***
Он плёл мне цветочные венки, а я танцевал с ним вальс. Раз за разом. День за днём. Неделя за неделей. Я носил его венки все время; они были очень красивыми. То ромашки, то маргаритки, то васильки… Да, его любимыми полевыми, да и вообще, цветами были васильки. Эти ласковые цветы как будто воплощали моего мальчика. Они такие слабые, тонкие, изящные, прямо как сам Джерард. Я подмечал сходство между ними, что нередко говорил парню. После ещё нескольких десятков вальсов мы стали чаще употреблять нормальный «язык». Мы стали разговаривать о разных интересах: начиная от книг и заканчивая вплоть до любимых мультиков. К сожалению, наши вкусы не во многом совпадали, но это не мешало мне проявлять симпатию к нему. Сначала я не думал, что это было взаимно, но позже твёрдо убедился в обратном. Мы ходили друг к другу домой и чаще всего занимались полной ерундой. Конечно, без вальса у нас никогда даже день не обходился, но ведь не всю же жизнь нам его танцевать. Иногда мы играли в видео-игры вместе, а бывало, просто сидели в тишине и читали книги. У нас своя идиллия. В нашей совместной (если ее можно таковой назвать) жизни царила полная гармония. Просто уют и любовь.***
Спустя еще пару месяцев я переехал к Джерарду. Мне, правда, нравилось у него. Его дом был действительно милым, так что я был только «за». Парень всё ещё плёл цветочные венки и даже стал продавать их. Но, честно говоря, большую прибыль это не приносило. Я тем временем работал журналистом. Мне нравилась моя профессия, так что от работы я получал только одно удовольствие. Так мы прожили ещё два года. Джерарду уже было двадцать четыре, а мне - двадцать два. В скором времени мы даже собрались пожениться. Конечно, у нас, как и у всех других пар, бывали ссоры. Это были не драки с измазанными кровью кулаками, нет, - это были мимолетные стычки, непонятно из-за чего. Джерард – по праву лучшее, что случалось со мной в жизни. Он слишком удивительный и непредсказуемый. Он романтичный и чуткий, весёлый и милый. Порою мне даже кажется, что из него как будто исходит свет. Просто яркий свет, как от того же самого солнца. Да, возможно, это странно, но не страннее ли предложить станцевать вальс незнакомому человеку поздно вечером под деревом? Время всё идёт и идёт. Вот, казалось бы, «следующая» секунда вмиг становится прошлой. Проходят часы, дни, недели, месяца… Год сменяется годом. Будущее превращается в прошлое. Честно говоря, я и не думал, что человек, с которым я тогда кружился в неловком танце, станет для меня настолько близким. Но я только рад этому. Я не помню ни месяц, ни число того дня, не помню моих мыслей в тот момент, однако это мгновенье я запомню навсегда. Я считаю его лучшим в своём потоке воспоминаний.***
Я был как будто не в себе, когда узнал, что Джерард начал болеть страшной болезнью. Я видел, как она поглощала жизнь моего такого нежного и яркого мальчика. Я видел, как он всё тускнел и тускнел, как из него высасывали все жизненные силы. И, поверьте, это просто неописуемо больно. Это просто ужасно - смотреть, как на твоих ладонях погибает самый близкий и любимый для тебя человек, и знать, что ты совсем ничем не можешь ему помочь. Это ужасно - смотреть ему в глаза и говорить: «Ты справишься с этим», и понимать, что болезнь зашла слишком далеко и что он никогда с этим не справится. У меня оставались всего лишь считанные дни, которых так предательски мало. Я хотел, чтобы эти дни запомнились Джерарду и после смерти. Я стал отчаянно верить в загробную жизнь, когда для моего парня оставались лишь часы. Я не знал точно, сколько ему ещё предназначалось жить, но явно, что совсем мало. Я развлекал Джерарда и выполнял всё то, что он только захочет. Мне было невыносимо больно. Я боялся, день изо дня боялся, что, засыпая вечером под тёплым махровым одеялом, Джерард больше никогда не проснётся. Я работал на дому, позднее взял отпуск. Всё, абсолютно всё своё время я проводил только с ним. Как же сильно я не хотел, чтобы это произошло! Чтобы болезнь забрала жизнь моего чудесного мальчика. Но сколько бы я не молился всем существующим (даже несуществующим) богам, сколько не мечтал и не лелеял надежду на обратное – жизнь, эта ужасная, чёрствая и несправедливая жизнь всё равно это сделала.***
Джерард умер, когда ему было всего лишь тридцать два. Я чувствовал, как его тело становилось все холоднее и холоднее, как сердце переставало стучать. И, клянусь, это были самые кошмарные и больные для меня секунды во всей жизни. Я был как будто не в своём теле, я не думал, я даже почти не дышал. Это делать было практически невозможно. Я навзрыд рыдал несколько недель подряд и, о Боже, никому такого не пожелаю. Даже сейчас моих чувств не передать словами. Джерард создал для нас особый мир. Мир, в котором на протяжении всей его жизни мы были только одни. В нём не существовало никаких надоедливых и несправедливых боссов, которые лишь по случаю своего плохого настроения готовы были накричать и уничтожить вашу недельную работу в секунду. В нём не существовало бесящих соседей, которым так нравилось выгуливать свою собаку на вашей лужайке, даже не слушая ваших претензий. В нём не существовало тех злых, ненавидящих весь мир людей. В нём были только мы и наши чувства. В тот день я станцевал с ним наш любимый танец. Он передвигался очень медленно, осторожно, боясь упасть. Я знал, все его силы были на исходе, и поддерживал его. Это был самый чувственный, наполненный до краев эмоциями танец. Я вёл его неспешно и аккуратно, а он полностью отдался в мои руки. Мы слабо и нежно кружились, полностью отдаваясь друг другу. Никакие профессиональные танцоры и победители мировых конкурсов никогда не сравнятся с Джерардом. Никогда не сравнятся те слащавые, игранные на публику танцы с нашим вальсом. Самым последним вальсом.