Красная линия

Умирать не страшно, крутится в голове. Умереть — не страшно. Дым поднимается к потолку, прочерчивая перед глазами тонкую линию. Едва заметную красную полоску на вспоротой острыми ногтями коже, с которой стекает густая, тёплая, алая капля крови. Стивен ловит её губами, перекатывает на языке, как шар по сукну. И снова вдыхает сладковато-едкий дым. Умирать не страшно. Страшно — это про жизнь. Стивен живёт и дышит, и пространство вокруг колеблется в такт его дыханию. Стивен видит сны наяву. Красные линии набухают кровью, изгибаются и переплетаются, пляшут перед глазами немыслимым узором, складываясь в абрис знакомого лица. Лица, расчерченного царапинами, искажённого и изуродованного, но лю... Вдохнуть, задержав дыхание, наполнить лёгкие дымом и не двигаться. Замереть, застыть, задохнуться. Умирать не страшно, ты ведь помнишь? Но тело не помнит, тело продолжает дышать, и дым устремляется к потолку, и лицо напротив тает за ним, растворяется, исчезает в тенях. Стивен смеётся беззаботным, счастливым смехом. Не страшно. Ему сейчас не страшно. Он вдыхает дым и выдыхает его снова, ощущая на губах горечь и соль. Он смотрит на исчерченное линиями лицо. Ронни. Ронни, ты ведь тоже не боишься, я знаю. — Ведь умирать не страшно, правда? — спрашивает вслух Стивен. Мираж не отвечает, и Стивен смеётся — он счастлив. — Ты бываешь таким же счастливым, Ронни? — задаёт он следующий вопрос. Ответ — сладкий дым, наполняющий лёгкие. Смех — кашель — смех. — Ты счастлив, Ронни? — смеётся Стивен. Он слизывает капельки крови с губ. Ему не страшно. Он умирает. И воскресает снова в том же самом номере отеля, стены которого больше не танцуют в ритме вдох-выдох. Он воскресает, просыпается, прежний Стивен Хендри, самодовольный ублюдок, правильный до тошноты, гордый и ни в ком не нуждающийся. Он просыпается. Стивен Хендри, три года назад переставший разговаривать с человеком, которого любит, после одного дурацкого интервью. Этот Стивен Хендри знает, что такое страх. Страшно — любить. А вот умирать не страшно. Ронни умирал вчера. Корчился в кресле, раздирая кожу скрученными в судороге пальцами, размазывал по лицу вяло и словно нехотя текущую кровь и смотрел в объектив камеры, не отводя глаз. Стивен умирал вчера, неподвижно замерев перед экраном. Это больно. Он помнит. Больно — не быть рядом. Смотреть и знать, что ничего другого ты не можешь. Не хочешь. Не допустишь. И тогда кажется, что боль внутри, и скрученные судорогой пальцы разрывают тело, выворачивают его наизнанку, разбрасывая вокруг кровавые ошмётки, обнажая рёбра и разламывая их, перемалывая в пыль. И это больно. И это облегчение. Это счастье. Это любовь. — Это любовь, Ронни? — спрашивает Стивен. И просыпается. Просыпается тот Стивен Хендри, к которому все привыкли. Этот Стивен не жалеет, что они расстались три года назад. Он не может по-другому. Его не научили прощать. Он смотрит на линии на лице Ронни и дышит размеренно и спокойно. Вдох за выдохом и выдох за вдохом. Три года назад он оставил бы свои следы. Спутал бы направления, перечеркнул боль ещё одной тонкой красной линией. Впиваясь зубами в кожу, вбиваясь в податливое тело, он заставил бы Ронни понять, что они оба всё ещё живы. Но они расстались три года назад, и Стивену больше не страшно умирать. Он смотрит на окурки в пепельнице и продолжает дышать. Выдох-вдох. Где-то внутри него бьётся запертой птицей страх. Они расстались три года назад, потому что Стивен боится боли. А Ронни не боится. Ронни наполняет лёгкие сладким дымом, царапает руками лицо, будто пытаясь сорвать его с себя. Ронни спит со Стивеном Хендри, отдаётся ему — и забирает его всего без остатка, вместе с его любовью и его страхом. Но они расстались, и теперь Стивен не боится даже умирать. Он не боится стоять под душем и представлять, как Ронни опускается на колени перед ним и берёт в рот его член. Он закрывает глаза и видит, как его влажные руки скользят по тонким красным линиям на лице Ронни, заставляя раны раскрываться и кровоточить снова. Он представляет, как Ронни берёт его, не готовясь и не сдерживаясь. Он представляет себе боль — и кончает от этого, и смывает сперму с рук, и ему мало. Ему больно. Ронни тоже больно, он знает. Они ведь умирали вместе вчера. «Я люблю тебя», говорят ему красные линии на лице Ронни. — Я люблю тебя, — говорит Стивен. Ему давно уже не страшно это говорить. Ведь Ронни не услышит. Он делает ещё один вдох. Задерживает дыхание и ждёт, и снова выдыхает, тонкой струйкой выпуская воздух вместе с дымом. Это — счастье, которое знает Ронни. Стивену тоже хочется быть счастливым. Он дышит и ждёт, когда комната снова начнёт танцевать, и можно будет смеяться радостным смехом и видеть сны наяву. Тебе будет весело, пообещали ему. Тебе будет хорошо. Галлюцинаций не будет, это тоже обещали, но перед глазами стоит лицо Ронни. Ему весело и хорошо, и у него есть собственная персональная галлюцинация. Стивен Хендри смеётся. Он счастлив. Ведь он наконец-то умирает. И возвращается в мир живых к надрывающемуся рядом телефону. Он хочет, чтобы это был Ронни. И можно было бы не взять трубку, не начать разговор, не сказать ему, что любовь — это больно, а счастье — это сигарета с травой. Ронни и так это знает. Это Ронни сказал ему когда-то, что умирать не страшно. Стивен понял его три года назад. И никогда не скажет об этом. Он хочет, чтобы Ронни спросил. Но на экране номер Йена, и телефон продолжает звонить, и у Стивена нет ни единого шанса не-ответить Ронни. Он лежит и слушает надсадные трели звонка. И не думает ни о чём. Они встречаются в коридорах подтрибунных помещений и под слепящим светом софитов. Они сталкиваются, проходят мимо друг друга и не произносят ни слова. Они молчат. Я люблю тебя, Ронни. Я люблю тебя, Стивен. Стивену снятся тонкие красные линии, горько-солёные на вкус. Он хочет провести рукой по лицу Ронни, чтобы стереть их — но Ронни уходит, пожимая его руку, и он остаётся в одиночестве, растерянно глядя на судью и зрителей, которые возвращают ему такие же растерянные взгляды. Стивен привык к одиночеству. Стивену нравится чувствовать боль. В одиночестве он петляет по коридорам и точно знает, как выйти из этого лабиринта. Только не знает, зачем. — Умирать не страшно, — говорит ему Ронни. Стивен молчит. Он знает, что страшно — не умирать. Я люблю тебя, Ронни. Вдох — выдох. Я люблю тебя, Стивен. Выдох — вдох. Тонкие красные линии свиваются в клубок и расплетаются, ускользая вверх сладким дымом. Их обоих обволакивает темнота.