Напряжение

По ночам Андерс спит между Фенрисом и Хоуком. Хоук считает, что для гармонии посерёдке должен лежать Фенрис. Из них троих он самый низкорослый, и меньше шансов, что ночью он заедет кому-нибудь коленом в пах, поскольку Фенрис даже во сне напряжён и не дёргается. На практике было выявлено, что, наваливаясь на Фенриса с двух сторон, они побуждают его раздражённо шипеть и пинаться. Гармония не стоит таких усилий. Хоук решает: раз не Фенрис, то он сам будет лежать в середине, поскольку есть вероятность, что эти двое ночью выцарапают друг другу глаза. Предложение отклонено в первую же секунду, под тяжёлой рукой Андерса на плече и недовольным взглядом Фенриса. Оказывается, у Хоука есть привычка раскидывать по сторонам руки и ноги, и Фенрис с Андерсом предпочитают, чтобы Хоук скидывал свои конечности с края постели, а не закидывал на других. Фенрис бурчит что-то о том, что задыхается, а Андерс нервно косится на кровать. Вопреки всему, это работает. Андерс и Хоук спят в обнимку, как положено любовникам: маг устраивается в середине кровати, уткнувшись лицом Хоуку в шею и используя его плечо вместо подушки, в то время как мускулистые руки некрепко обхватывают его за пояс. «Распластывание» Хоука пресекается исключительной способностью Андерса обтекать любую конечность, вторгшуюся в его личное пространство. Фенрис спит абсолютно обособленно, спиной к ним и лицом к двери, если расположение кровати позволяет. Он всегда укладывается ближе к выходу. Хоук не уверен, откуда в нём эта потребность к возможности спешного отступления: зародилась с проведёнными в бегах годами или сохранилась со времён рабства, когда его наказывали за малейшее промедление. Учитывая неустойчивые колебания в Фенрисовом режиме сна (порой ему хватает двух часов в сутки, а иногда его всё утро не добудишься), Хоук считает, что тот всё же постепенно отучивается от уроков, вбитых в него годами лишений. Поэтому Хоук не станет требовать его избавиться от этой последней привычки. К сожалению, Андерс храпит, и тут уж ничего не поделаешь. Маг может отрицать это сколько угодно, Хоуку с Фенрисом лучше знать. Хоук и сам храпит, так что не имеет права жаловаться, но Фенрис имеет и жалуется — громко и возмущённо. А ещё он не раз смачным пинком спихивал виновника с кровати, что одного, что второго. Особенно жестоко это в те ночи, когда храпит только Андерс, поскольку это означает, что лежащий с краю Хоук тоже неизбежно свалится. Случается это настолько часто, что Хоук уже подумывает, а не перестать ли им оплачивать ночлеги в трактирах и не начать ли устраиваться на ночь в спальниках у дороги. По крайней мере, так его никто не станет грубо будить ни свет ни заря. Сейчас, однако, Хоук рад тому, что у них есть кровать. Он едва ли помнит название городка, в котором они остановились: знает лишь, что расположен он так далеко на севере, что ещё несёт на себе отголоски тевинтерской культуры, особенно в архитектуре и внешнем убранстве. За карту у них отвечает Андерс, и, пока они не забредают к границам Тевинтера, Киркволла и вообще любых больших городов, им нет особой разницы, где они находятся. Эти утром они проезжали мимо участка старинного Имперского Тракта, и Андерс, запрокинув голову, таращился на древние каменные арки так, словно их сотворил сам Создатель. Глядя, как бледные предрассветные лучи пробивались из-под каменных сводов, отражаясь в неспешно бегущем ручье у них под ногами, Хоук и сам готов был в это поверить. Многие части дороги обрушились в воду, и перебраться по мосту не представлялось возможным. По счастливой случайности широкая река оказалась не слишком глубокой для лошадей. Во время перехода вброд Андерс хранил молчание, глядя по сторонам. Возможно, думал о том, каково ему жилось бы в Тевинтере, или видел в окружающем ёмкую метафору своей рассыпающейся в труху жизни. В конце концов, именно его деяния привели их сюда, хотя никто из них не считает необходимым это подчёркивать. Бремя содеянного и так тяжело давит на Андерсовы плечи — даже Фенрису хватает совести его не подначивать. Это не значит, разумеется, что эльф спустил всё Андерсу с рук, но, по крайней мере, на эту конкретную тему они пока не ссорились. Теперь, сняв комнату в одинокой таверне в отдалённом, стоящем особняком городе, Хоук разваливается посередь постели, слушая тихое ворчание своих компаньонов. Наверное, спорят о том, кому спускаться на кухню и вымаливать у трактирщика ужин. Как бы голоден ни был Хоук — а он всегда голоден, — сейчас он бы предпочёл, чтобы они умолкли и присоединились к нему на кровати. Над головой у Хоука в виде самодельного канделябра с потолка свисает множество экзотичных мозаик и металлических резных ламп. Учитывая, насколько они потрескавшиеся и пыльные, их наверняка умыкнули из потерянной торговой повозки или из дома какого-то богатого лорда пару веков назад. Однако лампы, утыканные короткими свечками, по-прежнему служат своей цели; некоторые, к тому же, наполнены цветочными лепестками или пахучими травами, чтобы замаскировать висящий в комнате запах старого дерева и пота. Трактир, возможно, не такой старинный, как эти лампы, но на стенах и половицах уже видны признаки гниения, да и десятилетиями не меняемый матрас заметно проседает в центре кровати. Постельное бельё, должно быть, такое древнее, что в некоторых местах протёрлось до прозрачности, и оно определённо не того цвета, каким было куплено. По крайней мере, Хоук на это надеется: он не представляет, кому мог бы понравиться этот кисло-коричневый цвет. Простыни лучше всего смотрелись бы в красном. Хоуку хочется верить, что именно такими они и были изначально. Крепкая рука, покрытая порослью чёрных волос, взлетает, как маятник, и с мягким хлопком опускается на матрас. Фенрис с Андерсом замолкают и, повернувшись, наблюдают, как Хоук повторяет движение. Тот шевелит пальцами ног, и Андерс смеётся. — Голоден? — окликает он. Хоук снова шевелит пальцами. — Не очень, — лжёт он. — За едой можем сходить позже. Он снова хлопает рукой, и до его спутников начинает доходить. Андерс приближается первым. Он садится на край постели, с превеликой осторожностью расстёгивает сапоги и ставит их рядом с Хоуковыми. Затем следует пальто: его Андерс вешает на один из столбиков кровати, разгладив складки на рукавах и плечах. Он очень дорожит своим пальто, и Хоук понимает почему. Чёрно-коричневое, с золочёными вставками, оно явно лучшей любой другой одежды, которую Андерс мог позволить себе в Клоаке. Это пальто должно было стать его похоронным нарядом, думает Хоук. Он рад, что не стало. По крайней мере, пока. Маг плюхается на постель, едва не придавив Хоука, и ползёт вверх по кровати, пока не прислоняется щекой к Хоукову плечу и не обхватывает его рукой. Тощие длинные ноги вытягиваются на кровати ступнями вверх, обнажая волдыри — как поджившие, так и свежие. Даже лёжа пластом, Хоук видит, как губы Фенриса кривятся от отвращения. У эльфа, очевидно, волдырей не бывает, поскольку он всю жизнь ходит босиком и его ноги уже покрыты дюймовым слоем мозолей. Андерсу явно плевать на его реакцию: маг делает удовлетворённый вздох и прижимается носом к колючей бородатой челюсти Хоука. Он что-то говорит: что-то ласковое, судя по нежному тону, но Хоук не может разобрать слов. Это неважно. Он сползает по кровати, чтобы поравняться с губами Андерса, и задевает их своими; ощущение от их небритых лиц грубое, но не неприятное. Теперь, когда они снова остановились в таверне, у Андерса будет возможность побриться, а вот Хоук не станет этим заморачиваться. Ему нравится собственный вид заросшего горца, на которого он стал походить, пусть даже Андерс утверждает, что Хоук в последнее время напоминает ему не ферелденца, а хасинда. Фенрис, безбородый — хотя Хоуку мерещится, что он видит пробивающуюся щетину, — с торчащими во все стороны, спутанными от пота и грязи волосами, стоит в дальнем углу комнаты. Он бросает взгляд на кровать, мгновенно подмечая, что Андерс ненароком занял место ближе к двери — и, соответственно, к путям отступления. Андерс, по-видимому, тоже это понимает: он приподнимается, опираясь на руки и вытягиваясь совсем как кот, и переносит свой вес, намереваясь перевалиться через Хоука на другую сторону. Но едва он успевает опуститься на Хоука, как Фенрис плавно пересекает комнату и садится на свободное место поверх простыней. Андерс разевает рот и скатывается обратно. Малейший комментарий способен рассеять это колдовство, а ни Хоуку, ни Андерсу не хочется заработать фингал под глазом. Хоук снова похлопывает матрас, уже повернув голову к Фенрису, и готов поклясться, что длинные остроконечные уши эльфа подёргиваются. Фенрис вроде бы говорил, что они у него не двигаются? Интересно, это только у него или у всех эльфов? Может, это запрещено именно рабам — проявлять эмоции таким образом? Мысли Хоука прерывает привалившийся к его груди Фенрис. Перчатки и доспехи всё ещё на нём, что не очень удобно, но Хоук игнорирует каждый тычок и царапанье железа через тунику, пока Фенрис устраивается. Ноги эльфа по-прежнему свисают с края постели, и как бы Хоуку ни хотелось увидеть его расслабленным, он понимает, что это большее, на что можно рассчитывать. И всё же он просовывает пальцы свободной руки под тяжёлый металл латной перчатки, переплетая их с Фенрисовыми. И этого жеста, похоже, достаточно, чтобы напомнить Фенрису: он всё ещё может на них рассчитывать, они прикроют его спину, пока он отдыхает, — и Фенрис опускает веки. Другая рука — мозолистая и бледная, с длинными осторожными пальцами и россыпью веснушек на тыльной стороне ладони — протягивается поперёк живота Хоука и убирает комок грязи со светлых волос Фенриса. Слышится глухой рокот, но Фенрис не отвечает на жест жестокостью, и Андерс повторяет его, на этот раз вытаскивая у него из волос смятый листочек. Он не глядя выбрасывает и листок, и комок грязи на пол через плечо. Если у людей в волосах и запутался сор, то это не так заметно, как на пронзительно белых волосах Фенриса. Но, судя по запаху, им всем не помешает ванна. И всё же ванна может подождать. У Хоука на уме кое-что другое. * * * Когда Хоук просыпается, ему в лицо, на удивление, не лезут светлые волосы. Никакие спутанные узлами пряди не набились в рот, за что он был бы чрезмерно благодарен, если бы не был так растерян тем, что Андерса нет рядом. Даже когда маг просыпается первым, он предпочитает валяться в постели, пока кто-нибудь другой не поднимется. Сегодня он сидит в ногах кровати, так ссутулившись, словно тяжесть прожитых лет вот-вот переломит ему спину. А может, так и есть, ведь годы не щадят Серых Стражей. Хоук как можно тише поднимается с постели, чтобы сесть рядом с Андерсом, но оказывается, что осторожность излишня: тот, не замечая ничего вокруг, сосредоточенно рассматривает свой сжимающийся и разжимающийся кулак. Пальцы у него длинные и узловатые — такие же, как и весь Андерс. И все, от мизинца до указательного, поочерёдно сгибаются, сворачиваясь, прежде чем заново развернуться. Андерс словно заворожён ими, они будто напоминают ему волны, накатывающие на песчаный берег, только чтобы вернуться обратно в море. Андерс настолько отрешился от всего, что Хоук успевает сползти вниз по кровати, прежде чем привлекает его внимание. Когда маг не поворачивается, заслышав шорох простыней, Хоук протягивает руку и поглаживает его по длинным, распущенным светлым волосам. Это выводит его из задумчивости, и кулак Андерса окончательно сжимается. — Ты проснулся. Хочешь... — Хоук надеется, что Андерс предложит принести завтрак или ещё что-нибудь, что сделает это утро нормальным, но тот замолкает на полуслове. Те, что уже сказаны, тяжело повисают в воздухе, грубые от едва сдерживаемых Андерсом эмоций. Тишину заполняет только звук усталого вздоха. С Андерсом что-то неладно, и уже давно. Несколько месяцев, если быть честным. И это что-то подталкивает мага всё ближе и ближе к пропасти — а вместе с ним и Фенриса с Хоуком, связанных с Андерсом сердечной нитью. Хоуку кажется, что они трое могут сорваться с ближайшего же обрыва, который попадётся им на пути. Неважно, что всё было сделано во имя «справедливости». Андерс мог быть прав в своём призыве к сплочённой борьбе, однако чувство вины, взгляды, которыми награждают его обманутые друзья, смерть и разрушение, к которым привели его действия — всё это угрожает погрести его под собой. Хоук не в силах забрать его боль, не способен оправдать тот факт, что маг использовал Церковь как растопку для костров революции, но надеется, что сумеет удержать Андерса на плаву. Рукой, крепкой и мускулистой после многих лет уличных драк в Нижнем Городе, он обнимает Андерса за пояс. Хоук вспоминает, как цеплялся за последние прикосновения умирающей матери, и надеется, что то немногое, на что он сейчас способен, убедит Андерса, что Хоук не позволит ему упасть. * * * За несколько дней до этого они пересекали северные регионы Орлея, как назвал их Андерс. По крайней мере, маг так утверждал, хоть и не смог определить местоположение на карте. Воздух полнился лишь звуками лошадиных копыт, цокающих по убогому подобию тропы, которой они следовали. Даже привычные перепалки между Андерсом и Фенрисом поутихли за время путешествия и возобновлялись, только когда спутники останавливались на ночлег. Хоук полагал, что эти двое наконец-то приходят к взаимопониманию — или хотя бы отвлеклись на более насущные проблемы, чем их извечный спор о судьбе магов. Ни один не уступал другому многие годы, и Хоук сомневался, что это окончательно изменится за несколько недель, проведённых в дороге. Что бы ни произошло, он был рад отдохнуть от постоянного беспокойства: ему чертовски надоело бояться, что Андерс вот-вот выйдет из себя и применит к Фенрису магию, а Фенрис в любой момент перегнёт палку и поднимет тему Церкви. С самого побега из Киркволла никто не сказал об этом ни слова. Слабо виднеющаяся тропа провела их сквозь череду складчатых горных кряжей. Если это вообще была дорога, то её явно не использовали много лет: крошечные белые цветы и высокая трава переходили в выцветшую пыльную полосу, которая когда-то вела здешних путников. Андерс указал на группу деревьев с тёмными линиями и пятнами на гладкой белой коре. Такие деревья растут только на возвышенной местности, пояснил он, и соединены между собой корнями. Они растут только в горах Андерфелса и Орлея, в то время как Ферелден славится соснами и дубами. Здешние горы ни капли не походили на массивные, бесстрастные Морозные Горы, которые Хоук ежедневно наблюдал в детстве на горизонте, но, тем не менее, открывали поразительный вид на плодородную долину внизу. Здесь можно было насладиться пейзажем, не боясь околеть или попасть в зубы медведям, которых в Ферелдене, по мнению Хоука, были буквально миллионы. Когда они остановились перекусить, Хоук был так уверен в новообретённом мире своих спутников, что осмелился оставить их наедине ненадолго и отлучился в кусты. Оставил он их на живописном горном плато, вместе с лошадьми, привязанными к каким-то растущим из горного склона карликовым деревцам. Хоук даже решил прогуляться вниз по тропе и посмотреть, успеют ли они спуститься с гор до наступления ночи. Как оказалось, это было ужасной ошибкой: вскоре со стороны лагеря послышались низкие крики. С такого расстояния Хоук не мог разобрать слов, однако, бегом кинувшись обратно к месту привала, он различил в них тевинтерские. Сцена, открывшаяся ему на плато, была ожидаема с той минуты, как он опознал взбешённый голос Фенриса. Андерс лежал на земле, свернувшись в клубок на боку и закрыв голову руками. Фенрис упирался ногой ему в живот и, нависнув над ним, поливал бранью, как какого-то огра. Каждое слово эльф подкреплял пинком, от которого Андерс дёргался всем телом. Не понимая, что его так разгневало, Хоук с большим трудом оттащил Фенриса от мага. Поразительно сильный для эльфа, Фенрис даже крупному Хоуку доставил трудностей с тем, чтобы удержать его от убийства. Наконец он заговорил на языке, понятном всем троим: — Не бывать тебе мучеником! — Фраза сопровождалась неожиданной вспышкой энергии, прокатившейся по телу Фенриса, и он снова попытался пнуть Андерса. Удар не достиг цели — Хоук слишком далеко оттащил Фенриса. Удивительно, как тот не повредил свою голую ногу о костлявое тело мага. Они по собственному опыту знали, как остро чувствуются кожей Андерсовы рёбра, локти и коленки. Дыхание Фенриса было рваным, губы скривились в оскале, обнажая острые резцы. Хоуку подумалось, уж не вцепится ли он в мага зубами, если его отпустить. В тот момент Фенрис, весь ощетинившийся и рычащий, действительно напоминал зверя, в честь которого получил своё имя. Переведя дыхание, Фенрис снова ринулся на Андерса, едва не вырвавшись из Хоуковой хватки. — Твоё наказание... — Взметнувшаяся рука с силой врезалась в наплечник Хоука; с пронзительным лязгом металл стукнулся о металл. Если Фенрис не поранился, пиная Андерса, то таким ударом наверняка защемил себе пару пальцев. Но даже если ему было больно, Фенрис этого не показал. Напротив, распалился ещё сильнее. — Твоё наказание — это то, что ты должен жить! Ты искупаешь свой поступок, проживая каждый мучительный день! Осознание накрыло Хоука волной. Ужасный поступок здесь совершил не Фенрис, а Андерс: он попытался сделать то, за что они бы его никогда не простили. Возобновив усилия, Хоук оттащил Фенриса назад и отшвырнул к лошадям. Фенрис сдаваться не собирался, но, увидев, как Хоук склонился над Андерсом, казалось, растерял весь запал. Он отошёл дальше по тропе, наблюдая издалека, разъярённый и в то же время с душераздирающим выражением боли на лице. Оказавшись вне досягаемости своего обидчика, Андерс отнял руки от лица. Он заморгал, нахмурив брови и отводя глаза от Хоука. Поперёк лба у него красовалась тёмная полоса крови вперемешку с грязью, наверняка заработанная ударом о камни на земле вкупе с несколькими жестокими пинками в живот. Хоук подхватил Андерса под мышки и поднял на ноги, после чего ощупал порез пальцами. Андерс пытался покончить с жизнью, и Хоук не знал, что сказать. — Рёбра в порядке? — спросил он, чтобы не молчать, всё ещё не отводя глаз от царапины на лбу. По всей тропе здесь рос эльфийский корень, и Андерсу не составит труда прожевать несколько листков и приложить их к порезу. Эту рану, по крайней мере, можно было вылечить с лёгкостью. Андерс кивнул, по-прежнему не поднимая на Хоука глаз. Казалось, он знал, о чём тот думает, но ни один, ни другой не могли произнести это вслух. Вместо этого Хоук смотрел на Андерса, пытаясь поймать его взгляд, однако мага больше интересовал растущий неподалёку бурьян. Молчание росло, затягивалось, как визит нежеланного гостя. Самоубийство. Хоук видел его прежде — с Карлом, от руки Андерса. Но это было абсолютно другое, эта боль отличалась от усмирения. Если бы Хоук ничего не чувствовал, то Андерса не было бы сейчас здесь. — L’appel du vide. Этого хватило, чтобы выдернуть Хоука из мыслей, и он уставился на лицо перед собой. Теперь Андерс смотрел ему в грудь. Уже лучше. — Это орлесианское выражение. «Зов бездны». Я просто... подобрался слишком близко к обрыву, вот и всё, — продолжил Андерс. Хоук не мог определить, ложь это или правда: голос Андерса звучал слишком тихо и пусто. Но он способен был это представить: вот бродящий по лагерю Андерс подходит чересчур близко к краю плато, зачарованно вглядывается в пропасть, напрягая тем самым Фенриса. Может, он слишком сильно нагнулся, и Фенрис в ужасе схватил его за ворот. Эльф всегда реагировал на неприятные ситуации гневом; возможно, это всё объясняло. Однако Хоук в этом сомневался. Учитывая, как Андерс вёл себя сейчас, случившееся нельзя было считать обычным недоразумением. Под ноги им прикатился камешек, и Хоук оглянулся через плечо: Фенрис угрюмо пинал землю. Очередной камень пролетел мимо. Хоук перевёл взгляд обратно на Андерса. Мазнув пальцем по царапине у мага на лбу, он мягко произнёс: — Ты напугал его. — Пока они не оказались в киркволльских Казематах перед битвой, ни Хоук, ни Андерс не подозревали, что эльф способен за кого-то бояться. Теперь он, должно быть, испытывает перманентный страх, просто путешествуя с ними. — Ему не стоило этого делать, но ты... Что Хоук мог сказать? Как мог забрать Андерсову боль и всё исправить? Он не способен переписать прошлое. Проклятье, он ведь даже не сумел спасти собственный дом! Возможно, где-то на середине пути он мог сделать что-то иначе, предотвратить всё. Он подвёл их всех. Внезапная волна решимости подтолкнула его к Андерсу. Обхватив лицо мага ладонями, Хоук прижался к его лбу своим. Зажмурив глаза, он принялся раскачиваться вместе с Андерсом, едва сдерживая всхлипы. — Ты не можешь уйти, — хрипло велел он. — Ты нам нужен. Это лучшее, что он мог предложить. Ему хотелось пошутить, исправить ситуацию какой-нибудь подходящей фразой, но слова не шли. Возможно, они не найдут в себе сил простить друг друга, но, несмотря на весь этот ужасный кавардак, у них всех по-прежнему было будущее. Хоук не мог позволить Андерсу сдаться, пусть это и было милосерднее, чем заставлять его жить с самим собой. И помимо этого Хоуку нечего было сказать. * * * Когда рассвет переходит в утро, а утро — в день, Хоук наконец выбирается из Андерсовых объятий и мягко зовёт всё ещё дремлющего Фенриса. Похоже, они заездили эльфа этой ночью: спит он сегодня дольше обычного. Это ему на пользу, думает Хоук. У Фенриса вечно тёмные мешки под глазами, и усталость лишь усугубляет его ворчливость. И всё же пора выдвигаться, им нельзя задерживаться здесь ещё на одну ночь. Когда Хоук вновь зовёт Фенриса, тот садится в постели, не открывая глаз. Волосы у него стоят непривычным торчком — высохли так после вчерашней ванны. Лень Фенриса — это знак доверия, знак того, что он узнаёт голос и тон Хоука и понимает, что он в безопасности и глаза можно не открывать. К тому же, Хоук находит это милым. Даже ничего не видя, Фенрис достаточно знает Хоука, чтобы вовремя отмахнуться от руки, тянущейся погладить его по щеке. Сморщив нос, эльф начинает заваливаться обратно на подушки. Запах хлеба, сунутого под нос, заставляет его чуточку приоткрыть глаза; сквозь щёлки виднеется зелёная радужка. Он хватает предложенный ломоть и жадно съедает, пока Андерс, выглянув за дверь, останавливает в коридоре дочь трактирщика и просит принести какой-нибудь еды. Получив щедрые чаевые, девушка, не жалуясь, торопливо спускается на кухню. После быстрого завтрака из варёных яиц и чёрствого хлеба Андерс раскладывает на столе карту. Он кружит пальцем вокруг Предела Андорала и сообщает, что от этого региона лучше держаться подальше. Ситуация всё ещё слишком напряжённая, и они не могут рисковать быть втянутыми в продолжительный конфликт в этой древней крепости. Судя по сведённым бровям застёгивающего перчатки Фенриса, он считает, что Андерс был бы более чем счастлив встать под знамёна магов. Сам Фенрис рад этого избежать. Они выдвигаются в путь куда позже, чем намеревались, но это не страшно: они всё равно планировали ночевать под звёздами, как только покинут город. Этот город наверняка единственный на много миль вокруг, и засиживаться в гостинице для них — большая роскошь. Андерс ведёт спутников на лесистые сопки, и приютивший их городок исчезает из вида. Эта часть Тедаса — где бы они ни были — мало населена. Дороги поросли травой, то и дело посреди тропы пробиваются молодые деревья. Порой дорога пропадает совсем, только чтобы появиться в нескольких ярдах впереди, в окружении камней и сорняков. Лошади идут легко, прерывающаяся тропа их не тревожит. Они едут вверх по дороге, на холмы, поросшие теми же самыми белыми деревьями, какие они видели в горах. Деревья качаются и стонут под порывами ветра, терзающего их листву. Хоук тихо мычит себе под нос мелодию и, запрокинув голову, наблюдает, как в воздухе кружат оторванные ветром плоские, круглые листья. Вокруг стволов, будто кем-то рассыпанные, растут странные фиолетовые цветы: вначале маленькими пятачками, затем устилают лесной покров своими длинными, тонкими, тёмными листьями и стеблями, усеянными фиолетовыми бутонами. Тут и там между листьями выглядывают побеги, означающие, что эти растения многие годы никто не тревожил. Путники настолько поглощены мыслями (а в случае Хоука — видами), что сами не замечают, как теряют дорогу. Если тут и была тропа, тянувшаяся к холмам, то она давно заросла. Проходит несколько часов — и они уже сами не знают, откуда они и куда направляются. Им остаётся только брести вперёд. * * * Продвижение замедляется, когда лошадь под Фенрисом спотыкается обо что-то невидимое. Когда эльф спешивается, чтобы проверить её ногу, то запинается сам — о древнюю каменную ступеньку, скрытую в траве и цветах. Раздвинув бурьян, он обнаруживает плоский камень со стёртым резным узором на поверхности. — Империя, — бормочет он, прослеживая рисунок пальцами. Мгновение кажется, будто Фенрис тоскует по родине, но затем он вскидывает голову и оглядывает местность. Ещё один острый угол виднеется в нескольких футах справа, и Фенрис движется туда, ведя свою лошадь в поводу. Хоук с Андерсом, за неимением лучшего, огибают ступени и направляют лошадей следом за Фенрисом, прыгающим со ступеньки на ступеньку. Каждая обнаруженная каменная плита — это маленькая победа для эльфа, хотя некоторые найти легче других. Одни оказываются треснутыми и раскрошившимися, почти вросшими в землю, другие — почти полностью сохранившимися под защитой трав и деревьев. Несмотря на горькие, злые воспоминания, сохранившиеся у эльфа о Тевинтере, каждую плиту он осматривает с благоговением. Несколько слов, найденных выцарапанными в камне, прочесть не удаётся: язык слишком старый и незнакомый Фенрису, а в том, что его спутники знают древний тевин, он сомневается. Название этой дороги и места, к которому она ведёт, затеряны в веках. Продвигаются они медленно: шаг за шагом отыскивают тропу, не сводя глаз с земли. Когда Фенрис теряет след, они останавливаются на обеденный перекус. Андерс разворачивает головку жёлтого сыра и отрезает каждому по куску, пока Хоук выуживает из котомки яблоки. Фенрис питает необычайную любовь к яблокам — наверное, из-за отсутствия фруктов в рационе в свою бытность рабом. Будь он кем-то другим, то стонал бы от удовольствия с каждым хрустящим укусом. Но Фенрис это Фенрис: он сдерживает себя и наслаждается молча. Андерс не проявляет никакого уважения к тишине — болтает весь обед напролёт. Он рассказывает спутникам о магии, с помощью которой возводились имперские постройки, предполагает, что на камнях даже могли стоять колдовские печати. Энтузиазма в нём слегка убавляется, когда Фенрис напоминает, что в рабстве нет ничего волшебного, и что древняя империя подпитывалась кровью тех, у кого не было выбора. Хоук притворяется глухим к их заезженному спору и вместо этого вслух интересуется, что же там, в конце этих ступеней. Деревья вокруг такие высокие, что за ними трудно что-либо разглядеть. Когда Фенрис вновь принимается искать тропу, оставив Андерса с Хоуком заканчивать обед, Хоук смотрит вверх на кроны. — Такое ощущение, что деревья дышат синхронно, — замечает он. — Ты говорил, что все они — это одно большое дерево? Андерс заворачивает сыр в вощёный пергамент, завязывает верёвкой и запихивает обратно в сумку. — Ну, в лесу много деревьев, но большинство из них соединяются под землёй, это правда. — Он запрокидывает голову, следуя за взглядом Хоука. — Трудно определить, какие именно, но по осени, когда деревья меняют цвет, их можно различить по оттенку листвы. Все деревья одного семейства одновременно перекрашиваются в один цвет. Вот эта группа вокруг нас, — он рассеянно обводит рукой, — может облачиться в красный, в то время как другая — в жёлтый. — Значит, издалека они похожи на лоскутное одеяло? Андерс смеётся. — Да, лоскутное одеяло. — Эй! — зовёт Фенрис в нескольких ярдах впереди, обрывая их разговор. — Сюда! Смех Андерс сменяется стоном о ноющих бёдрах и стёртых ногах. Хоук выражает сочувствие, в то время как Фенрис рявкает, чтобы они поторапливались. * * * Чем дальше они углубляются в лес, тем гуще становятся цветы и деревья. Фенрис пробирается сквозь растительность, нащупывая каменные плиты пальцами ног. Когда тропа выводит их во впадину между двумя холмами, она распрямляется и превращается в отчётливую каменную дорогу. Та всё ещё скрыта под слоем травы, однако Фенрису больше не приходится волноваться о том, чтобы поломать ноги об очередную ступень. Твёрдая дорога тянется вперёд на многие мили. Фенрис привязывает свою лошадь к Хоуковой и дальше идёт пешком, вдоль по холодному песчанику. Их окружают всё те же белые деревья и фиолетовые цветы, и даже Хоуку в конце концов наскучивает пейзаж. С каждым проплывающим мимо деревом Хоук всё глубже погружается в унылое оцепенение, и вскоре он уже не помнит, как давно они едут и как далеко забрались. Их эльфийский предводитель не знает устали: они не останавливаются на отдых вплоть до того часа, когда заходящее солнце окрашивает лес в золотистый цвет. Здорово иметь цель, думает Хоук. Двигаться к чему-то определённому. Пусть они не знают, где их ждёт это самое что-то, но они хотя бы не бредут бесцельно прочь от цивилизации, как прежде. Когда они проезжают между двумя массивными валунами — эти камни наверняка старше, чем сама дорога, — их едва не ослепляет неожиданная вспышка света, пробившаяся сквозь затенённый лесной полог. Фенрис, прикрыв ладонью глаза, щурится, пытаясь рассмотреть. Когда их глаза привыкают, перед ними встаёт монументальное сооружение с колоннами. Солнце светит сквозь огромные пустые окна и арку на вершине здания. Часть стены увивают изящные извилистые лозы, переплетённые вместе, как растительные подмостки. Остальное — скучный серый песчаник, потрёпанный, но в остальном нетронутый веками. По размерам строение могло посоперничать с киркволльской Церковью, пока ту не сравняли с землёй. Во многих смыслах оно ещё величественнее, с этими замысловатыми резными узорами на сводах и колоннами в виде кариатид. Откуда-то из-за передней стены выглядывает шпиль. Фенрису приходит в голову, что они не должны, по идее, видеть весь этот внутренний интерьер: наверное, всё потому, что где-то обвалилась часть крыши. Удобно. За спиной раздаются восторженные охи и ахи, и Фенрис почти улыбается. Архитектура современного Тевинтера такая же впечатляющая, главным образом благодаря преданности имперцев традициям. Сооружения, подобные этому, можно найти во всех крупных городах, и они будут сохранены в гораздо лучшей форме. У них всех одна и та же история. Магия, возможно, ускоряла процесс постройки, и всё же за каждое здание погибали десятки рабов: вследствие магии крови или тягания тяжёлых глыб вплоть до изнеможения. Но Фенрис решает, что спутников не стоит винить за проявленный восторг. Даже магистры больше не строят подобного, и для здешней части Тедаса это и правда поразительная находка. — Было бы целесообразно разбить здесь лагерь. Прочные стены могут послужить отличным укрытием. — Бессмысленно сейчас оплакивать рабов, на чьих хребтах строилось это здание много веков назад. Фенрису куда важнее сберечь тех, кто ещё жив. Возможно, когда всё уляжется и они найдут место, которое смогут назвать домом, Фенрис снова возьмётся за своё излюбленное занятие — выслеживание и убийство работорговцев. Андерса неимоверно радует перспектива заночевать в сухом и относительно тёплом месте, и он пришпоривает лошадь, бросаясь вверх по ведущей в здание лестнице. Хоук со смехом скачет вслед за ним, оставляя Фенриса без лошади. Эльф с хмурым видом продолжает подниматься пешком. Раз уж дошёл досюда, нет смысла останавливаться. Внутри строение такое же красивое, как снаружи, пусть даже пол укрывают массивные куски обвалившегося потолка. Жизнь нашла способ пробиться сквозь разрушения: внутренняя часть помещения усыпана проросшими пучками фиолетовых цветов. Они выглядывают из-под каждого кирпича, каждой плиты. На первый взгляд их можно принять за фиолетовый ковёр на полу. Голыми остались только упавшие камни и лестницы, ведущие на несуществующий более второй этаж. Всю позабытую здесь мебель давно поглотила дикая природа, оставив только холодные скелеты остовов. Боковые коридоры кажутся самыми нетронутыми, хотя цветы проросли и здесь. Спешившись и оставив лошадь бродить в главном зале, Андерс проходит по одному из коридоров и обнаруживает то, что раньше, вероятно, было внутренним двором. Покрытый пятнами каменный дракон со следами зелёной тины во рту восседает на постаменте в окружении звёзд и солнц. Дизайн грубый, угловатый — признак древности. Быть может, это Древний Бог. Андерс не настолько знаком с тевинтерской культурой, чтобы определить, который. Благодаря каменному фундаменту фонтан не зарос цветами, хоть и потемнел в тех местах, где раньше струилась вода. С боков поднимаются засушенные лозы вьюнка, цепляясь за чашу, в которой в дождливые дни собирается живительная влага. Хоук и Фенрис, оставившие лошадей, появляются в конце коридора, после того как Андерс стирает грязь и пыль с одной из многочисленных скамеек, расставленных на открытом дворе. Он садится на краешек и подзывает остальных. — Мы могли бы просто остаться здесь, — беспечно говорит он, когда они садятся рядом; Фенрис с другого края, Хоук посередине. — Здесь красиво, пусть и немного разрушенно. Андерс упирается локтями в колени и запрокидывает голову. Свет заходящего солнца омывает его лицо, согревая. Андерс не чувствовал такого умиротворения уже… сам не помнит сколько. Они уже долго в бегах, но ещё до этого он бежал в одиночку. Ни в Клоаке, ни в собственной лечебнице — своей стихии, — ни в Верхнем Городе, ни в поместье Хоука — ни в одном уголке Киркволла Андерс не чувствовал себя спокойно. Возможно, всё дело в загадке этого города, а возможно, его просто ждало слишком много передряг. Дышащие в спину храмовники ситуацию не улучшали. — Ты не можешь остаться. — Голос у Фенриса тусклый и бесстрастный. Он говорит это так, словно предложение Андерса — глупейшая сказанная им вещь, словно Фенрис даже описать не может, насколько этот план проблемный. — Я знаю! — огрызается Андерс. Он не в настроении выслушивать Фенрисов пессимизм. Надолго в безопасности они здесь не останутся: кто-нибудь обязательно их обнаружит. А даже если задержатся, то в одиночку им не выжить: людей рядом нет, торговать не с кем, придётся рассчитывать только на охоту и собирательство — вот только ни животных, ни ягод в округе не наблюдается. За весь день им встретилась всего парочка облезлых пищух, никакой крупной дичи. И всё же оказаться так далеко от остального мира… такое чувство, что они здесь и правда совсем одни. — Я знаю, но… славная была мысль, верно? — Андерс вздыхает. Внезапно он ощущает на плечах всю тяжесть их путешествия, всё изнеможение. Он так устал, а дороге всё нет конца. Прямо сейчас при мысли о том, чтобы подняться на ноги и снова пуститься в путь, на глаза набегают слёзы. Должно быть, Фенрис тоже это чувствует, поскольку молчит. Никто из них долгое время не произносит ни слова: ни когда солнце наконец скрывается за дальней стеной, ни когда воздух вокруг холодеет. Когда в небе над головами зажигаются звёзды, Хоук одной рукой обнимает Андерса за пояс, другой — Фенриса за плечи. — И всё-таки здесь лучше, чем в Киркволле, — шепчет он в ночной воздух. Так и есть. Нет ни пожаров, ни войны, ни поджидающих за углом храмовников, ни Круга. Но они знают, что не могут остаться.