Ящерка и крыжовник

— Митюха вышел тогда, и куда-то девался. И девчонка та, которая все крутилась под митиным окном, тоже пропала, с концами. — Так куда же они делись-то, деда? — Неужто и правда не догадался, кем та девчушка была? Мальчонка покачал головой. Старик цокнул языком, пригладил бороду и снова сказ завел: — Ну, тогда слушай…       На Гумешках-то народу всегда много: кто руду разбирает, кто возит. А малахитчики, те, что постарше, за камнем к Змеиной горке ходили. Вот и Евлаха, мастер здешний, хаживал. Камню тогда уже убавляться стало, а в тех местах, знай, все везет.       Обошел Евлаха лесок, поднялся на Змеиную горку, смотрит и диву дается: вокруг ящерок видимо-невидимо, и все разные, какая голубенькая, какая желтая, как золотой песок, а кой-какая и медью отливает.       А на камне, как царевна, одна сидит, большая-большая, таких в здешних местах и не водится, на хвосте — колечко диковинное. Вдруг завертелись ящерки, затанцевали, глядь, и нет уж никого, а вместо самой большой девчушка сидит. Косы чернущие, что та же ночь, глазищи каменьями малахитовыми сверкают, сарафан, зеленый, бархатный, и царице надеть не стыдно, а на пальчике колечко блестит-поблескивает. — Забери меня, — говорит, — домой, тятенька, забери, — сидит, веселится, значит.       Своих-то робят у Евлахи с жинкой не было, а девчушка эта припала к сердцу.       Так и жили, девчоночка-веселушка и матери названной по хозяйству подсобит, и тяте с каменьями поможет, Евлахе с той поры и вовсе на малахитные поделки везти стало, что ни задумает, на всяку задумку нужный камешок отыщется.       А тут вернулся из города сын Данилы-мастера, которого Митюхой звали. Девчушечка лисой у его окна вьется, а тот и не видит, думу думает.       Хлопнула тогда в ладошки красавица, ящерки подбежали, две плиточки принесли, змеевика-камня да шлаку простого. Положила на окошечко, и обратилась ящеркой. Не увидел Митюха никого, новую думу думать начал.       Снова заместо ящерки юркой девчоночка зеленоокая, опять хлоп в ладошки, принесли ей служки-ящерки листок репейный с каменными ягодными веточками: черемухой, крыжовником да вишней. Подула на них, ягодки-то и не каменные уже, настоящие, живые. Положила их на окошечко, колечком сверкнула и исчезла, как и не было никого.       Опосля они только встретились, как барин осерчал на Митюху ни за что, и крыжовенную веточку в пыль раздавил. Ящерка-царевна нырк под ноги, по пыли этой прошлась, никто и не заметил. Пыль-то каменная песком обычным обратилась, а ящерка убежала. Следом Митюха вылетел, как черт злой, поделки любимой, что как подарок приглядывал, нет ведь больше.       Вышел, смотрит, в незнакомом месте он, деревья все не наши, диковинные, из камней разных. Из мрамора все, лазоревки, змеевика-камня… Трава под ногами тоже каменная, солнышка нет, а светло, как перед закатом. А напротив парня девица стоит, которая зубы перед митиным окошком чаще других мыла. Улыбается, руку Митюньке кажет, а на ней веточка целехонькая. — Мать ты моя, да ведь ты ж сама Хозяйка! Как я раньше-то не приметил, у кого ж еще колечко такое да глаза как малахитовые каменья? — Ну, признал теперь меня, Митяйко? — хохочет-заливается, и снова руку с веточкой тянет, бери, мол. — Так то я для тебя ее берег, Хозяйка, да все робел. Твой это подарок, тебе и брать. — Хороший ты парень, Митяйко, честный, — сказала так и принахмурилась. — Труд любишь свой, а ягодки-то, почитай, как у моих мастеров почти что. Назовешь, — спрашивает, — ящерку каменную женой своей?       Подумал малехонько Митюха, да и согласился. — Отчего не назвать, назову. Люба ты мне, еще не прознал когда, что малахитница ты, Медной горы Хозяйка, любой была.       Та и повеселела будто, еще больше похорошела. Увела парня к себе, женихом назвала.       С тех пор, говорят, ходит по деревням мастер молодой да горбатенький, но с разговором и с выдумкой, шарички для бус девкам горстями отсыпает, не жадничает. А шарички все в виде ягодок разных, как настоящие, понимающие люди сразу митяйкину работу узнавали. А мастер глазищами зелеными, что змеевик-камень, сверкнет, да так его и видели.