в ответ, осушил свой. Что за травы там добавлены? надо будет спросить потом. Хорошо проясняет голову. Или действительно дурман страсти гонят хмелем? Раздались крики «Многих лет!» и «Счастья!»: народ требовал поцелуя. Всё-таки жестоки сердца дунаданов. Нет бы – дали им уйти уже. Пришлось встать и поцеловать Риан. Но сесть не дали. – Не-ет, – громогласно заявил Голвег, – так не годится! По-настоящему целуйтесь! Вот уж от кого удара в спину не ожидал. А если по-настоящему – отпустят? Вряд ли… безжалостные звери… но им нужен этот жар любви, это счастье, рассыпавшееся на тысячи искр и новых огней, и сколько ни зажигай от огня новые, он не ослабнет, и пусть берут, раз даже сегодня, даже сейчас он не принадлежит себе, если даже сейчас он должен им, но лучше уж думать о них, чем о ней, ведь она ждет… – Слава! Слава! – раздалось опять и подхватили. Пора привыкать, что нынче кричат славу не за военные победы. Риан молодец. Ей пока непривычно быть главным угощением на пиру. А она справляется. … отпустят не скоро. Вот так и узнаёшь, что правишь самым беспощадным народом в Арде. И нет у тебя над ним ни малейшей власти. – Слава! У Голвега глаза блестят, как у юноши. Никогда его таким не видел. Этак, когда мы уйдем, он плясать пойдет. Когда?! – Ты бы всё-таки пил осторожнее, а? – Он меня учить будет! Сыновей заведешь – их воспитывай! Заведешь с вами… Им было постелено в одной из дальних пещер; с осени она служила кладовой к свадьбе, а сейчас все запасы оттуда были выметены до последнего. Их отвели туда и наконец оставили одних. Сами ушли плясать и веселиться – то ли до полуночи, то ли до рассвета. Аранарт подождал, пока гомон уходящих перестанет быть слышен. – Как твои ноги? – буднично спросил он. – Сама идти сможешь или снова нести тебя? За всем этим праздником они забыли о главном. Вернее, не забыли – о таком не забывают, просто на рассвете было некогда, а потом было не до того. Ладно, до пира или после – невелика разница. – Нет, – он услышал в темноте ее улыбку. – Хорошо. Пойдем. В Форносте всё было просто: поднимались на Сокол, почти отвесный со стороны города, но с севера пологий и действительно напоминавший птицу со сложенными крыльями. Правил не было: иные пары шли ночью накануне свадьбы – под звезды, иные на рассвете, чтобы с первым лучом Анара, иные к полудню, в самый яркий свет. Как идти, когда – это касалось только их двоих. И Того, кто примет их обеты. А им с Риан, по-хорошему, надо было на рассвете. На первый же холм повыше подняться. Хотя… думая о ждущем народе и ее сбитых ногах… при отряде, делающем вид, что никого тут нет… м-да. Правильно сделал, что и не вспомнил об этом утром. Нельзя было. Голвег, конечно, решил, что они – уже, любой бы так решил, когда их увидел вместе. Ну и что, что после пира? Зато сейчас, наконец, никто ничего от них не хочет, не нужно думать о народе, о празднике, теперь можно увидеть звезды, услышать тишину – и голос собственного сердца. Всё давно решено, всё было решено еще тогда на кроличьем лугу, но сейчас, вынырнув наконец из круговерти дел, можно взглянуть в лицо вечности, открыть своё сердце Ему и самому осознать свой путь. Аранарт и Риан поднялись на холм (не самый высокий в округе, только сейчас это не имело значения) и, держась за руки, встали лицом к западу. Они говорили с Ним молча – и чувства были здесь важнее слов. Они молчали, но голоса певцов в хоре менее слитны, чем сейчас были помыслы этих двоих. Вместе. Что бы ни ждало впереди – вместе. Быть опорой друг другу. Давать обет верности не было смысла: как крот не может плавать, а рыба ходить по земле, так они оба не могли представить, что в их чувствах возникнет кто-то другой. До конца дней своих. Любить. Беречь. Заботиться. Растить детей. Быть счастливыми. Они прижались друг к другу – ни слова, ни поцелуи не могли сейчас выразить то чувство, что переполняло их. Они не слышали песен и музыки веселья, гремевшего совсем рядом, не видели отсвета костров, они стояли открытые ночному небу, мириадам звезд, взору Единого и той любви, которая ждала их в жизни. Потом Аранарт подхватил свою жену на руки и быстро понес в пещеру. Он проснулся незадолго до рассвета. Привычка. Можно было поспать еще – впереди дни отдыха, торопиться некуда. Но тело было бодрым, и разум ясен. Можно было разбудить Риан и продолжить. Она спала, закинув руки за голову, расслабленная, счастливая… вот ей-то стоило отдохнуть. Будить ее было бы жестоко. Что ж, от нечего делать можно заняться делами. Голвег или встал, или скоро встанет – и пока большинство спит, у них будет время спокойно поговорить. Ничего особенно, конечно, за эти месяцы тут не случилось… ну вот пусть и расскажет об этом «ничего». В подробностях. Аранарт оделся и пошел к Голвегу. Переполненный поселок был совершенно безлюдным в этот час. Ночь прошла бурно для всех… этак они только к полудню толком оживут. Может быть, и рано он собрался к Голвегу. Ну ладно, не возвращаться же. А то он не удержится и разбудит Риан. Старый воин, как и ожидалось, спал. Его не буди, ее не буди… скучно у вас на рассвете. Он понял, что голоден. Вчера не до еды было… а здесь наверняка что-то найдется. Риан и готовила. Позавчера. Еще в другой жизни. В полумраке было неплохо видно, Аранарт вскоре обнаружил горшок ячменной каши с мясом, пусть холодная, неважно, зато еда. Что-то было не так. Он не мог понять. Он продолжал есть, но ощущение чего-то неправильного не покидало. Каша (от того, что холодная, что ли?) комом встала в горле. – Голвег. Спит, не откликается. Вождь зажег светильник. Непонятная тревога – не горшок с едой, ее в темноте не отыщешь. А удар огнива, глядишь, и разбудит… …не разбудит. – Голвег… Что ж ты… Лицо старого воина было светлым-светлым. Улыбка на губах. Давно остывших. Земля закачалась под ногами. Вчера же говорили ни о чем. Был бодр, весел… Был. Аранарт почувствовал, что к глазам подступили слезы. Когда он плакал последний раз? В детстве? Отвык терять, отвык. Расслабился за годы мирной жизни. Голвег, что ж ты нас – так? Улыбается. Хоть легкой смертью ушел. Раньше, если доводилось умереть, а не погибнуть, умирали от ран. Потом от старости. Теперь вот – от радости. Есть чем гордиться Королю. Вот и гордись. Аранарт вышел наружу. Сырой пронзительный утренник – самое то: в себя приводит. Значит, сообщить им всем… не позволить горевать: не худшая, вот уж не худшая из смертей! – понять, что делаем с курганом, где его ставить – здешних мест не знаешь… да, зато с поминальным пиром никаких хлопот, он всё сделал за тебя. Настоящий друг. И весь Арнор его проводит. Так, как он и заслужил. Похороны – не свадьба, о них за три недели не известить. А вот получилось. Хорошая смерть, да. Выбирай сами, как умереть, лучше б не придумали. – Ты рано встал, новобрачный! – Нен* шла за водой и очень удивилась, встретив вождя в этот час. Аранарт обернулся. – Что? – охнула женщина, увидев его лицо. Он молча кивнул на вход в пещеру. Она бросила ведра, побежала внутрь… раздался ее тихий вскрик. Вышла, утирая слезы. Сказала: – Зато хорошо погулял вчера. – Догадываюсь. Помолчали. Вождь попросил: – Сделай доброе дело: разбуди Риан. Сейчас. Я буду тут: нехорошо его одного оставлять. Нен* кивнула. Он добавил: – Только не говори ей. Просто: я зову. Последний раз стоял у смертного одра, когда умер дед. Арафант. С братьями и стояли вместе. А до того – когда погиб Дорон. Все его воспитанники тогда собрались… проводы были едва не пышнее, чем потом у Арафанта. И оспаривали тогда друг у друга право нести его в курган, едва не до схваток спорили, и не возрастом мерились, а боями и победами. Внуку князя повезло – его право признали сразу, хотя ничего особенного тогда еще не навоевал… так, как весь молодняк, не больше. Вот и понимаешь, что нет большей приметы мирного времени, чем почетный караул у одра. Даже если где-то шли бои. Даже если много где шли бои. Где Хэлгон? Вот уж кому здесь сейчас стоять. Носит эльфа где-то… ищи его. Риан идет. Еще не знает, по ней видно. Н-да, подарок на свадьбу. Эх, Голвег, Голвег… ну ее-то за что? Догадалась, что что-то не так. Поняла, с кем. Бегом сюда. Счастливой она бежала совсем по-другому. Вчера утром… неужели это было всего лишь вчера утром?! Форност – и тот ближе кажется. – С ним? Что? – озабоченно спросила она и, не дожидаясь ответа, ринулась ко входу. Аранарт едва успел ее перехватить. – Не спеши. – Но ему нужно… – Нет. Он замолчал, давая ей понять, что произошло. Не хочет поверить. Конечно, вчера был бодр и весел… и все предыдущие дни тоже. – Ему уже ничего не нужно, Риан. Она вырвалась и вбежала в пещеру. Он вошел следом. Отстраненно подумал, что не убрал за собой со стола, а это нехорошо, сейчас здесь будет много народа. Риан прижалась к мужу и разрыдалась. Да, так и должно быть, сам едва не. Хорошо, что только-только рассвело. Что пока никто не знает. Что никто не видит и, хочется верить, не услышит ее слез. Ей нельзя плакать на людях. Он не утешал и не успокаивал. Ей надо выплакаться. Это слезы даже не горя – потрясения. И так ее сердце прыгает как бешеный заяц, а тут еще и смерть. Он ждал, пока она выплачется, и думал, как быстро превратить эту пещеру из жилой в подобие торжественного и скорбного зала. Вынести… передвинуть… светильники поставить… не Форност, да; где уж нам, лесным дикарям, до Форноста, а только любой, кто встанет здесь в эскорт, совершил вдесятеро больше, чем славнейший из тех, кто стоял в такой страже в Форносте. Хотя красивого зала у нас нет, и начищенных доспехов нет тем более. Уже только всхлипывает. Молодец, быстро. – Ну вот, – сказал он жене, и в этих незатейливых словах были и забота, и ободрение. – А теперь совсем успокойся. Умойся. И улыбнись. – Что?! – ей показалась, она ослышалась. – Улыбнись, Риан. – Как – улыбнуться? Он предпочел понять ее вопрос буквально. – Глазами. Теперь всегда, когда на тебя смотрят, улыбайся глазами. И люди будут понимать: всё хорошо. – Хорошо?! – Конечно. Посуди сама: легкая, быстрая смерть. Он не испытал дряхлости, болезней, мучительных вдвойне от сознания беспомощности, унизительного для него. Он увидел, как исполнились все его мечты. Все, кто его любил, были с ним в его последние дни. Все они проводят его. Смерть неизбежна, а изо всех возможных – это наилучшая. – Я… – Ты просто думай об этом. Думай о том, что я сейчас сказал. И люди, глядя на тебя, будут это понимать. Тебе не понадобится ничего говорить. Просто верь мне – и люди будут верить тебе. – Я не… – Ты не готова, я знаю. Но судьба не спрашивает нас, готовы ли мы. Он сказал мне в свое время: иди и делай свое дело. Так что пойдем. У нас много дел. Он грустно улыбнулся ей и добавил: – Только сперва умойся.