Бессердечный

1. Неудачник Над руинами Дресс Розы занималась холодная заря. Тяжелораненые ровными рядами лежали у входа в брезентовую палатку полевого госпиталя. — Камфару внутривенно. Живо! Ло не слышал своего собственного голоса, пересохшие губы едва шевелились. Скальпель выскальзывал из непривычно дрожащих рук. Пальцы погрузились в развороченные внутренности тела на операционном столе. Побелевшие крупные сосуды плотно сдавливал зажим, но полость у легких быстро заполнялась смесью крови и лимфы. Ло искал источник кровотечения и ладонями ощущал, как медленно затухает пульс умирающего — смерть была осязаемой. — Кофеин внутривенно! — Не мучьте его, — негромко попросил Бепо, его глаза в свете лампы казались матовыми и пустыми. — Пусть отойдет с миром. Ло приглушенно выругался и прижал два пальца к замершему сердцу в развороченной грудной клетке: — Разряд! Сила дьявольского фрукта скрутила Ло коротким спазмом боли, от предплечья к запястью пробежал электрический ток. Не помогло. Сердце конвульсивно дернулось и осталось лежать неподвижным и мертвым, медленно остывающим куском плоти. Медвежья мягкая и тяжелая лапа Бепо легла на плечо Ло. — Отмучался. — Отмучался, — эхом повторил Ло и медленно опустился на скамью подле залитого кровью стола. В воздухе так сильно пахло спиртом и камфарой, что каждый вдох давался с трудом. — Сегодня я действительно Хирург Смерти. Ло криво улыбнулся, сглотнув горечь. Он, опытный врач, никогда еще не терял стольких, а сейчас, после победы над Дофламинго, — трупы один за другим, хоть штабелями укладывай в морге. Передав инструменты Бепо, Ло молча покинул полевой госпиталь. Прошел по щиколотку в сером пепле, огибая обломки стен и обгоревшие остовы домов, к темному беспокойному морю. Под сапогами хрустело оконное стекло в такт волнам, облизывающим пустой берег. А один раз громко, как ветка в зимнем лесу, что-то треснуло под каблуком — Ло поднял и очистил от пепла разбитые розовые очки Дофламинго. Держа их в руке, Ло бездумно подставил лицо ветру с солеными, кажущимися твердыми, как осколки льда, брызгами. — Хирург-неудачник. Слова унесло порывом куда-то на север, в сторону тюрьмы Импел Даун, где теперь держат Дофламинго. Ха, если бы Дофламинго услышал, он рассмеялся бы в лицо Ло и сказал, что чем больше пациентов, тем больше смертей, закономерно. — Иди к черту, — Ло знал, что никто ему не ответит, но говорил, тревожно прислушиваясь к нарастающему шуму моря. Ло десять лет готовил свою месть и так привык думать о Дофламинго, что и теперь, когда все было кончено, не мог остановиться. Он всюду был с Ло, внутри него. А невидимая часть Ло осталась с Дофламинго — в темной и сырой камере подводной тюрьмы. Даже химикатами Ло не мог вытравить въевшегося Дофламинго из своих мыслей. Не мог скальпелем вырезать его из себя так, чтобы остался лишь шрам на теле. Не мог содрать с себя воспоминания о нем, как в детстве иногда сколупывал ногтем темную корку с едва поджившей ранки. И сейчас в полутьме тесной каюты на мерно раскачивающейся подлодке Ло водил ладонями по своему дрожащему напряженному телу и думал о Дофламинго. Это уже давно вошло в привычку, гадкую, дрянную привычку — закрыв глаза, прикасаться к головке члена, представляя чужие большие горячие руки. Сукин сын Дофламинго засел в его мыслях, как заноза. Влез даже в самые жаркие и пошлые мечты — ласкал Ло, плотно обхватив широкой шершавой ладонью, и ухмылялся. Он целовал Ло в шею — медленно и неторопливо, будто прощупывал пульс. Вылизывал длинно и мокро от ямки между ключицами до подбородка. Издевательски шептал на ухо — называл извращенцем и похотливой тварью. Засовывал руку между ног Ло, щупал нагло и жадно. Проникал двумя длинными ловкими пальцами и трахал ими грубо, жестко, то вытаскивая, то резко загоняя до костяшек. Ло плотно сомкнул губы и беззвучно коротко дернулся, кончая в ладонь. Ло сидел на палубе своей желтой субмарины, ночью всплывшей на поверхность. Черное небо низко нависало над тихо шелестящим морем — протяни руку и достанешь до редких ярких звезд. Ло поднял ладонь к небу, и теперь в мертвенном холодном свете отчетливо виднелась татуировка DEATH — по строгой угловатой букве на фалангу каждого пальца. Чтобы всегда помнить о смерти и мести. Он отомстил. Но теперь Ло накрывало неуместное и несвоевременное чувство — чувство утраты. Он впервые за последние годы был в растерянности — как в детстве, когда часто просыпался ночью и никак не мог избавиться от кошмарного сна. Он помнил, как давным-давно, словно в другой жизни, над головой было густо-черное южное небо и слегка пьяный Дофламинго спрашивал: — Что? Тоже не спится, Ло? Пахнущий вином, морским ветром и сладкими восточными пряностями Дофламинго сел тогда совсем близко к Ло. Розовая шуба из перьев медленно всколыхнулась и замерла. — Кошмары, — низко склонившись, шепнул Дофламинго на ухо Ло, обжигая влажным горячим дыханием. Его голос звучал печально, а губы кривились в уродливой улыбке. — Что тебе снится? — без интереса спросил не по-детски серьезный Ло. — Родителей вспоминаю. Маму. Ло бросил на него короткий презрительный взгляд. Взрослые не должны скучать по родителям и звать мамочку — это для беспомощных детей. Вздрогнув, когда огромная теплая ладонь накрыла его руку, Ло обронил сухо: — И что с твоей мамой? — Заболела и умерла. Много лет назад. Ухмыляющийся Дофламинго склонил голову, и в непрозрачных очках отразились звезды. Его хриплый голос звучал ровно, ему вторил мерный шелест моря. Ло со странным злым упорством сказал: — Подумаешь. Моя мать тоже умерла от болезни. Ну и что? Я её не вспоминаю. — Вспомнишь, когда вырастешь, маленький жестокий Ло. — Я не вырасту, — Ло сглотнул горечь и огрызнулся. — Умру. От той же болезни. Он вытянул к небу свои худые руки — даже в ледяном свете звезд виднелись белые пятна на коже. Такие были у всех жителей Флеванса, города у рудников по добыче ядовитого белого свинца. — Ты не умрешь. — Умру, — угрюмо, упрямо возразил Ло. — Не умрешь, если съешь дьявольский фрукт, — Дофламинго был еще упрямее него. — Умру! — Не умрешь! Они кричали друг на друга и спорили, как дети, и хотя Дофламинго тогда было далеко за двадцать, он принципиально не уступал маленькому Ло. Они были слишком похожи. 2. Живой Ло задремал лишь под утро — уронив потяжелевшую голову на грудь, провалился в тревожное забытье. Сквозь дрему чувствовал, как его бережно поднял, сжав лапами, Бепо и отнес в капитанскую каюту. — Умру я, умру... — в полусне бормотал Ло, отвечая невидимому Дофламинго из прошлого. — Вам нужен отдых, капитан Ло, — Бепо снял с него рубашку, осмотрел аккуратно зашитую рану на правой руке и затянувшиеся следы от пулевых отверстий на груди. — Это у вас к перемене погоды шрамы разболелись. Барометр показывает — давление падает. Быть шторму. Ло проваливался все глубже в черноту и уже видел, как в жаркой душной тьме пылает пожар. Во сне здание клиники ярко полыхало, огонь вырывался из выбитых взрывом окон. По земле между стволами сосен стелились облака черного дыма. Горько тянуло гарью. Росинант опустил ствол тяжелой ракетницы, встряхнул занемевшим от отдачи запястьем. Последний снаряд без свиста рассек воздух, влетел в пустой оконный проем и неслышно взорвался, кроша кирпичную кладку. Ни грохота, ни треска — бесшумно показались языки пламени в пробитой стене. Все звуки глушил и поглощал дьявольский фрукт Росинанта — фрукт тишины. Здание клиники накрывала полупрозрачная сфера. — Кора-сан? — тихо позвал маленький Ло, он сам придумал ему такое прозвище. — Зачем ты это сделал? Росинант стоял снаружи сферы, с ухмылкой смотрел в огонь и не откликался, будто бы на десятки и сотни ярдов кругом не было ни единого Росинанта или Кора-сана. Ло, запрокинув голову, глядел на его перекошенное лицо. В алых отблесках оно, бледное, с красной помадой на губах и подведенным правым глазом, казалось застывшей маской. Молча Росинант сплюнул окурок и дрожащими пальцами неловко достал из кармана самокрутку. — Зачем? — хмуро повторил Ло. Росинант никак не мог раскурить папиросу, чертыхался, беззвучно шевеля губами. — Почему ты опять молчишь? — Ло устало смотрел на гаснущую под ветром спичку в чужих неуклюжих пальцах. Росинант годами претворялся немым — только жесты, записки кривым почерком, пристальные выразительные взгляды. Но говорить он мог, просто не хотел. Он слишком любил одиночество и тишину. — Ты вернешь меня к Дофламинго? — уже безо всякой надежды спросил Ло, когда Росинант наконец затянулся и выдохнул сизый дымок. — Если не вернешь — я сбегу к нему. Я его подчиненный, не твой. Росинант усмехнулся. Он уже однажды связал Ло, да так, что веревки до боли врезались в тело. — Ты точно не шпион из морского дозора? — Тише, — неестественно высокий нескладный Росинант склонился к нему и заглянул в глаза. — Я не шпион и не предатель, клянусь. Я всего лишь хочу найти врача, который сможет тебя вылечить. Ло собирался сказать, что не обязательно было бушевать и взрывать клинику из-за того, что там не лечат его болезнь — тяжелое отравление белым свинцом ничем не вылечишь. Но Росинант бесшумно, одними губами, повторил своё любимое слово «тише», и Ло смолчал. — И Дофламинго я тебя не отдам, ты не станешь его правой рукой, — зашептал Росинант, а на его черную шубу оседали хлопья пепла, и пепел же сыпался с его папиросы. Ло послушно молчал, но смотрел вопросительно. Росинант зачастил, глотая окончания, от него сильно пахло дрянным куревом и прокисшим вином: — Мой брат, Дофламинго, — чудовище. Он убил нашего отца. Хочешь стать таким же, как мой брат? Ло было что возразить: однажды слегка пьяный, проснувшийся после короткого мутного сна Дофламинго рассказывал ему о своем детстве, о семье, о брате. Но Ло не смог ответить, потому что Росинант приложил к его губам холодный дрожащий палец. «Тише». Они путешествовали от острова к острову, от клиники к клинике, и всюду с ними была тишина, запах табака и полупустые бутылки вина. 3. Проклятый Месяц желтую субмарину Ло преследовали бури, пока надолго не загнали в гавань бедного северного городка. Дни и ночи лил дождь, и в порту влажный воздух будто обратился в воду. Море тяжелыми черными волнами облизывало скалы, и пришвартованные корабли скрипели голыми мачтами без парусов. После битвы на Дресс Розе Ло стал нелюдимым и равнодушным. Его мрачность и неразговорчивость пугали команду. Они, даже верный Бепо, проводили все меньше времени с Ло, прятали глаза, шепотом говорили, что он переменился. Вот и сегодня, когда желтая подлодка из-за непогоды вновь стояла в порту, команда разбрелась по городу, а Ло остался один в прокуренной пивнушке у ремонтных доков. И даже там, в переполненном зале у грязной и липкой, залитой пивом стойки, Ло сторонились люди. Табуреты вблизи него быстро опустели, а пьяные голоса зазвучали приглушенно. Теперь с Ло всегда была тишина, она ступала за ним след в след. И когда он, взяв свое вино, ушел под ливень, ему в спину смотрели десятки настороженных глаз. Сквозь шелест водяных струй он отчетливо расслышал брошенное ему злое: — ...это Трафальгар Бессердечный. Таким, как он, здесь не рады. Он лживее и безжалостнее самого Дофламинго, который теперь гниет в тюрьме. Трафальгар Бессердечный. Да, так его прозвали за то, что не просто грабил и жёг фрегаты дозорных и пиратские шхуны, а вырезал у противников сердца. Суеверные поговаривали, что он мертвец, который потерял собственное сердце и теперь охотится за чужими, — беспощадный и равнодушный к крикам боли. Страшный — с руками по локоть в липкой, уже начавшей сворачиваться крови. Его называли про́клятым капитаном. Его жертвы выживали, но в груди, с левой стороны, у них зияли темные дыры с оплавленными краями. — У меня медицинский интерес к сердцам. Да что эти пропойцы понимают? — беззвучно спросил Ло у бутылки, чувствуя вкус дождя. — Или, может, меня и вправду кто-то проклял? Ему никто не ответил. Никто не говорил с ним. Только откуда-то из мутной и темной глубины его души слышался низкий, вибрирующий от смеха голос: — Ты сам себя проклял, мой маленький глупый Ло. — Замолчи, сукин сын. Сжимая в руке бутылку вина, Ло ввалился в первую попавшуюся лавку и плотно запер дверь. Тяжело, неловко опустился на скамью. В темной тесной лавке слабо горели свечи у дубового стола, едва виднелись очертания ящиков и коробок на полках. Наплевать, чем здесь торгуют, главное — тут сухо и ни единой живой души. Устало вытянув ноги, Ло уперся грязными сапогами в ящик у стены. Сырая ткань брюк липла к телу, в кармане угадывалась смятая пачка мокрых банкнот и две холодные медные монеты — такими только глаза покойникам закрывать. Ло повел плечами — шею возле капюшона щекотало застрявшее за воротом перо чайки. Дьявол побери этих птиц. И эту морскую соль, что повсюду, и ледяной ветер, и осенние ливни. Ло потер лицо руками и сквозь растопыренные пальцы увидел аккуратную надпись на табличке у стола: «Лучшее почтовое отделение северных морей. Самые смышленые и быстрые альбатросы. Доставки грузов до одного фунта в любую точку Гранд Лайн. Недорого! Две медные монеты». Слегка пьяный мрачный Ло поднялся и взял из стопки подле огарка свечи помятый конверт и обломок свинцового карандаша. Покосился в сторону маленьких весов — на таких аптекари взвешивают целебные порошки, а здесь полагалось отмерять один фунт для посылки. Ло опустил голову и теперь просто смотрел то на огрызок карандаша, то на темную измятую бумагу, то на свои руки — выступающие костяшки, длинные пальцы, меченные чернилами татуировки DEATH. Свинцовый карандаш уверенно, с сильным нажимом зашуршал по бумаге. Ло улыбался: если и есть на всем свете человек, которому стоит написать письмо, то это Дофламинго. В промасленную плотную бумагу конверта легло перо чайки, которое Ло достал из-за шиворота, и записка. «Ты проиграл. Хочу, чтобы ты помнил о том, что ты потерял. Ты потерял свободу, чертова ты птица. Тебе самое место в клетке». Письмо прижали две холодные медные монеты. К утру шторм впервые за много дней улегся, и желтая подлодка вышла из гавани и нырнула в спокойные чистые воды. Ло заперся в своей каюте и до вечера пролежал, прихлебывая сладкое красное вино и рассматривая обшитые деревом балки на низком потолке. Погружаясь в неспокойную дрему, Ло представлял себе искаженное от боли лицо мертвого Дофламинго. Снег пеплом оседал на этом бледном с заострившимися чертами лице, широко открытые, будто подернутые льдом глаза без очков смотрели прямо на Ло. А Ло склонялся так близко, что дыхание белым паром оседало на коже мертвеца. Рука Дофламинго взметнулась, цепкие пальцы впились Ло в загривок, губы сложились в болезненный оскал. — Где же твои медные монеты, Ло? Взгляд остекленевших глаз будто оттаял, сфокусировался — Дофламинго смотрел строго и слегка печально, его длинные неровные ресницы дрожали. Он был сейчас до одури, до боли похож на своего младшего брата — Росинанта. Умирающий Росинант точно так же лежал на снегу, широко раскинув руки и глядя в пустоту, серьезный и грустный. — Зачем ты убил Кора-сана тогда, десять лет назад? — прошептал Ло, касаясь губами холодных губ Дофламинго. Широкая шершавая ладонь с нажимом погладила Ло по шее, скользнула выше, грубо взъерошила волосы. — Ты сам знаешь. Он был предателем, мой братец. Заложил всю нашу банду морскому дозору. — Он был хорошим, — по-детски беспомощно возразил Ло и вздрогнул, когда уголком рта ощутил короткое прикосновение неожиданно горячего, влажного языка Дофламинго. — Хорошим. Хотел, чтобы меня и моих людей судили и по закону казнили на городской площади. Тяжело прерывисто вздохнув, Ло грудью лег на медленно вздымающуюся грудь Дофламинго. — Он хотел спасти меня от тебя, ублюдок. — Спас? Ло что-то отвечал, но сам не слышал своего голоса. Пьяная дрема обратилась одним из жарких беспокойных снов, в которых Ло лежал на деревянных досках пола, прижатый тяжелым огромным Дофламинго. Ло было щекотно от перьев розовой шубы. Он едва дышал и отрывисто хрипло стонал, пока длинные жесткие пальцы трогали его между ног, проникая и нетерпеливо растягивая. Дофламинго — трехметровый, нечеловечески высокий — был слишком большим, его горячий, как угли, член протискивался туго, с нажимом. У Ло от боли перехватило дыхание, на глаза навернулись мутные слезы. Он даже вскрикнуть не мог, смятый, вдавленный в пол, насаженный на член... От качки с койки брякнулась и закатилась под стол бутылка. Ло резко распахнул глаза и сел, часто дыша, давясь воздухом. Возбужденный член заметно стоял, натягивая ткань брюк. Ло выругался и взялся за застежку. 4. Бессердечный — Сердца у вас нет, капитан! — с болью, не своим голосом выкрикнул Бепо, застывший на пороге каюты. — Рыбацкая яхта терпит крушение, мы могли бы взять экипаж на борт. Ло безразлично смотрел мимо. — Да что нам стоит-то? Поменяем курс и поможем рыбакам, — Бепо приблизился, тяжело ступая, навис глыбой белого меха. — Все равно ж мы бесцельно дрейфуем от острова к острову. А люди погибают прямо у нас под носом! Он чуть не плакал, шумно сглатывал, тер лапой блестящие черные глаза. Он давил на жалость, но Ло не чувствовал в себе ни жалости, ни сострадания. Внутри было пусто — пусто и темно, куда ни глянь. — Вы изменились, капитан, — сдавленно выдохнул Бепо со смесью страха, горечи и с трудом скрываемого отвращения. — Делай что хочешь, — устало сказал Ло и ухмыльнулся уголком рта. — И ты прав, у меня нет сердца. В прямом смысле. Когда дверь за Бепо захлопнулась, Ло раскатал на столе карту и проложил маршрут до зимнего острова всего в нескольких милях от Панк Хазард. Пора было заполнить эту холодную пустоту в груди — пока не поздно. Спустившись по трапу с желтой подлодки, Ло ступил на зимний остров и неловко провалился по колено в густой снег. — Капитан! — окликнул Бепо, зябко кутавшийся в теплую куртку поверх собственной белой шерсти. Ло махнул ему и, кое-как нащупав тропу, молча побрел вперед, подняв воротник черного пальто. Несколько лет назад, готовя финал своей мести, Ло спрятал сердце, чтобы сохранить в надежном месте. Он отчетливо помнил, как погружал пальцы в грудную клетку и сила дьявольского фрукта безболезненно распирала изнутри, разводила ребра в стороны. Сердце стучало медленно и ровно, легло в ладонь горячим и влажным комком плоти. Ло плавно вытянул окровавленную руку, отцепил потянувшиеся за сердцем сосуды и положил его в прозрачный контейнер. Сердце тихо билось снаружи его тела, но он всё равно ощущал свой четкий, будто механический, пульс. Тогда вместе с сердцем Ло вырвал из себя стыд, жалость, сострадание, печаль и радость. Ему остались только жестокость, раздражение, злость, обида и разочарование. Все самое необходимое для того, чтобы без колебаний прижать ублюдка Дофламинго. Ло знал, что нельзя так долго оставаться без сердца — распадешься как личность, и уж никто не соберет воедино. Знал, но медлил до последнего. Пройдя по заснеженным руинам давным-давно опустевшего городка, Ло вышел к темному каменному остову единственной часовни. Покосившийся шпиль криво торчал в белых небесах. Дверей не было, выбитые цветные витражи сухо скрипели под сапогами вместе со льдом и снегом. За алтарем Ло опустился на колени у окованного железом сундука, отпер его, с трудом попав в замочную скважину ключом — руки тряслись. Под крышкой в покрытом инеем контейнере лежало сердце. Оно пульсировало слабо и не в ритм — словно трепыхалась, коченея, птица с перебитым крылом. Ло осторожно взял его в ладони, поднес к лицу, согревая дыханием. Сердце дернулось в его пальцах — скользкое и холодное, будто извлеченное из трупа. Едва живое сердце. Очень медленно Ло погрузил его в свою грудь. Слабо покалывала пальцы сила дьявольского фрукта. Замерзшее сердце с тихим механическим щелчком встало на место, неохотно срослись оборванные сосуды, кровь вяло побежала по жилам. Сердце по инерции сделало несколько размеренных, едва ощутимых ударов. И... застыло. Ло прижал ладони к груди в наступившей абсолютной тишине. Мгновения длились и длились, в глазах темнело — Ло не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни шелохнуться. Сердце тихо толкнулось, постучалось изнутри, и Ло накрыло высокой мутной волной боли, словно ему разом сломали все ребра, да так, что кости пропороли легкие, мышцы, кожу и вышли наружу. Ярко — до мельчайшей морщинки у светлых глаз — Ло вспомнил маму. Забытые осколки памяти просыпались на него, как дождь из острого стекла. Он услышал свой собственный хриплый сдавленный вой. — Тише, — рукой, сведенной судорогой, Ло зажал себе рот. — Тише... тише. — Не молчи, — возразил с насмешкой голос Дофламинго. — Кричи и плачь, мой маленький жестокий Ло. — А сам-то ты когда-нибудь плакал? — Ло сплюнул кровь из прокушенной губы и, пошатнувшись, поднялся с колен. — Догадайся. Ло послал невидимого Дофламинго под хвост к морскому дьяволу. По правой щеке скатилась крупная теплая капля — всего лишь растаявший снег, хоть и соленый на вкус. С плавучей почтовой станции, тихо покачивающейся на волнах, Ло отправил в Импел Даун бутылку красного сладкого вина — любимого вина Дофламинго. Без всякой записки. 5. Одинокий Под матово-серым небом вдоль серого пустынного берега ворочалось беспокойное серое море. Ло сидел на камне, глядя, как темные волны с белыми бурунами накатывают на блеклый песок. Ветер проникал под одежду, и Ло казалось, что тело жадно гладят холодные широкие ладони. От воды тянуло гнилыми водорослями и рыбьей чешуей. У Ло была морская соль на потрескавшихся губах, и на неровных слипшихся ресницах, и под ногтями — белыми полукружиями. Волны шумели, но их заглушал давно позабытый звук — стук сердца в груди. Оно билось-билось-билось, живое и горячее, стучало в ребра. Ло никогда еще так остро, как режущий скальпель, не ощущал свое одиночество. Он смотрел вдаль, туда, где за сотни и сотни миль высилась тюрьма Импел Даун. — Чертов Дофламинго, — тихо сказал Ло маленькому крабу, копошащемуся у камня. — Чертов ублюдок. Ло помнил, как однажды в детстве видел Дофламинго, в вечерних сумерках парящего над морем. Розовую шубу трепал ветер, длинные руки были раскинуты — воздух держал Дофламинго, небо любило его, и он купался в воздушных потоках, как огромная птица с широким размахом крыльев. Он низко пролетел над волнами — так быстро, что разбил белые гребни, поднимая брызги и пену. Мягко приземлившись на отмель и обдав Ло холодным потоком соленого влажного ветра, Дофламинго выдернул из своего рукава перо и протянул. Ло хмуро покачал головой, ему было всего одиннадцать лет, но он чувствовал себя слишком взрослым для таких глупых подарков. Тогда Дофламинго, который был гораздо старше и у его рта уже пролегли первые едва заметные морщинки, захохотал и, дурачась, сунул перо Ло за шиворот. Ублюдок Дофламинго, слегка пьяный от сладкого вина, закатного красного солнца и морского ветра. И сейчас серому песку и мутному морю не хватало чего-то яркого, как то розовое перо. Ло положил ладонь на левую сторону груди и мрачно попросил свое сердце стучать потише, не так суматошно и болезненно. Если бы здесь и сейчас, прямо на сыром стылом пляже сидел Дофламинго, он бы улыбнулся — широко растянулись бы подвижные губы — и назвал Ло маленьким идиотом. — Ты и сам идиот, — беззвучно ответил ему Ло и медленно побрел к виднеющемуся вдали городу. Вечером Ло отправил в Импел Даун посылку на быстроходной почтовой шхуне — обернутые промасленной бумагой и чистым куском сукна, неумело склеенные розовые очки Дофламинго. И письмо с кривыми неразборчивыми строками: «Твои чертовы очки». Несколько слов были с нажимом заштрихованы — пальцы не слушались Ло. Вечерами за бутылкой вина, под частый стук сердца, прошлое и настоящее сливались для Ло воедино и существовали одновременно. Он снова был маленьким, до судорог перепуганным мальчиком, на щеках которого от слез таяли хлопья снега. — Ешь, — Росинант окровавленными пальцами ухватил Ло за подбородок и сжал, грубо запихивая ему в рот дьявольский фрукт. — Ешь, быстро! Фрукт в виде сердца был горьким, с толстой грубой кожурой. Ло давился, к горлу подступала тошнота, но жевал. — Я украл его у моего брата, — горячо шептал Росинант красными, перепачканными помадой губами. — Фрукт вылечит тебя, вот увидишь. Ло закашлялся от горечи, но сглотнул вяжущий сок и мелкие семечки. — Лезь в сундук, прячься! — частил Росинант, тревожно оглядываясь. — Дофламинго ищет меня, он рассердится, но ничего не сделает, ведь я его брат. А ты убежишь. Слышишь? Ло молча кивнул, глядя, как опускается тяжелая крышка сундука. — Беги, теперь ты свободен от Дофламинго, — Росинант широко улыбнулся, из уголка его разбитого рта текла кровь. Его лицо перекосилось от боли, но он продолжал улыбаться через силу. Крышка захлопнулась. Ло слышал, как от шагов скрипит снег. Дрожащий от гнева голос Дофламинго отчетливо произнес: — Полгода не виделись, братец Росинант. Где Ло? Верни мне его. Они говорили, но Ло не мог разобрать слов за собственными хриплыми рыданиями, он уже понял, что все закончится плохо. Сиплым, сорванным голосом он кричал, но никто не мог его услышать — сундук окружала плотная сфера тишины, созданная Росинантом. — Тише, — Ло зажал себе рот пальцами, от которых пахло мерзким соком дьявольского фрукта. — Тише, Ло. Дофламинго спокойно сказал: — Я прощаю тебя, Росинант. Оглушительно и отчетливо грохнул пистолетный выстрел. Ло заорал не своим, надтреснутым голосом. Никто, никто его не слышал, все звуки поглотила тишина. Похмельным дурным утром чувство одиночества разрослось, как ядовитый вьюнок. Во всем этом чертовом огромном мире Ло от Росинанта не осталось ничего, кроме его брата — Дофламинго. Ло жил ради мести, а теперь... что теперь? Он словно выгорел изнутри, остался лишь пепел и смутные сожаления. Ло задумчиво посмотрел в горлышко пустой бутылки. Он готов был за шиворот выволочь ублюдка Дофламинго из тюрьмы, только бы можно было снова следить за его делами, творить мелкие пакости и планировать жестокую месть. Ло тихо спустился на нижнюю палубу подлодки, туда, где в хранилище у лаборатории на стеллажах рядами были уложены сотни вырезанных сердец. Одни тихо пульсировали, ирреальные в белом искусственном свете ламп. Другие, которые Ло вырезал из мертвых тел, неподвижно плавали в мутноватом растворе формалина. Достав из-под стеллажа большой деревянный ящик, Ло стал медленно укладывать в него сердца. 6. Непрощенный В просторном кабинете из окон потоками лился свет, слышались крики чаек и влажный плеск волн о берег. — Ты принес в штаб морского дозора пятьсот пиратских сердец, — командующий Сенгоку облокотился на стол, пристально глядя куда-то сквозь Ло. — Хочешь, чтобы тебе вернули каперскую грамоту и вычеркнули из списка разыскиваемых преступников? Низкий звучный голос Сенгоку рокотом разносился по комнате, каждое слово будто бы имело осязаемый вес и давило. Ло всматривался в загорелое обветренное лицо Сенгоку с непрозрачными черными глазами и глубокими морщинами у неулыбчивых губ и никак не мог понять, как Росинант мог служить такому человеку. Плотно сбитый, плечистый, широкий в кости, Сенгоку, казалось, состоял из цельного куска камня — ни полости внутри, ни крови, ни органов. Как грубо вытесанное из гранита изваяние божка с южных островов — такому приносили бы кровавые жертвы. Умиротворяющее спокойствие Сенгоку действовало на Ло странно. Хотелось отойти на пару шагов, словно еще немного — и статичный Сенгоку потемнеет лицом, взбесится и влепит Ло резкую пощечину. Но пятьсот сердец — щедрая жертва, любой божок бы сыто, довольно улыбнулся. Вот и Сенгоку оскалил крепкие зубы в вежливой улыбке. — Хочу работать на морской дозор. Как Кора-сан, — тихо сказал Ло. — Вы же знаете, он был для меня всем. Он говорил правду и врал одновременно. Холодный жестокий Ло вызвал бы у Сенгоку подозрения, но сейчас в его груди билось живое горячее сердце, он казался искренним. — Мне нужно увидеться с Дофламинго в тюрьме Импел Даун, — Ло отодвинул стул и без приглашения сел, закинув ногу на ногу. — Он знает о возможностях моего фрукта то, чего не знаю я. Однажды он сказал, что мой фрукт обладает силой, о которой я даже не подозреваю. Я хочу эту силу. Взгляд Сенгоку сфокусировался, неспешно скользнул по его бедру и острому колену, тесно обтянутому тканью брюк. Ответ был неторопливым, с расстановкой: — Многие пытались говорить с Дофламинго. Он молчит, если верить докладам начальника тюрьмы. Сенгоку помрачнел и держал паузу, за окнами отрывисто и звонко покрикивали чайки, а зычный голос с плаца командовал «р-р-равняйсь!». — Он молчит, — повторил Сенгоку, его лицо медленно и неохотно приняло благодушное, чуть снисходительное выражение. — С тех пор как за ним закрылась дверь камеры — молчит, словно немой. Записки пишет, если ему что-то нужно. Но такое редко бывает. Он ни о чем не просит, ничего не требует. Ло отлично представлял себе допросы в тюрьме Импел Даун — он бы предпочел скорее онеметь, чем хоть слово сказать этим гадам. Сенгоку понизил и смягчил голос: — Если ты действительно хочешь работать на правительство — разговори Дофламинго и узнай, где он прячет свои сокровища, деньги, украденные у мировой знати. Они отчаялись вернуть свои денежки — с яркой вспышкой злорадного торжества понял Ло. В груди приятно потеплело. Так им, сукам! Ло неистово, до одури ненавидел тех, кто служит мировому правительству. Когда в его родном городе начали сотнями умирать люди, отравленные свинцом, спаслись лишь местные аристократишки. Флеванс стал зоной карантина, был окружен войсками и сожжен дотла. Ло всегда подозревал: в мировом правительстве знали, что болезнь жителей города не заразна, а все дело в белом свинце. Вся история Флеванса оказалась одним жестоким экспериментом, чтобы проверить, через сколько лет начнут умирать люди у свинцовых рудников. И высокопоставленные дозорные, близкие к правительству — такие, как Сенгоку, — знали. Они, черт возьми, тоже всё знали. В подводной тюрьме Импел Даун было темно и сыро, с каменного потолка падали крупные холодные капли. В светлой от сероватой побелки комнате Ло поставили лицом к стене и обыскали, грубо хлопая по телу ладонями, выворачивая карманы — никакого оружия, никаких металлических, колющих или заостренных предметов. Отняли даже ремень с медной пряжкой, свинцовый карандаш и маленькую деревянную щепку, случайно зацепившуюся за штанину брюк. На запястьях Ло теперь еле слышно звякали цепи наручников из кайросеки. Заблокированная кайросеки сила дьявольского фрукта сжалась в тугой комок где-то внутри тела, и Ло ощущал слабость, словно к нему возвращалась его давняя болезнь — отравление свинцом. Петляющий, уходящий под уклон коридор вел мимо решеток — на Ло пристально смотрели сотни глаз заключенных. — Тихие они сегодня, пираты, — шепотом, не скрывая страха, сказал идущий впереди молодой тюремщик. — Орут обычно, как пьяные в кабаке. На нижнем уровне спертый, пропитанный влагой воздух пах химикатами — здесь было чисто и стерильно, как в операционной. В тесной, забранной решеткой из кайросеки камере на каменном полу сидел, подтянув колени к груди, Дофламинго. Он казался птицей, неловко сложившей сломанные крылья, — был слишком большим для этой металлической клетки, перья его шубы торчали наружу. Лицо слабо белело в полутьме — не разобрать черты. — Будет сотрудничать со следствием — переведем на лучшие условия, — поспешно оправдался тюремщик, шарахнувшись от Ло. — Это ж мы его недавно сюда посадили. Говорить с начальником не хотел. Он правильно сделал, что отступил — несколько долгих мгновений Ло боролся с болезненным, мучительным желанием накинуть на его шею цепь наручников и задушить. Или впиться пальцами в лицо и выдавить глаза. Неожиданная злость была одуряюще сильной и пылала, как белое слепящее пламя. Ло сделал несколько шагов и медленно опустился на колени у решетки — скованных рук коснулись поблекшие, слипшиеся от влаги перья. Он безмолвно всматривался в серый сумрак камеры. Дофламинго не шевелился, в его разбитых и кое-как склеенных очках отражался камень стен и металлические прутья. Шли минуты тишины, Ло слушал размеренное дыхание Дофламинго и ощущал, как злость и тревога уходят — остается только спокойствие. Дофламинго по-птичьи резко склонил голову набок и улыбнулся. Дофламинго обманул их всех: он всегда оставался свободным, и даже сейчас в этой клетушке он был королем. Дофламинго стал источником того спокойствия, которое прозрачными волнами накрывало Ло. — Ты ведь не будешь говорить со мной? — облизнув пересохшие губы, еле слышно произнес Ло. — Я приду завтра. — Приду, — зачем-то повторил он, тронув украдкой мокрые перья. Ло заперли в одной из комнат отдыха для тюремщиков, цепи не сняли — боялись силы дьявольского фрукта, не доверяли. Лежа на жестком вытертом диване, Ло рассеянно ковырял наручник. Ослабевшие от контакта с кайросеки пальцы едва гнулись. Он ясно представил себе, что если сможет содрать кожу, чтобы кровоточило, и вывернуть большой палец из сустава, то по крови ладонь выскользнет из неплотно прилегающего наручника. Если Сенгоку решит, что Ло ненадежен и бесполезен для правительства и морского дозора, его постараются так и не выпустить из Импел Дауна. Ночью Ло накрыло душной тревожной бессонницей. Он представлял, как день за днем спускается на нижний уровень и смотрит на молчаливого Дофламинго, а тот с презрением и отвращением глядит в ответ. А когда наконец откликается, его губы движутся беззвучно. В невыносимой ночной тишине Ло смотрел на сплетающиеся у потолочных балок тени и точно знал, что даже если все тщетно — он будет приходить к Дофламинго. Молчит — и пусть себе молчит. С ним рядом затихало грызущее изнутри чувство одиночества — мерзкое, горькое до тошноты. На второй день пираты в клетках встретили Ло кривыми ухмылками и едва слышным, как шелест змеиной чешуи, шепотом. Называли его «девочкой» и «сучкой Дофламинго». Ло было все равно. Он вновь стоял на коленях у темных, покрытых ржавчиной прутьев решетки и смотрел на свои скованные руки. Загорелая, расчерченная линиями татуировок кожа кое-где побледнела, у безымянного пальца левой руки проступило маленькое белое пятно. Минуты текли сквозь Ло, проникали, как свет сквозь стекло. Безмолвный и неподвижный Дофламинго улыбался в сумраке камеры, но брови его слегка хмурились, он казался строже и отчего-то моложе. Ло долго молчал, слова не давались ему, тишина не отпускала его. Все, что он когда-либо хотел сказать — выплюнуть в лицо Дофламинго, — обесценилось и потеряло смысл. — Я тебя ненавижу, — с горечью проговорил Ло. Дофламинго внезапно отмер, подался к решетке и оказался так близко, что чувствовалось тепло его кожи и запах дегтярного мыла от коротко стриженных волос. — Нет. Это Я ненавижу тебя, Ло. Ло впервые за много дней сделалось легко и радостно, он отзеркалил кривую улыбку Дофламинго: — Что? Надоело изображать немого? — Надоело смотреть на тебя, щенок. — А мне вот наоборот — одно удовольствие видеть тебя за решеткой, униженным. Их споры всегда напоминали не в меру идиотскую детскую ссору, если только дети способны на такую страстную злость. — Униженным? — сухо хохотнул Дофламинго, скаля зубы. — Ты приполз ко мне, как побитый пес, поджимая хвост. Ха! Да у тебя слезы в глазах стояли, Ло. — Это ты — как пес на цепи, который только лает и огрызается, — Ло прижался щекой к холодному пруту решетки. — Ты скулил, как сучка, после своей победы, верно? — усмехаясь, спросил Дофламинго. — Я так и знал, что ты не станешь счастливым, мой маленький глупый Ло. Месть никого не делает счастливым. — Но ты-то мстил Кора-сану!.. — голос Ло охрип и сорвался. — Это была не месть, а прощение, — сквозь трещину в стекле очков виднелся край неровных ресниц Дофламинго и тень под нижним веком. — И я знаю, о чем говорю. — Ну и как? Такое прощение тебя осчастливило? — Ло глотал окончания, слова вырывались сами собой, на выдохе. — А сам как думаешь? — Скажи это, — требовал Ло. Дофламинго медленно облизнул губы и отодвинулся во тьму камеры. Он, как спичка, ярко вспыхивал, но быстро прогорал и успокаивался. — Убирайся, Ло. Если ты думаешь, что сможешь меня разговорить и вытянуть нужную правительству информацию, — ты здорово ошибаешься. Дофламинго помедлил, крутя в длинных пальцах цепь наручников, и заговорил тихо и равнодушно: — Ты зря связался с Сенгоку. И зря пришел сюда. Что бы ты ни задумывал, тебе лучше отказаться от своих планов, потому что твоя болезнь возвращается. Ло пристально посмотрел на него, а потом медленно и плавно перевел взгляд на ден-ден муши, крепящийся к стене и записывающий их голоса. Сказал ровно, не интонируя: — Я предлагаю тебе сделку. Ты раскроешь дозорным, где спрятал свои сокровища. А я прослежу, чтобы тебя перевели на средний уровень и содержали как политического преступника, аристократишку. Ты ведь у нас тенрьюбито, таким не место в клетке, верно?.. Он сбился, устало провел ладонью по влажному холодному лбу. Пришлось сделать паузу — в голове все мысли смешались и походили на серых бесформенных медуз. Ло слегка знобило, а у среднего пальца левой руки, прямо под вытатуированной буквой «A», проступило крупное белое пятно. Он запутался и потерялся в собственных планах. — Выгода для тебя? — коротко подсказал Дофламинго, когда молчание, прерываемое участившимся дыханием Ло, затянулось. — Информация. Ты раскроешь тайны моего фрукта, неизвестные мне. — Переговорщик чертов, — ехидно хмыкнул Дофламинго. — Что, Ло? Чувствуешь, что у тебя вместо мозга тыквенная каша в голове, да? Ло скривился. — Другие переговорщики от тебя ни слова не добились. — Потому что я хотел говорить только со своим маленьким Ло. Дофламинго широко улыбался из полутьмы камеры, и Ло внезапно понял: все происходящее — просто абсурдная пьеса кукольного театра. И кукловод тут только один, все идет по его плану. Дофламинго знал, что Ло рано или поздно явится к нему. — Я вернусь завтра. В спину Ло прозвучало самодовольное и счастливое: — Ты — мое сердце, Ло. И пока ты на свободе — я на свободе вместе с тобой. В зарешеченном окне шел редкий осенний дождь, тревожно шумело море. — Я могу тебе доверять? — Сенгоку по-отечески положил широкую, тяжелую как камень ладонь на плечо Ло. — Ты оказываешь особое влияние на Дофламинго. Так же, как его брат, Росинант. Это можно обернуть на пользу правительству. — А я могу верить вам? — Ло накрыл его руку своей. Темные непрозрачные глаза Сенгоку потеплели, словно внутри его головы кто-то растопил печь. Он протянул помятые, в пятнах от соленой воды фотокарточки, прижатые друг к другу металлической скрепкой. — Да. Я не стану лгать тебе... Вот, возьми, это фото Росинанта. Он был дорог моему сердцу. Удивительный человек! Ты чем-то напоминаешь мне его. Ло сжал потертое фото, с которого безрадостно и жестко на него смотрел Росинант в офицерской форме морского дозора. — Он с детства не любил фотографироваться, — доверительно сообщил Сенгоку. — Помню его совсем маленьким. Он в одиночестве плакал навзрыд потому, что Дофламинго убил их отца. — Вы не знаете, о чем говорите, — глухо отозвался Ло. Он помнил ту историю. Отец Дофламинго и Росинанта не сберег их маму. Она заболела и умерла от голода и холода, а отец только держал её за руку и ревел вместо того, чтобы сделать хоть что-то. Дофламинго застрелил его. Как и Росинанта. За предательство. Ло знал, что лучше молчать и кивать. Но, черт возьми, Сенгоку не имел права говорить о том, чего не понимал. А вот Ло понимал, что это извращенное чувство справедливости, помноженное на горе, обиду, гнев и безысходность, заставило Дофламинго поднять пистолет и спустить курок. Иногда Ло ощущал Дофламинго как себя самого, и ему казалось, что это он сам, маленький жестокий Ло, держит в ладони холодный тяжелый пистолет. Есть такие люди, которых приходится убивать, чтобы спокойно жить дальше, потому что существование с ними в одном мире невозможно. Раньше Ло думал: нужно убить Дофламинго, чтобы просыпаться по утрам, дышать морским ветром, пить красное вино. Но — отболело и отмерло. Теперь он знал, что ошибался. — Ты добрый, — мягко говорил Сенгоку. — Простил Дофламинго и даже нашел в своем сердце место для сочувствия такому чудовищу. Росинант был таким же. — Не. Будем. О. Кора-сане. У Ло слегка кружилась голова, мысли застилал мутный туман. — Вы должны снять с меня чертовы наручники из кайросеки. — Потерпи немного, — с заботой в голосе попросил Сенгоку, глядя на него пустым бездушным взглядом. — Я слышал ваш разговор и думаю, что Дофламинго готов выдать нужные правительству данные. — Вы переведете его в другой блок? — Конечно, — Сенгоку сухо усмехнулся. — Этого требует и мировое правительство. Они хотят, чтобы Дофламинго сотрудничал с ними и содержался в хороших условиях как политический заключенный. Он еще что-то говорил, но Ло больше не мог сосредоточиться — его знобило, по виску щекотно стекла холодная капля пота. Белые пятна на коже поднялись от ладоней к локтям. Между пальцами он незаметно зажимал снятую с фотокарточек скрепку. Из теней в углах комнаты просачивались вечерние сумерки. Ло поджидала бессонница, монотонная и одуряющая. 7. Усталый Ло в последний раз пришел к Дофламинго. Опустился на колени и уткнулся лбом в прут решетки. Сил говорить не был, но он знал: сейчас им с Дофламинго слова не нужны, они только мешают. Под языком слегка покалывала согревшаяся во рту, кажущаяся на вкус солоноватой скрепка. Ло не шелохнулся, когда его пальцев коснулись теплые шершавые пальцы Дофламинго, только сердце болезненно ёкнуло. — Посмотри на меня, Ло. Я хочу знать, зачем ты все это делаешь. Ло молча поднял взгляд и сквозь трещины в стекле розовых очков увидел покрасневшее нижнее веко левого глаза Дофламинго, светлые на концах ресницы и край прозрачной радужки. По лопнувшим алым нитям капилляров Ло угадал: Дофламинго, как и много лет назад, не оставляют ночные кошмары. Что он видит ночами? Отца, брата или маму? Ло тяжело вздохнул — грудь неохотно поднялась. Он протянул сквозь решетку руку до запястья и стиснул длинные сухие пальцы Дофламинго — огрубевшие, с выступающими крупными суставами, иссеченные тонкими, давно поджившими шрамами. Вцепился отчаянно и устало. — Дурак, — улыбка прорезала лицо Дофламинго, голос зазвучал хрипло и неожиданно счастливо. — О морской дьявол, какой же ты у меня дурак, Ло. Он щекой притиснулся к пруту клетки и был теперь так близко, что его теплое дыхание оседало на скуле Ло. — Я скажу, где спрятал сокровища. Безмолвно Ло потянулся к нему, мазнул губами по легким морщинкам в приподнятом уголке его рта. Неловко, но глубоко и влажно поцеловал, проникая языком. Дофламинго не шевелился, но его чуть потрескавшиеся губы разомкнулись, а пальцы до боли сжали руку Ло — так, будто хотели сломать кости. — Дофламинго, — хрипло прошептал Ло, разрывая контакт, тяжело дыша. — Это мой подарок тебе. Дофламинго хитро улыбался. Теперь у него за щекой лежал ключ к свободе — гибкая скрепка, из которой он сумеет сделать отмычку. Если во время перевода с нижнего уровня в другой блок Дофламинго успеет избавиться от наручников — живые позавидуют мертвым. В предрассветных сумерках по потолку скользили неясные тени, кончилась третья бессонная ночь. Ло будто плавал в мутной жиже на краю сна и яви, изредка погружаясь с головой, захлебываясь и задыхаясь. Знобило. Казалось, еще немного — и проступившая на коже испарина превратится в сизый иней. Когда за окном, забранным решеткой, хлынул утренний дождь, Ло начал понимать, что надо было отомкнуть скрепкой свои чертовы наручники из кайросеки и сбежать. — Ты дурак, — тихо сказал он сам себе, закрыв лицо руками. Он так много думал о Дофламинго, что в конце концов позабыл кое-что важное: никто в этом чертовом мире кроме него самого не станет заботиться о маленьком жестоком Ло. Он медленно сел — диван тоненько гадко скрипнул. Он крепко взялся за большой палец левой руки, чтобы рывком выбить его из сустава и прижать к ладони. Может, удастся протащить запястье через наручник. Он замер, вслушиваясь в тревожный, раскатистый, нарастающий, как морская волна, вой сирены. Дождливая хмарь за окном осветилась размытыми вспышками прожекторов с тюремного двора. Для Ло все смешалось, когда дверь распахнулась и на пороге возник пахнущий кровью, насквозь промокший, злой как дьявол Дофламинго. — Что сидишь? — Дофламинго грубо ухватил его за локоть влажной липкой ладонью и рывком вздернул на ноги. — Уходим. Ло тупо смотрел в его перекошенное лицо, по которому текли капли — прозрачные дождевые и темные кровавые. — Скольких ты убил? — Убил? Не считал. Имеет значение? — высоченный Дофламинго наклонился к нему, заслонив всю комнату. — Ло, да ты совсем плох. Что, на руках тебя нести? — Неси, — глухо и устало сказал Ло. Дофламинго легко поднял его, словно он ничего не весил и был бесплотным, как солнечный свет. Пару минут Ло еще держал глаза открытыми, но потом веки сами собой сомкнулись, и мир исчез. 8. Переболевший По просторной комнате кружил свежий теплый ветер, пахло красным сладким вином, цветущей сиренью и морем. — Где моя подлодка? — спросил Ло, глядя на высокий светлый потолок с деревянными балками. — В ремонтном доке. Латают пробоины от пушечных ядер, — Дофламинго сидел у изголовья кровати и читал газету. Слегка размазанной типографской краской чернели печатные буквы на развороте: «Преступник Донкихот Дофламинго на свободе! Дерзкий побег членов преступной семьи Донкихот из тюрьмы! Есть жертвы!» — В доке какой гавани? — Ло рассеянно скользнул взглядом по своей собственной фотографии, улыбающейся со страницы. «Трафальгар Ло — жертва или сообщник?» — В гавани моего острова в южных морях, — терпеливо пояснил Дофламинго. — Здесь моя тайная штаб-квартира. Ло медленно сел и осмотрел свои руки — ни следа от белых пятен, ровная загорелая кожа, черные росчерки татуировок. Опустил взгляд — на обнаженной груди выделялись старые отметины от пулевых отверстий. — Ты быстро поправился — стоило лишь снять кайросеки. Газетная бумага зашуршала. Дофламинго склонился, рассматривая правое плечо Ло. — Хорошо зажила твоя рука. — Хорошо, — сквозь зубы процедил Ло. У него остались яркие воспоминания после битвы на Дресс Розе, когда Дофламинго острой, туго натянутой нитью отсек ему руку. — Ты тогда разозлил меня, Ло. Никогда больше не зли меня так. Дофламинго умолк и прижался косо улыбающимся ртом к аккуратному светлому шраму на плече Ло. Проговорил, скользя губами по рубцу: — У тебя сердце стучит — как раньше, в детстве. Чувствую пульсацию. Ло положил ладонь на его лоб и грубо, с усилием оттолкнул от себя. — Позови моего старпома Бепо. Немедленно. — Как вам будет угодно, капитан Трафальгар Ло, — Дофламинго издевался и выглядел неприлично счастливым. — Простите, капитан, — Бепо принес для Ло терпко пахнущий шиповником отвар, говорил тихо и смущенно. — Сняться с якоря и покинуть остров никак невозможно. Серьезные повреждения обшивки судна, сломаны рулевые лопасти. Бепо уткнулся большой, лохматой от белого меха головой в край кровати, искательно и доверчиво глядя на Ло. — Нагреешь мне воды для ванны? — рассеянно, по привычке почесав его за ухом, попросил Ло. — Так тут в подвале котел паровой — горячей воды сколько угодно. Ло криво усмехнулся. — Неплохо Дофламинго устроился. Не различив в его интонациях сарказма, Бепо охотно поддержал: — И не говорите! Вы бы видели кухню — газовые вентили. А за домом стоит ветряк, так что вечером горит электрический свет. Один погреб чего сто́ит — глубокий, на леднике рыба и мясо, и винных бочек сотни. — Нравится тебе здесь? — Да, но если вам здесь будет плохо — уплывем сразу, как обшивку обновим. Скользнув взглядом по своему длинному мечу, стоящему у стены, и медицинскому чемоданчику, Ло кивнул. Они сидели на теплых, нагретых солнцем ступенях старой веранды из потемневшего дуба. Вдали у морского берега виднелись мачты двух фрегатов и шхуны с ярко-розовым флагом. Поодаль покачивался флагшток желтой субмарины. Дул легкий солоноватый ветер, трепал перья на шубе Дофламинго. Белые опавшие лепестки цветов шиповника ложились у жестяных кружек с чаем на деревянный поднос. Золотился коркой свежий хлеб подле аккуратных рисовых шариков. — А где твоя команда, они же сбежали вместе с тобой? — спросил мрачный Ло. — На задании, — безмятежно отвечал Дофламинго. — А я решил провести время со своим Ло. Мы давно не были вместе. Лет десять. — Не думай, что я тебя за всё простил, — напомнил Ло, искоса разглядывая его. — Взаимно. Дофламинго хрипло рассмеялся своим мыслям. — Что смешного? — Вспомнил, как ты меня целовал, — произнес Дофламинго, пальцами сильно стиснув подбородок Ло, чтобы тот не мог отвернуться. — Это было так беспомощно, по-детски. Ло хмуро молчал и не отпрянул, стерпел, когда его рот накрыли горячие, потрескавшиеся от морской соли губы Дофламинго. Касание было сухим и легким, ненавязчивым, но плавно переросло в глубокое и влажное проникновение. Дофламинго целовался жадно, откровенно пошло и сладко, вкусно, передавая терпкость выпитого красного вина. Ло обхватил его за широкие костистые плечи, вздрагивая, когда от уголка к уголку рта проскальзывал жаркий ловкий язык. Когда поцелуй прервался, губы саднило, Ло часто дышал и чувствовал под пальцами мягкие перья шубы, которые выдрал, слишком сильно вцепившись. — Пойдем в дом, — Ло не узнал свой севший, охрипший голос. — Зачем? Дофламинго неприятно, глумливо улыбался, пока Ло вел его за собой, стиснув крепкое запястье. Под ногами, как осенняя листва, зашуршала упавшая газета. Кровать скрипнула, прогнувшись под тяжестью огромного Дофламинго — нечеловечески высокого, поджарого, с четко проступающими мускулами. Ло неловкими трясущимися руками расстегнул его рубашку, уперся взглядом в углы ключиц и помедлил, прежде чем посмотреть ниже. На груди и животе по бронзовой загорелой коже змеились уродливые, кое-как зарубцевавшиеся свежие шрамы. Как трещины и вмятины от пушечного ядра на металлической обшивке корабля. — Это ты сделал, Ло. — Это я сделал, — эхом повторил Ло, положив ладонь на плавно вздымающуюся грудь Дофламинго. Вспоминая, как во время последней битвы со всей силы, отчаянно и зло нанес удар. Хотел все внутренности разворотить, чтобы осталось одно кровавое месиво из мяса, костей и кишок. — Было больно, — негромко сказал Дофламинго, наблюдая, как ремень на его брюках расстегивают пальцы Ло. — Я рад. Хотел, чтобы ты сдох от болевого шока — я бы выкинул твое тело в море. Ло губами ткнулся в теплые неровные рубцы на груди и шумно вздохнул — плечи поднялись и опустились. Ладони уверенно легли на крупный, уже твердеющий член Дофламинго — такой большой, что трудно обхватить, горячий, приятный на ощупь. — А по-моему, ты тогда хотел лечь рядом со мной и умереть, — Дофламинго с нажимом погладил шею Ло, надавливая на позвонки, и взъерошил волосы на затылке. — Ну, скажи, ты ведь не умеешь жить без меня, Ло? Ло сердито и гордо посмотрел на него и опустил взгляд. Прижимаясь щекой, скользнул по твердому впалому животу с дорожкой жестких волос вниз, к паху. Дофламинго еще что-то говорил, но быстро умолк, учащенно отрывисто дыша — Ло медленно и старательно вылизывал член от основания до головки с выступившей каплей. Дофламинго положил теплую ладонь на щеку Ло — пальцы все сильнее подрагивали. Член полностью встал и, казалось, пульсировал, Ло ощущал его тяжесть и жар во рту, осторожно скользя по нему губами. Он не мог взять глубоко такой размер — только подразнить и попробовать на вкус. Дофламинго тихо попросил Ло остановиться, большим пальцем стер влагу с уголка его рта. В мутных снах и пьяном бреду Ло иногда думал, что Дофламинго будет с ним груб — подомнет под себя, назовет похотливой сучкой и жестко поимеет, едва растянув пальцами, только чтобы удобнее было присунуть. Будет хрипло дышать, тяжелый и чужой, порвет и разворотит задницу своим нечеловечески большим членом. И лишь улыбнется, если заметит кровь. С удовольствием станет слушать жалкие сбивчивые крики Ло, а может, зажмет ему рот, чтобы заткнулся. И ни разу не прикоснется к его члену. Ло оказался не готов к неторопливой уверенной ласке. К долгим алчным поцелуям в шею, туда, где бьется жилка. К длинным умелым пальцам Дофламинго, прохладным от целебной мази из медицинского чемоданчика. К собственным долгим грудным стонам — хриплым и странно бархатистым. Он удивленными, широко распахнутыми глазами смотрел в белый потолок, беспокойно метался по кровати, лопатки скользили по простыням, колени дрожали и сами собой разъезжались в стороны. Его удерживали руки Дофламинго, порой прихватывая так крепко, что на коже проступали синяки, но Ло это нравилось. В первый раз он кончил, когда ощутил внутри настойчивое движение двух глубоко погруженных пальцев, а на члене плотно сомкнулись горячие губы Дофламинго, и ловкий язык скользнул по стволу. Ло еще был в раскаленной краткой дреме после оргазма, когда ладонь Дофламинго подхватила его под коленку, заставляя шире развести ноги. — Не... — Ло вцепился в твердое плечо Дофламинго, нервно царапая короткими ногтями. — Не вставляй полностью. Дофламинго едва заметно кивнул и молча поцеловал его в щеку, обжег неровным влажным дыханием. Головка члена протиснулась с трудом, туго и болезненно. Ло зажмурился, но так было только страшнее — лучше уж было смотреть на закрывавшего потолок, нависавшего над ним Дофламинго, пока ствол члена тихо и плавно проталкивался глубже, заполнял. Ло слушал свои полузадушенные вскрики-всхлипы и глубокие, но неровные вдохи и выдохи медленно двигающегося Дофламинго. Под ладонями Ло, как волны, перекатывались мускулы на его спине, под чистой и гладкой разгоряченной кожей. — Приятно... Быстрее... — Ло не знал, кто это произнес, но сам притянул Дофламинго ближе к себе и сильнее подался на его член. Дофламинго тихо хрипло застонал, крепко засадив на половину длины, кончая внутрь, и по его телу пробежала сладкая дрожь, передавшаяся Ло. Сердце Дофламинго билось мощно — Ло чувствовал, как беспокойно оно стучит. Сердце Ло колотилось часто-часто, как у перепуганной птицы. — Тебе понравилось, — самодовольно заметил Дофламинго. Он обязательно должен был отравить этот, черт возьми, славный момент. — Мне нравится, когда у тебя во рту мой член и ты не можешь говорить. Дофламинго только расхохотался. Лучи полуденного солнца отражались в каплях воды. Усталый и рассеянный Ло лежал в теплой ванне, прижавшись щекой к чугунному бортику. На деревянном полу спиной к ванне сидел Дофламинго — рукав его шубы свесился, погрузился в воду и щекотал Ло колено. Ло посмотрел на свои руки, меченные черной надписью DEATH. Когда-то он и вправду хотел упасть подле раненого Дофламинго и умереть вместе с ним. Но и просто лежать рядом было не так уж плохо.