Все еще твой...всегда твой...

К ночи все разошлись и разъехались, почти у всех было на завтра расписание. Время уже позднее, и все группками или по одному загрузились по машинам. Минхо забрал менеджер, как и ЕХО, хёны, подначиваемые Хичолем, решили не останавливаться и постигнуть новую высоту опьянения. И словно бы незаметно, и даже как будто случайно виновники попойки остались одни. Они молча добрались до дома и молча поднялись на этаж, и молча вошли в немую темную квартиру. Они разделись в тишине и в тишине прошли в комнату, будто обо всем заранее договорились. Никого кроме них дома нет, и это тоже как будто случайность, стечение обстоятельств. Они сидят на кровати, опершись спинами на стену. Холод проникает под тонкую ткань одежды, но им все равно. В темноте комната кажется синей, сквозь окно на пол падают разноцветные блики. И есть в этом во всем странная печальная торжественность. — Как мы сможем провести друг без друга два года? — рискует нарушить тишину Донхэ и кладет голову на плечо Хёка. Повисает пауза. И Донхэ становится страшно, что у хёна нет ответа на этот вопрос. — Не два, — наконец, отвечает тот и берет друга за руку, переплетая пальцы. — Только 21 месяц. Донхэ подносит его ладонь сначала к губам, потом прижимается щекой. Он знает ее лучше, чем свою, шрамы и еле заметные мозоли. — Для меня эти месяцы будут длиться бесконечно, а для тебя нет? — он знает, что это нечестный вопрос. Не стоит делать вид, что только ему тяжело, но в этот последний вечер хочется быть эгоистом и ребенком, чтобы его жалели и утешали. И Хёк будет вынужден принять навязанную ему роль. — И для меня, но это то, что мы должны пережить. Больше нельзя тянуть, — голос Хёка тверд, он не мог бы обмануть Хэ, даже если б захотел, потому что эта боль — она одна на двоих. — Я не могу, — выдыхает Донхэ, утыкаясь носом в его плечо. — Давай останемся? Пожалуйста, давай сбежим… — Нельзя, — он знает, что это просто безумная мимолетная мысль, что Хэ просто не хочет расставаться. И это в нем говорит страх. Хёк треплет его по голове, скоро у младшего будет такая же стрижка, как у него. Ни волосы Хэ, ни его собственные еще ни разу не были такими короткими. — Сам знаешь, что нельзя. — Да, — грустно соглашается Донхэ. — Но ты мой друг, мой брат. Я не знаю, как мне жить без тебя. Ты — мой самый лучший человек из всех. Не видеть тебя, не говорить с тобой даже один день — пытка для меня. — Слушай, — Ынхек берет его лицо в ладони и заглядывает в глаза. Как никогда раньше он чувствует себя старше, чувствует свою ответственность перед Донхэ. — Мы сможем. Два года полетят незаметно, а после мы снова будем вместе и больше не расстанемся. Я обещаю тебе. И мысленно добавляет: «Потому что ты мой, а я твой». Он слишком смущен, чтобы произнести это вслух, даже перед Донхэ. — Ты часть меня, — а для Хэ нет ничего странного в таких словах. — И быть вдали от тебя тоже, что жить наполовину, дышать наполовину. Донхэ старается держаться, не хватало еще провести последний вечер в слезах. Но слезы все равно выступают на глазах, он стирает их рукавом. — Не забывай мне звонить, хорошо? — А ты не позволяй больше никому прикасаться к тебе, — Хёк собственнически обнимает его за плечи. — Я официально объявляю эти руки, эти плечи, эти губы - всего тебя - своей собственностью. Ты неприкосновенен. Донхэ смеется немного нервно, и в голосе его звенят слезы. — Как нам быть друг без друга? — он обнимает хёна за шею. — Кто будет смеяться над твоими глупыми шутками? Вся эта белиберда, которая понятна только нам. Кто будет стягивать с меня одежду? И кого мне бесить? Кто будет тебя будить или спать у тебя под боком? — Ты не будешь один… — Но тебя рядом не будет. А без тебя в этом нет никакого смысла. Хёк ничего не может на это возразить, он и сам держится из последних сил. А Донхэ со страхом думает о будущем. Они с Хёком никогда не расставались надолго. Что, если Ынхёк встретит там кого-то получше? У обоих никогда никого не было кроме них. А вдруг Хёк увлечется кем-то или вдали от Хэ поймет, что ему лучше одному? Всякое ведь бывает. И в глубине души он знает, что все эти страхи напрасны. Он поймет это, но позже. Позже, не сейчас. Сейчас ему слишком тоскливо и страшно. — Ты же знаешь, что я плохо выражаю свои эмоции, — Хёк заваливается на кровать и тянет с собой Донхэ. — Хотя твоей эмоциональности хватит на нас двоих. Но поверь, я буду скучать по тебе так же сильно, как ты по мне. Даже сильнее. — Врешь ты все, — он больше не может сдерживать слез. — Ты будешь писать мне письма, как хорошая, преданная девушка? — Хёк гладит его по щеке, стирая слезы. Ему не хочется печалиться в этот вечер, для этого у них будет еще почти два года. — Я буду писать и звонить тебе каждый день, даже если ты не сможешь ответить. Но я не позволю им пропасть, потому что буду оставлять тебе самые лучшие голосовые сообщения. Тихие слезы перерастают в настоящий водопад, и Донхэ больше не может их удержать. Он утыкается носом в грудь Хека, комкая в пальцах ткань водолазки, почти причиняя ему боль. — Я люблю тебя, моя маленькая Рыбка, — он мягко целует Хэ в лоб. — Разве было в нашей жизни мало сложностей, но мы все смогли пережить. А это даже не сложность, так… период. Рука Донхэ тянется к паху Хёка, потому что он не знает другого способа пережить эту ночь. Придет новое утро, и им придется расстаться, но до того ему хочется в последний раз в полной мере насладиться тем, что Хёк принадлежит ему одному. — Ты хочешь этого? — шепчет хён, и в его голосе уже ощущается налет страсти, будто первый несмелый ледок на лужах. — Да, — выдыхает Хэ, и ему кажется, что он почти что слышит, как трескается лед. Хёк быстро стаскивает с него водолазку, так привычно приникая губами к шее. Они торопятся, и в комнате становится жарко и душно, воздух обжигает легкие. Донхэ яростно целует Хека, пока не позволяя ему скользнуть ниже, ловит его руки и не опускает. Он прижимает хёна к кровати и выдыхает: — Не шевелись. Обычно он лишь следует за Ынхёком, но только не сегодня. В эту ночь он все сделает сам. И пальцы ловко расстегивают пуговицу и ширинку на джинсах, а через секунду Донхэ целует Хёка чуть ниже пупка, а потом еще ниже. Ынхёк хватает ртом воздух и невольно подается бедрами вперед. — Хэ… Фиши… — со свистом шепчет он. И в Донхэ просыпается азарт, он не прекращает до тех пор, пока Хёк ни начинает извиваться. Хэ останавливается на минуту, напряжение чуть спадает, будто волна отбегает от берега, а затем сам ложится на спину, позволяя Хёку, наконец, перехватить инициативу. Рубашка летит в угол. И ему сегодня не нужно быть терпеливым и понимающим, потому что Донхэ хочется боли и грубости, чтобы крепче запомнить все до мельчайших деталей. И для этого не нужно слов, он просто впивается пальцами в плечи Хёка, не отпускает его. Через несколько минут Ынхёк с негромким стоном опадает на него, он весь липкий и мокрый от пота. Рукой он неторопливо помогает Донхэ кончить. Лежать на слишком узкой для двоих кровати неудобно и жарко, но ничто не могло бы заставить их отодвинуться друг от друга. — Разве я мог полюбить кого-то кроме тебя? Разве у меня был выбор? Я никогда не мог даже посмотреть на кого еще, — шепчет Донхэ, водя пальцем по груди Ынхёка. — Может, завтра ты положишь меня в карман и увезешь с собой? Хёк грустно улыбается и качает головой. — Тогда мне всего лишь нужно подождать тебя. 21 месяц, 96 недель, 670 дней… Завтра… завтра я начну считать…