Новый год.

Новый Год. За мутными окнами шёл спокойный, не прерываемый ветром снег. Большие белые хлопья скользили по стёклам, заглядывая вовнутрь. Квартиру, грязную и тёмную, насколько хватало языков, вылизывали электрическим огнём тощие циклопы - уличные фонари, чуть разводя удушливую темноту дрожащим, пугливым, желтоватым светом своей слюны. Липкие языки проходились по замусоренным полам, по изодранным настенным обоям, чуть пошатывали запылённую люстру, по жильцу, сидящему в старом кресле у окна. Его звали Пашкой. Ослабевшее очень рано Пашкино тело было одето в чёрные джинсы, протёртые на коленях, в оранжевую рубашку в зелёную клетку, выцветшую от времени. Ступни обтягивали дырявые, серые носки. Когда Пашке надо было выйти на улицу, он пихал своё тело в серый пуховик, капюшон от которого он потерял, убегая от взбесившегося знакомого, требовавшего возврата долга и желавшего выпустить наружу гнилые Пашины внутренности. На голову он надевал ярко-синюю шапку, по ему одному известным причинам, казавшуюся ему весёлой. За её изгибом он прятал пакетики с веществами, если они, конечно, были. Он всегда надвигал её на самые глаза, так, что они, тусклые и невыразительные, были вовсе незаметны. Пальцы тряслись тогда в чёрных перчатках, запятнанных белой рвотой, которую лень было отстирать. Ноги Пашка засовывал в высокие чёрные сапоги с тяжёлой и толстой подошвой, покрытые никогда не смываемым слоем засохшей грязи и порванные на швах. Так как пялить глаза в стену Пашке казалось глупым, он сидел перед окном, но смотрел только на разводы на стекле. Зрачки оставались широкими, хотя жёлтый электрический свет, падавший на них, был очень ярким. Думал он сейчас только о дозе, хотя это и не значило, что все его мысли собрались вместе и превратились в наполненный манной небесной шприц. Дозу он сейчас видел во всём и везде. Точнее, во всём, что могло помочь её получить. Своих денег у него почти не было, так что в неё превращались кошельки и карманы прохожих. Кошелёк жирной тётки из троллейбуса складывался в несколько раз, несуразные тканые цветочки выгорали, превращались в рационально-бесцветные сталь и пластик, вытягивалась в готовности игла. Конечно же, он понимал, что кошеля жирухи не хватит. В нём и было то очень мало денег. Вороватый взгляд Пашки заметил там всего пару сотенных бумажек, да и время было совсем не позднее. Задачу осложняло и то обстоятельство, что единственный человек, который бы продал Пашке желаемое, отомстил ему за злоупотребление своим терпением, и поступил очень жестоко, сказав, что не продаст ничего, пока не ощутит в руках те деньги, что уже давненько был должен клетчатый наркоман. Долг был в пару раз больше стоимости дозы, а искать новый источник Пашке было некогда, тем более, как он услышал недавно от одного знакомого, многие барыги, повсплывали кверху брюхами, как в финансовом, так и в физическом плане, а вот жестокий Пашкин знакомец цвёл и пах массами самых разнообразных наркотиков. Пашка в сотый раз повертел в руках старый шприц, закатившийся под стол тогда, когда кайф был ещё доступен, пыльный, пустой и жалкий. Идея пришла к Пашке, по его ощущениям, минут двадцать назад и тут же была им обласкана. Он даже решил, что если всё удастся, он нарядит себе ёлку. Пластиковую, пусть гирлянды будут рваными, но зато будет множество игрушек. Некоторые из них ещё советские, оставшиеся от родителей, выигравших билеты на вечный отдых в деревянных кроватях с крышками. Вчерашней ночью ему даже приснился Дед Мороз. Он был красным и давал ему коробку, всех цветов радуги, повязанную синим бантом и Пашка сразу понял, что там, и обрадовался уже, и ещё кричал что-то благодарственное, что Дед такой добрый, что пришёл даже раньше, чем 31 декабря, специально для него, к нему одному! Проснулся он от холода. Посреди ночи во всей пятиэтажке вырубили отопление. Его глаза увидели неясную, размытую черноту. Пашка не понял, что случилось, и закрыл их, попытался ухватиться за блестящую нить сна, уползавшую от него, но она выскользнула из трясущихся рук и он не смог побежать за Дедушкой. Пару минут он лежал, боясь пошевелиться или снова открыть глаза, потом решился и тут же заревел как ребёнок, которому обещали показать чудо, а перерезали в вонючей утробе подвала горло. Он прокусил себе руку. Кто – то враждебный будто пытал его, беспощадно и изобретательно. Пашка взял шприц, нацепил на иглу чехольчик и пошёл одеваться. Он прихватил с собой ещё и нож, с которым он как то очень давно ездил за грибами. У ножа были импровизированные ножны из изоленты. Он выскреб из шкафчика все деньги, что были, оглянулся на квартиру, уже стоя у открытой двери, закрыл её на ключ и быстро сбежал с третьего этажа по лестнице. Дверь открылась с недовольным писком и выпустила его из тёмного подъезда, воняющего протухшей кишкой мусоропровода. Холодный зимний вечер, впустил в себя Пашку, обдав его пронизывающим ветром и жиденькими стайками снега. Вдалеке начал заблёвывать небо салют, по улицам сновали люди, некоторые были уже пьяны, многие смеялись или улыбались. Пашка зашагал от них прочь. Он не хотел слышать смех, до тех пор, пока у него самого не будет повода для радости. Хотя, ему, в сущности, было наплевать на то, что происходило вокруг. Он был как актёр, проходящий в сотый раз мимо декораций нелепого и скучного спектакля, может чуть поменявшихся внешне, а внутри оставшихся всё такими же погаными. Он выбрал узкий проход между тесно стоящими панельными многоэтажками. Шершавые стены, будто сделанные из щебня, не нравились Пашке. Он как будто был уже мёртв, и труп его мёрз в не закопанной яме. Он отошёл за угол. В проход зашла молодая женщина в красном пальто, накрашенная и обильно спрыснутая приторно пахнущими духами. Она уже должна была выйти из коридора, как вдруг из-за угла вывернул тощий человек со шприцом в руке, весело поблёскивающим. Он приблизился к ней, замершей от страха, и поднёс к её белой шее грязную иглу, трясущуюся в его руках. - Стой тихо, поняла? Я болен, терять мне нечего, так что отдавай все деньги и вообще всё, а то вот это окажется в твоей шее – прошипел он. -С-сейчас, сейчас… - залепетала она, судорожно роясь в сумочке. В Пашкиной руке оказались сначала деньги, тысяча с мелочью, потом телефон и наушники, все спутанные. Пашка сунул всё в куртку и, оттолкнув женщину, побежал из коридора в ту сторону, с которой она пришла, пряча на ходу шприц. Добежав до какого-то двора, он остановился. Мучало сбившееся дыхание, сердце оглушительно колотилось, будто переместившись в уши. Пашка огляделся. Двор был, как назло, пуст. Он побрёл через него и уловил краем уха лязг двери. Из подъезда, недалеко от Пашки, вышел приземистый мужичок в сером пуховике. Он достал из кармана пачку сигарет и, по видимому, никуда не спешил. Пашка направился к нему. Тот не обратил на него внимания, поглощённый поиском зажигалки. Подойдя к нему близко, Пашка встал так, чтобы он не смог вбежать обратно в подъезд, достал шприц, схватил мужичка за воротник и угрожающе низким голосом сказал: - Давай деньги, а то уколю и тебе пиздец! Я болен, мне уже на всё похуй. Хочешь так же?! – он поднёс остриё иглы прямо к шее. Мужичок с бессильной злостью и страхом посмотрел в глаза психопата, и полез в карман. Он хотел врезать грабителю, но тогда игла воткнулась бы ему в горло, слишком близко тот её держал, так что сбережения наркомана пополнились пятисоткой и стареньким мобильным. В паре сотен метров за спиной Пашки в воздух взлетела ракета и разорвалась разноцветными искрами. Мужичок глянул туда, и сказал Пашке зачем то: - Красиво – глупо улыбнувшись гладко бритым, плоским лицом. . . . Мир стал менее противным. «На дозу хватит! Хватит! На всё хватит!» - носилось и звенело в Пашкиной голове. Он улыбался во весь обветренный рот, но в то же время и понимал, как хрупко его счастье. Страх потерять деньги заскрёбся в мозгу. Пашка уже позвонил знакомому. Когда то они были даже друзьями, впрочем, дружба их была крепка только тогда, когда у Пашки были деньги, и чем больше их исчезало в карманах знакомца, тем крепче, так что в последние месяцы их отношения оставляли желать лучшего. И вот теперь, Пашка на славу постарался, ограбив пятерых прохожих. Слабый человечек, запрятавший золотые ключи к своему счастью во внутренний карман куртки, решил срезать по переулку, боясь опоздать на встречу. Вдруг его ослепил разрыв петарды, почему то очень яркий и сильный. Он перепугался и замер. Вслед за хлопком к нему подошли двое. Тот, что был справа толкнул его, а второй ударил по голове. Он упал. Первый заржал и пнул Пашку ногой по рёбрам. Второй достал сигареты и сказал: - Чё за дохляк, мля… Тот, что бил ногой наклонился над ним, желая полазить по карманам. Недалеко захлопал в огненные ладоши ещё один салют. Пашка лежал на левом боку, лицом к ним. Вдруг его правая рука метнулась вперёд и шприц воткнулся в левый глаз нападавшего до упора. Он завизжал и замахал руками. Пашка вскочил и выхватил нож, метнулся к ошалевшему второму и с воплем распорол ему глотку. Тот осел на землю, брызгая кровью. Пашка подошёл к другому. Тот испуганно порхал рукой над шприцом, не решаясь коснуться, и вопил. Пашка озверело ухмыльнулся и пнул ногой ему по лицу. Шприц сломался, игла осталась торчать в его глазу. Обидчик упал на землю, вереща от боли. Пашка наклонился к нему и воткнул нож в горло. Два трупа остались позади. Лицо было выпачкано кровью и грязью, но холодный рукав куртки заботливо утирал всё это. Оставалось немного. У дерева, в густой тени его ждал человек. - Привет Дима – весело сказал Пашка. - Привет. Что это за хуйня с тобой? - Да блядь, два уёбка гопануть пытались. - Ты опять без денег?! – недовольно выпалил Дима, знавший, какие разговоры с Пашкой обычно так начинаются. - Так не отобрали же. Кровь не моя. - Ёб твою мать…Молодца. Может, заскочишь ко мне, раз уж так? - Ты… - Куда тебе так по улице идти. Пошли блядь. Новый Год! - Ну… пошли. Лифт начал своё восхождение вверх, трясясь и пропуская сквозь своё ржавое тело тугой канат. Приторный запах гнили на первых этажах, сменился на уровне верхних запахом дерьма, просочившимся в шахту лифта из подъезда. Они зашли в квартиру Димы. Здесь было куда чище, чем у Пашки. Он прошёл дальше и сел на диван. Дима взял деньги и телефоны. Гость сейчас готов был и всю одежду отдать за дозу. Пашка перестал обращать внимание на происходящее вокруг, Дима, свет, темнота, холод, чья-то кровь на руках, всё перестало для него существовать. Он напоминал ребёнка, получившего в подарок игрушку, о которой всегда мечтал, даже забывшего от радости сказать спасибо. Наконец оно пришло. Пашка держал в руках шприц, наполненный тем, что он заполучил такими трудами. Он смотрел на эту маленькую и некрасивую вещичку как на сошедшего на землю бога, дарующего ему благодать, в этом кусочке пластика будто сосредоточилось всё хорошее, что он только видел в мире, отметая всю грязь и мерзость, всё горе, боль ударов, не было больше ничего этого! Не стало ничего , когда встревоженные, дрожащие от счастья вены приняли в себя Пашкиного бога, единственного, который оказался ему близким, который опускался в грязь вместе с ним, не брезгуя этим, не боясь запачкаться в гнили, в серости, в пороках и в крови, в страшных наслаждениях и мелких, стыдных грешках, облепивших как мухи этого человека. Он принял в себя своего непризнанного, стыдливого бога, и стал счастлив. . . . Ранним утром первого января, когда все ещё ворочались пьяными в своих смятых кроватях, нагретых хмельным теплом, к двери Диминой квартиры подошли двое. От чего-то они не спали. Умелые руки неслышно и быстро взломали замок. Осторожные шаги прошелестели по квартире. Двое спали на разобранном диване, ни чем не застеленном. Остро заточенная сталь перерезала одному из них горло. Спокойные твёрдые руки, в толстых кожаных перчатках осторожно вложили нож в ладонь второго спавшего. Тихие шаги пошелестели по комнате ещё несколько минут и испарились. . . . Пашка проснулся уже днём. За пару часов до его пробуждения кто-то опасливо зашёл в квартиру и столь же осторожно, но уже быстрее, испугавшись чего то, ушёл, прикрыв входную дверь. В голове гудело. Было плохо, но не было тоски, она была заботливо убрана из его сознания вчера. Он поморгал глазами, улыбнулся и заметил в свое руке окровавленный нож. Мысли вяло ползли в голове. Взгляд прошёлся дальше и Пашка увидел убитого Диму. По дивану распласталось кровавое пятно. Пашка встал и прошёлся по комнате, испуганно глядя на труп. Руки его снова были в крови. Он пошёл в прихожую, увидел, что дверь незакрыта и в щель тянет холодом, нацепил на себя одежду, сбегал в комнату и забрал со стола свой телефон. Потом вдруг усмехнулся и порылся в ящиках, но почти ничего не нашёл. Послышались шаги, но Пашка просто закрыл шкаф и посмотрел в окно. Вбежавшие милиционеры направили на него пистолеты. Он взглянул на них и отстранённо сказал: - Что не стреляете? Стреляйте. Мне теперь не страшно. Пашку заковали в наручники и вывели на улицу. Его лицо было спокойным и ничего не выражало. Зеваки столпились у подъезда и что-то обеспокоенно обсуждали. Шёл спокойный вечный снег.