Снова

Наверное, когда ты влюбляешься во второй раз, это уже не дзынь. Дракула никогда не думал об этом думать, но когда настало его время хоть немного забыть прошлое, он вдруг понял, что всегда знал, как это должно звучать во второй раз. Не звуком, не чистым, не светлым. Просто словом. «Снова». Серое, скучное, сгорбленное слово – и ты уже понимаешь, что всё будет ужасно. Как в первый раз. Ведь оно закончится – оно снова закончится и оставит тебя висеть над пропастью, судорожно уцепившись дрожащими пальцами за крошащийся край, где-то в глубине души мечтающего упасть. Но – никогда. Дзынь – это когда весь мир тебе по колено и очень светло, а «снова» - это боль, боль и страх, боль, страх и темнота, потому что все боятся снова оказаться в своём кошмаре. Снова снова. Идеальное слово, чтобы описать это всё. И иногда совсем не страшно становится свалиться. Но не Дракуле. Не сегодня. Не в этой жизни. Обычно боятся конца, а он почему-то безумно ужасается начала. Ведь оно не должно здесь быть. Оно не должно принадлежать ему. И не будет. А вот то, что от этого становится плохо и зябко – уже совсем и не хорошо. Джонни поправляет фрак и смотрится в зеркало уже, наверное, в сотый раз. Всё сидит не слишком-то ладно – но с телом кузнечика и это уже отлично. Острые локти торчат в рукавах. Кажется, если снять их, станут видны лишь кости – ни плоти, ни кожи. Джонни мог бы не быть человеком и вообще не быть – и всё стало бы вдруг отлично. Но вдруг не случается. Случается «снова». Дракула смотрит на это всё широко раскрытыми глазами, он ни за что не будет бояться смотреть, он ведь не сорвётся, он ведь такой хороший отец, он верен памяти Марты… Он помнит, как звучал его дзынь. Как чудесно, как хрустально, будто подвески дорогой и пафосной люстры в богатом фамильном особняке, где вырос, так давно. Джонни мнётся у зеркала, он такой неловкий и такой прекрасный, почему он не может быть хоть чуть более скучным? Но волнение всегда интересно, оно заставляет людей выглядеть ещё забавнее и важнее. Вот так скоро, всего через ничего, Мэвис, его крошка Мэвис, станет кому-то женой… Жаль, что Марта до этого не дожила. Нет, «жаль» - пустое слово. Глупое. Ничего оно не выражает, как Дракула теперь, он ведь прячет, он боится даже вздохнуть на воспоминания, чтобы они вдруг не раскололись. Это уж слишком – однажды проснуться и не вспомнить её смех, глаза, обрывистое дыхание после долгих полётов, мягкость чёрных волос, когда они растекались по подушке волной шелковистого мрака… Очень просто понять - в мире нет ничего страшнее, чем забыть её. Разве что встретить Джонни. Но это ведь уже случилось, вздыхает Дракула про себя. Оно случилось, это глупое «снова», оно прокралось в пыльный старый дом и сделало его ярким, живым и шумным, оно что-то важное передвинуло и поменяло, как мебель, только не очень так. Ведь простая перестановка шкафов и диванов не делает всё так болезненно лучше, что хочется завыть на луну, как Вольфыч… давно уже забыл. - Эй, Драк, ты как-то странно на меня смотришь, - говорит Джонни с нервным смешком, переминаясь с ноги на ногу, время от времени забывая дышать от волнения. - Я задумался. Событие, которое нам предстоит, очень волнующее, не правда ли? – улыбается самыми краешками губ Дракула и надеется, что это не выглядит слишком жалко. Он думал об этом – и в то же время нет. Славно, что люди совсем не читают мысли. - А, ну да… - говорит Джонни и нервно подёргивает плечами. Сутулый кузнечик с гипервозбудимостью. Дракула вовсе не знает, что в нём такого. Мысли как не упокоившиеся с миром души, они лежат под осенним небом, полупрозрачные, и хотят только раствориться – но встают и бегут до края мира и за него. Молчание становится неловким и вызывающим. Горло перехватывает, и по спине пробегают мурашки толпою Вольфычевых детей, до крови впиваясь когтями в кожу – Мэвис выходит замуж. В самом деле, взаправду, выходит замуж. Проклятье мумии, как он рад, как он был бы рад, если бы на месте Джонни был кто-нибудь другой, не такой рыжий, странный и неуклюжий, не такой… Жених делает с шесть шагов, прежде чем Дракула успевает хоть что-то сообразить, запутавшийся в своих мыслях, и обнимает как-то отчаянно. До хруста костей, можно бы сказать, но для этого Джонни слишком уж слаб и отчаянно аккуратен. Очень пытается. И немного дрожит, будто от холода или страха. Прежде чем Дракула может себя остановить, крышу у него срывает знатно. Он обнимает в ответ, вжимает в себя, наклоняя голову, утыкается носом в отчаянно бьющуюся жилку на шее… Слишком трепетно. Слишком близко. Вампиры давно уже перестали пить кровь людей, но в этот момент хочется именно впиться клыками в плоть и глотнуть – пьяно, не слыша крика, чувствуя её на языке, на губах, везде, где её не было пару сотен лет. Дракула смещается и припадает к жилке губами, нежно и осторожно целует, втягивает кожу и с неизбывным восторгом чувствует кончиком языка, как течёт жизнь. И – тишина. Молчание. Ни испуга, ни возмущения – только седая даль выглядывает из окна, ветер проносится мимо и смеётся, срывая куски черепицы с крыши, унося их к воде, даря им полёт перед вечным мраком самого дна. Так тихо бывает в мире лишь в катафалке, когда становится так бесшумно, что водитель невольно слышит, как шевелится сзади труп. И он очень уверен, что ему кажется, ерунда, говорит он и включает музыку, чтобы выкинуть глупые мысли из головы. Иногда трупы действительно лежат спокойно. Но ходить им нравится больше. Дракула знает, он интересовался – так им кажется, что они живы. Всем нравится быть живыми – даже тем, кто пытается это отрицать. Поэтому «снова» действительно наступает, как дзынь, как осень, как капля ночи, размазанная по щекам. Что сказала бы Марта? Она мертва. Мёртвые не говорят, конечно, у монстров это не совсем так, но всё же… Вампиры не становятся зомби. Марта свою точку зрения больше никогда не вынесет на свет, она даже не узнает. И это правильно. Лучше бы Джонни тоже не узнал, но после столь откровенного жеста не понять ничего может только идиот. Человек странный и иногда тупящий, но не глупый. Дракуле совсем не нравится думать о том, что он не против. Это настоящее предательство. Это даже хуже. И монстры себя так не ведут. Дракуле хватило бы одного слова, чтобы уйти и больше не возвращаться к этой теме, но Джонни молчит. Ну же, скажи это, скажи, что я поступаю неправильно, скажи, что тебе это не нужно, просится на язык, но получается только выцеловать дорожку по веснушчатой шее. И тогда Джонни стонет, а Дракула понимает, что он больше не сможет остановиться. Он снова чувствует себя очень живым, и, наверное, в этом смысл.