•Ирис, или Касатик (лат. Iris) — род однодольных растений. •Ирис, Ирида — богиня радуги в греческой мифологии.
Кастиэль трясся в грохочущей повозке по ухабистой дороге и проклинал забывчивость Бальтазара. Мог бы прислать за ним на вокзал собственную упряжку лошадей, в конце концов, так нет же – пусть младший в семье помнит о том, что он самый младший и добирается из Кентербери в их поместье самостоятельно. Возможно, это было просто запоздалое наказание: нечего быть таким упрямым и своевольным – нечего было сбегать из родного гнезда в Кембридж, куда подальше от семейных дрязг и разборок. С тех пор, как Люка посадили в тюрьму в богом забытом иностранном захолустье, их отец сделался сам не свой и пошло-поехало: он начал пить и собачиться с прислугой, будто простолюдин; Майкл тут же сбежал от скандалов на поиски лучшей жизни, а Анна – единственная сестра, глупо отказалась от весьма выгодной партии и до сих пор не вышла замуж. Средние братья, Бальтазар и Габриэль, остались в имении приглядывать за замком, но толку было мало: Гейб таскался по провинциальным балам, волочась за каждой юбкой, а Бальтазар совсем не умел вести дела хозяйственного толка и всё пытался выдать сестру замуж. Кастиэль же, выбрав университет подальше от дома, рванул в науку и неплохо прожил пять лет, занимаясь на факультетах ботаники и латинского языка. Студенчество его было счастливым – никто здесь не обращал внимания на звания и титулы; он перестал слышать в свой адрес – «достопочтенный», и совсем отвык от прислуги. Тем более, что в последние года два содержание из дома присылать перестали, что совсем его не печалило - он неплохо зарабатывал переводами и отказывался слать гневные или просительные письма в родное имение, посчитав это совершенно унизительным для себя. Кас бы себе не простил, если бы деньги на его образование, отложенные еще матерью, и наверняка спущенные либо отцом, либо братьями, пошли бы из приданого Анны. Хотя именно мама наверно бы не пережила, узнав, что ее любимый младший сын, граф Кастиэль Коллинз, зарабатывает на жизнь и пропитание, потея над текстами… Повозка подскакивала и Кастиэль уже отбил себе весь зад, втайне надеясь, что непременно отомстит братцу за такую неудачную шутку. Он нащупал письмо, которое прислали ему из дома - оно лежало в кармане. Его подписал и Габриэль, шутливо чиркнув цветочек под витиеватым росчерком Бальтазара. Братья вечно насмехались и не понимали его тяги к науке – это была не новость, в семье его всегда дразнили ботаником. Да он и не старался казаться другим, даже в студенчестве оставаясь тихим, и к концу четвертого курса - почти девственным. Мэг, его подружка с медицинского факультета, странно не обидевшаяся на робкого Кастиэля, от которого только и добилась, что одного неумелого поцелуя, не уставала говорить, что Кас - особенный. И делала при этом понимающе-насмешливую рожицу. Письмо, лежащее в кармане Кастиэля, усиленно звало в замок. Это было неожиданно и немного пугало: он не хотел возвращаться. Не хотел вновь становиться всего лишь младшим отпрыском старинного рода и торчать в имении, болтаясь по соседним замкам и ища невесту. Хотелось оставить всё это и смотреть вперед, в начало нового века, восхищаться его удивительными чудесами техники и пользоваться возможностями; учиться и постигать все больше наук и убрать наконец от имени приставку граф, хотя и говорили, что всё, что есть аристократического в Кастиэле, никак не связано с его титулом – то, что его кровь голубая, видно невооруженным глазом. Он был строен, белокож и удивительно хорошо воспитан. Именно поэтому никак нельзя было отказать старшим братьям и не приехать домой. Кастиэль поморщился – наверняка запахло женитьбой, ему уже двадцать пять; наверняка подыскали выгодную партию и придется отбиваться всеми конечностями от тоскливой перспективы будущей свадьбы и просиживания зада в провинции. Тому была причина: Кастиэль уже был влюблен. В ботанику, флористику и цветоводство. Месяц назад он, получив немалую сумму за перевод гигантского труда Гёте, наконец выкупил только что выведенный сорт поразительно красивых ирисов, ростки которых и вез в своем багаже. Надеялся, что в их дивном парке они приживутся и прекрасно впишутся в цветочный узор, который тщательно составляла их мать давным-давно – мозаика из роз, азалий, лилий и дикого шиповника. Мама давно умерла, но за садом всегда ухаживали и хранили его цветение в память о ней. Ирисы, вот чего не хватало изысканному разнообразию графского парка и Кастиэль, раз уж его присутствие о котором оговаривалось в письме Бальтазара, так необходимо сейчас в имении, позаботится, чтобы ярко-красное и белое буйство лепестков цветущего сада разбавил его любимый темно-синий цвет. Хотя конечно, ирисы, которые он вез, были не совсем обычными цветами. И именно поэтому Кастиэль весь последний месяц как маньяк охотился за ними, не пожалев на десяток пророщенных клубней немаленькую сумму денег. Слез он с повозки последним и незлобно поругался с кучером, который не стал гнать ее за холм, где располагался замок, отчего-то поморщившись и смачно сплюнув на землю, когда услыхал – куда направляется молодой человек. Перевалив через изумрудный холм налегке, всего лишь с небольшим саквояжем в руках и мешочком с клубнями, Кастиэль наконец увидел очертания родного дома. Их родовой замок, конечно, рочестерский не напоминал, но был неплох, и своими резными зубцами на башенке затронул в глубине души Кастиэля какое-то милое и приятное воспоминание из детства, когда еще была жива мама. Вдруг захотелось домой – в их цветущий сад, тем более, что май – пора начала цветения большинства растений. Кастиэль прибавил шагу и вскоре подошел к массивным воротам. Войдя в парк понял, что дела плохи. Плохи настолько, что некоторая приемлемая дикость сада, когда он покидал дом, ни в какое сравнение не шла с нынешним полным запустением угодий. Трава выросла по пояс и колосилась тут и там, скрывая дорожки, вымощенные голубовато-серым гранитом, в тон стенам замка. Деревья оплели хищные омелы и клумбы, мамины клумбы поросли какой-то – Кастиэль поморщился – сорняковой гадостью. Он окинул взглядом всё остальное. Домик прислуги пустовал, конюшни были тоже безлюдны и безлошадны. Дверь почти что нараспашку беспрепятственно пропустила его внутрь замка и Кастиэль растерянно оглянулся – дворецкого тоже не было. Сверху заорали: - Если вы за платой – проваливайте, денег нет и не будет! Кастиэль даже громко икнул от неожиданности. Через минуту на его непристойный ик выглянула голова старшего брата Бальтазара, и он громко поприветствовал младшего прямо со второго этажа, ничего не объясняя. Кастиэль вышел к ужину, переодевшись и приняв кое-как ванну – с водой были проблемы. Пока он собирался, к нему постучался Габриэль и не смущаясь полуодетого состояния Каса, вкратце посвятил в состояние дел их семейства. «Несчастнейшего» семейства – добавил он. У того отлегло от сердца, когда он узнал, что сватать его не собираются и на очереди Анна. - Касси, ты же понимаешь, сестрёнке уже к тридцати, - немного обидно говорил Габриэль, - она скоро высохнет как роза и мы решили ускорить процесс… Конечно, он не совсем дворянин и она поначалу нос воротила… Габриэль сморщил переносицу, изображая Анну и поправлялся: - Точнее, он вообще не дворянин, аристократов в его роду, думаю, не было, - он презрительно усмехнулся, - но ты же знаешь – нынче развелось нуворишей… Кастиэль вспыхивал, понимая, к чему клонит брат – этих, мгновенно разбогатевших выскочек, манили титулы и как же легко их можно было получить, всего лишь женившись на какой-нибудь старой деве из знатного рода! - Что, Гейб, всё так плохо? – внимательно взглянув на брата спросил Кас, - нам придется принести в жертву сестру, чтобы поправить делишки? Габриэль вздохнул. Кивнул. Сообщил, что папаша сбежал аккурат полтора года назад, прихватив все их ценные бумаги и оставив имение медленно угасать. Куча долгов прилагалась. Значит, имению грозит полное банкротство, что очень печально и Кастиэль, может, вообще не озаботился бы этим, если бы не сестра. Жалко было рыжеволосую дурочку, из чистого упрямства не вышедшую замуж пять лет назад за симпатичного баронета из соседнего графства. - Ясно, - сказал Габриэлю, - честь сестры выставлена на продажу… А я-то зачем понадобился? Габриэль сочувственно покивал, соглашаясь насчет Анны и объяснил как неразумному: - Бальтазар потребовал, чтобы при сватовстве вся семья была в сборе, вернее, её остатки. Ты же знаешь, как он трясется над соблюдением приличий! - Габриэль закатил глаза, - и ты у нас известный ботаник, Касси, можешь вести заумные беседы, если понадобится. Пусть этот мужлан видит, что все прилично, благородно и мы не загнивающий аристократический элемент общества, а прогрессивные люди! Кастиэль поморщился – ведь мог бы просто сказать, что соскучился, но для их семьи, видимо, эта роскошь недоступна – любить друг друга… Стало немного грустно и он спросил про будущего жениха, уже жалея утонченную Анну: - Что, прямо уж такой мужлан? - Да ужаснейший! – скривился Габриэль. То, что богач, позарившийся на сестру, а точнее сказать на их замок и титул, был мужланом, Кастиэль убедился уже вечером, когда этот самый мужлан прибыл к ним на ужин. Прибыл верхом на великолепнейшем коне и Кас насупился уже совершенно враждебно. Оттого, что здоровой крестьянской свежестью дышало от него за версту, да и конь был ого-го какой красивый, такие всегда были в их конюшнях в хорошие времена. Теперь же там обитал только старый осел, на котором их садовник, Джошуа, прибывал на работу из своей деревни неподалеку. Анна выплыла из своей комнаты в вечернем платье, которое отставало от нынешней моды по крайней мере на десятилетие. Ничего, главное, декольте было откровенным и таким низким, что проклятущий нувориш, едва зайдя в гостиную, тут же нырнул в него взглядом, не сразу определив новое лицо, появившееся в замке. Потом заметил и стремительно направился к Кастиэлю, увесисто хлопнув по плечу вместо этикетного приветствия и улыбнувшись во весь рот. Их представили друг другу и Кастиэль наклонил темноволосую голову, даже не собираясь отвечать на дерзкий и наглый прямой взгляд, которым невоспитанный будущий родственник невежливо уперся ему в лицо. Помня, что пообещал братьям не мешать скорому сватовству еще и потому, что бедная Анна, кажется, влюбилась не на шутку в красавца и вряд ли ей нужно рассказывать о том, что в первый же свой визит в их замок, богатый простолюдин откровенно интересовался размером угодий и датой постройки старого здания, а вовсе не её прелестями. Кастиэль видел, как она смотрела на шумно отхлебывающего чай мужчину, который не знал даже элементарных правил этикета. Сидел, развалясь, в своих плотно облегающих бедра брюках для верховой езды и еще жилет расстегнул нагло аж на две пуговицы! И если вольную позу и раздвинутые на несколько сантиметров больше положенного этикетом расстояния колени гостя он мог стерпеть, то бардак в его гардеробе был уж слишком явным, а откровенный акцент, выдающий в нём лондонского кокни – чудовищно царапал слух. Кастиэль даже не заметил, как презрительно сморщил свой аристократичный нос, едва заслышал знакомую рифмованность речи и плавную вокализацию исковерканных слов: так всегда говорили в рабочих кварталах Лондона. Гость усмехнулся. И цепко подметив все Кастиэлевские поджимания губ, еще шире раздвигал свои ноги, поворачиваясь именно в его сторону, и смеялся громче и гортаннее, блестя белоснежными зубами. Он был, несомненно, красив и притягателен внешне, но даже Кас, имея несколько свободное представление об этикете и вообще считавшийся слишком демократичным по отношению к людям в их семье, даже Кас понимал – этот незаконнорожденный сын аристократки и охотника, вульгарно сосущий сейчас своим пухлым ртом соломинку, истинный неандерталец – Анна сбежит от него на третий же день после свадьбы. Тем не менее, именно он и его деньги могли спасти положение всего семейства, которое считалось незавидным и только титул сестры мог исправить всё. После ужина, проводив гостя, все разошлись по комнатам, скомкав унылый разговор о взлетевших налогах на собственность, а Кастиэль направился в сад – побродить по знакомым с детства дорожкам. Подумать, привести мысли в порядок и немного прийти в себя. Осадок, оставшийся от посещения богатого жениха, осел где-то глубоко-глубоко в легких и теперь щекотал гортань Кастиэля, будто легчайшее облако пыльцы с цветка он вдохнул всей грудью неосмотрительно и неосторожно. Всё это было гадко и грязно, и мысли его так же – были гадки и грязны, и было жаль Анну. Сад буйно цвел, размножаясь неуправляемо и дико. И в Кастиэле самом что-то росло и искрилось, и на душе было неспокойно, тревожно, горячо… Он вернулся в свою комнату, взял клубни ирисов и с нежностью, ласково разговаривая с каждым ростком, посадил их в самом дальнем углу сада, где было достаточно солнца для этого светолюбивого растения и где они бы не мозолили взгляд, выбиваясь из остального бесконтрольного цветения кентерберийских полевых цветов своим благородным темным оттенком… Грусть, вдруг разъевшая сердце в миг, добавилась к сожалению, когда Кастиэль понял – в диком раю его аристократичным, нежным цветам нет ни единого шанса выжить, а если они и взойдут, то вряд ли их цветение продлится долго.***
...Утро – лучшая пора, когда можно разговаривать с цветами. Когда солнце, едва поднявшееся над холмами, не поглотило дивный аромат роз, и лилий, фрезий и пионов. Над садом поднимался тончайший флер распускающихся бутонов, теряясь в плотном облаке утреннего тумана, который постепенно развеивался, уходя в низины и предвещая хороший солнечный день. Кастиэль торопился спуститься вниз из своей спальни. Пока не проснулись остальные обитатели замка, пока не ушел спасительный туман, который быть может удачно скроет его между ветвей ивы и он сможет понаблюдать, незамеченным, за работой нового садовника. Семья наняла его недавно и Кастиэль вот уже вторую неделю завороженно наблюдал чудесные изменения, происходящие с садом. Новый работник с божественной легкостью повелевал растениями и цветами и, едва Кастиэль завидел, как зацвели первые бутоны маминого дикого шиповника – то уверился в чуде совершенно. Руки садовника были волшебны, они были сильны и достаточно грубы, как и его имя – Дин. Дин Винчестер. Простолюдин, наверняка не шибко образованный, думал Кас, каждый раз восхищаясь преображающимся на глазах диким садом. Садовник вряд ли знал основы флористики, или цветоводства; он руководствовался лишь своим инстинктивным чутьем – когда и где нужно было подрезать, окучить или полить. Стебли тянули к нему зеленые руки, бутоны, кивая головками, вздыхали приторно и пряно, даря сладость. В кустах сирени и жасмина тут же поселились соловьи и теперь-то Кастиэль не мог спать совершенно, слушая переливчатое пение птиц и томясь каждое утро в предвкушении встречи. Конечно, садовник видел, как молодой граф приходит в самую глушь парка и прислонясь к раскидистой иве, смотрит за его работой, не отрывая взгляда от рук. Кастиэль лгал самому себе – смотрел он не только на руки Дина. Он смотрел на него всего. Ладного, крепкого, настоящего рыжеватого англичанина, с настоящими веснушками и настоящим, честным, простым именем. "Дин, Дин" повторял про себя Кастиэль, с удовольствием вкушая простоту звонкого слога. Напыщенные имена родственников навязли в зубах, приелись и после нескольких свободных лет, проведенных в университете, Кастиэль как никогда почувствовал, что отвык и от всей торжественной обстановки, витающей в замке, и от своего титула. Особенно, когда Дин замечал его фигуру у дерева и насмешливо – или ему так казалось? – приветствовал его: - Доброе утро, ваше сиятельство, - щурился, рассматривая стройный силуэт, нагло не отводя глаз – зеленых, и произносил банальное, немного не вяжущееся со всем его простецким обликом, - сегодня будет хороший день… Облик Дина Кастиэля будоражил. Садовник, лишенный всякого надзора, совсем не заботился о приличиях, расхаживая по саду в одном лишь грубом, брезентовом комбинезоне. Плечи его были выставлены напоказ – сильные, широкие, в неожиданно милых веснушках. Больше ничего милого облик не предлагал, сокрушая пристальный взгляд несчастного Кастиэля скрытой мощью, мужественностью и чем-то неуловимо животным. Тем чудеснее был контраст, когда Дин, склонившись над нежными бутонами, невесомо проводил подушечками пальцев по розовым лепесткам, будто разговаривая с просыпающимися цветами и аккуратно подрезал разросшиеся ветви. Один раз он сильно оцарапал большой палец шипами розы и на глазах застывшего Кастиэля втянул его в свой рот, посмотрев прямо на него – внимательно и изучающе – с пальцем во рту. Не было у Кастиэля никаких шансов выглядеть пристойно. Он еле стон погасил, так Дин был хорош. Но остатки приличий еще не были забыты безнадежно влюбленным Кастиэлем, который впрочем признавал – это не любовь, это животный позыв, и потревоженная темная сторона души так влекут его к садовнику. Его необразованность была налицо. Его примитивность пугала естественностью. И запах… Этот запах – теплой земли, корней, зелени, он преследовал Каса даже в его спальне, потому что с приходом Дина, неухоженный ранее сад стал благоухать чистыми ароматами ожившей природы, наполняя его самого неясными желаниями и чувствами. Сладкие запахи цветов напоминали ему Дина, причем постоянно и Кастиэль с ума сходил, понимая, что преследует его греховное, низменное, чувственное. Даже имя его звучало как легкий выдох, отданный после жарких объятий, и произносить его было так просто. ... - Сегодня-завтра расцветут ирисы, - догнал уже уходящего из сада Кастиэля глуховатый баритон вместо обычного приветствия и добавил следом, - Iris Negro*. Кастиэль ошарашено остановился и чуть не грохнулся от неожиданности, наткнувшись на корень ивы – ему послышалось? Латынь? Чтобы не оставалось сомнений, наверно, Дин повторил чуть громче, будто для слабоумного, только что сказанное им, прибавив сложное прилагательное на греческом: - Cobaltinus*. Брови Каса поползли вверх. Примитивный, почти голый садовник их знает латынь. Знает греческий. И смотрит так насмешливо-насмешливо, блестя из утренней маревной полутени сада зелеными глазами фавна. - Простите, что? – Кас никогда не обращался даже к прислуге на «ты», но сейчас это прозвучало неуместно – Дин стоял перед ним, утопая грубыми сапогами в сырой земле, в своем чертовом комбинезоне, надетым, наверно, прямо на голое тело. Кастиэль присмотрелся, опустив глаза ниже пояса, уже совершенно забыв о приличиях – да и какие приличия, если только что, при нем, этот совершенно смертоубийственный в своей привлекательности садовник произнес своим чудным пухлым ртом слова на мертвом языке, который Кас с таким упорством и любовью изучал все пять лет учебы. - Говорю, завтра распустятся ирисы, - сказал, уточняя, Дин, - новый сорт – Эбони Энджел… Цвет лепестка в сердцевине черного бутона синий, знаете? Очень синий. Ирисы** этого оттенка нравятся мне больше всего… Наглец смотрел прямо в глаза и Кастиэль даже дышать забыл – не дурак был, еще помнил, что является обладателем поразительно кобальтовой радужки глаза. И если и были у него сомнения насчет своей одержимости прекрасным садовником из-за его поразительной способности повелевать цветами, то сейчас все их смела дикая неуправляемая волна щемящей чувственности, которой Кастиэль даже не подозревал в себе, всегда думая, что является спокойным и не очень-то темпераментным юношей. Дикий же фавн, поерошив грязной рукой свои рыжеватые волосы, заметив оторопь Кастиэля, вдруг направился прямо к нему. Медленно, уверенно и снова улыбаясь. Теперь хищно. - Может быть молодой граф хочет что-нибудь уточнить насчет высадки? Может, - Дин вальяжно привалился к дереву рядом, поигрывая травинкой во рту, - темно-синий цвет не нравится графу так, как мне? И не совсем уместен в парке? Глаза Кастиэля приобрели совсем грозовой оттенок и едва ли он мог протестовать против того, чтобы сад расцвел всеми цветами неба – более изысканного комплимента своим глазам он не слышал. Тихо поражался тому, что сейчас неграмотный – теперь спорно – садовник, так тонко флиртует с ним. Флиртует же? - Уместен, - вышло хрипло и низко, - абсолютно уместен… Дин. - Так значит, моя работа нравится молодому господину? Верно? – Дин усмехнулся и продолжил игру, несомненно – самую увлекательную для Кастиэля, - Именно поэтому он продолжает вот уже две недели подсматривать за мной? Кастиэль покраснел. И стал совершенно алым, когда Дин прямо спросил, легко и просто перейдя на "ты", будто бы они уже лежали в постели, и не в первый раз: - Может, ты перестанешь прятаться и просто скажешь, чего хочешь? Лямка комбинезона предательски и нектсати покинула плечо хозяина, оголив россыпь рыжеватых крапинок, и следом, темный сосок и Кастиэль мысленно, поражаясь своей смелости, раздел Дина еще ниже, до конца. Даже не обладая опытом романов, к нему пришло осознание неподобающей стремительности и было, в общем-то плевать на то, как скоро Дин в его мечтах остался почти без одежды. Пусть в обществе такие отношения были вне закона, Кастиэль давно признал свою природу, и всегда томно вздыхал, рассматривая изящные, тонкие карандашные наброски Леонардо, с так красиво прорисованными линиями сильных мужских бедер, неизбывно печалясь и томясь от ярких образов, посещающих потом его после разглядывания рисунков. В глазах уже плескался синий огонь, затмевая всякое понятие о нравственности и сметая остатки стыда. Тогда Дин, всё поняв без слов только по одному потемневшему взгляду напротив, небрежно и так снисходительно скинул легким движением вторую бретельку и комбинезон плавно скользнул вниз к его ногам. Оголив совершенную линию бедер и… Кастиэль, забыв о дыхании, убедился - под нехитрой одеждой своей садовник оказался совершенно голым. Граф уже готов был задохнуться, потребность в воздухе оказалась не столь необходимой сейчас. Куда нужнее оказалось сделать шаг вперед, туда, к Дину, что стоял прислонившись голыми ягодицами к коре дерева и снова насмешливо глядел на Кастиэля. Куда необходимее оказалось, проклиная предательство своих колен, упасть в траву к ногам зеленоглазого фавна и близко-близко увидеть гордое доказательство его здоровой мощи между чуть раздвинутых ляжек и явной заинтересованности им, Кастиэлем. Дин был прекрасно сложен. Его член, глядящий чуть вверх, был обрамлен короткими рыжеватыми волосками в паху, пах мускусом и Кастиэль почувствовал теплое, почти горячее рядом со своей щекой, поняв, что его машинально притянуло магнитом к возбужденной плоти садовника и он перестал сопротивляться мысли о том, что ласкать ртом этот прекрасный орган необходимее всего остального. Наверно, последние искры сомнения еще плескались в глазах Кастиэля, потому что Дин, так уверенно, даже не подумав, что его коленопреклоненный визави может отказать, схватил его темные растрепанные волосы в кулак – не совсем нежно – и притянул голову графа к своему изнывающему члену: - Ну же… - прошептал на выдохе, - ты же хотел этого? Кастиэль распрощался с остатками разума, почти ощущая ртом прикосновение нежной трепещущей плоти, и закрыв глаза разомкнул губы, без слов выражая согласие… ...Боже мой, возможно ли пасть ниже? Кастиэль упоенно сосал член садовника - прекрасного садовника - пошло причмокивая и стараясь проталкивать его желанную твердость глубже. Ну просто леди Чаттерлей, мелькали дурные мысли, которые враз все исчезли, с первым же стоном Дина. Он издавал восхитительные чувственные звуки, толкаясь. Не отпускал его волос, но теперь ласково перебирал их пальцами и улыбался, чувствуя, как руки Кастиэля жадно притягивают его бёдра сильнее к себе. Кастиэль ощущал свою эрекцию почти с болью, но прикасаться к себе было стыдно, очень стыдно. Стыднее, чем обхватывать жадными губами пульсирующий член садовника, и цепляться за его ягодицы, вминая пальцы в упругую мраморную гладкость полушарий. Дин обещал ему скорое цветение самых прекрасных растений на свете, Дин сам - самое прекрасное существо на земле... - Еще, Кастиэль…ещё… - имя, произнесенное в обход всех формальностей и правил этикета - да и какой этикет, к чёрту - полоснуло мягким сочетанием звуков последнего слога и Кастиэль не мог сдерживаться больше: плюнув на то, что их могут услышать, застонал сам, вибрацией горла подгоняя Дина к разрядке. Тот стал толкаться сильнее, интенсивнее и с каждым толчком дивно выдыхал низкое «Кас», уже совершенно неприлично сократив имя графа до трех букв. Последний раз вставил особенно глубоко, вжав ладонь в графский затылок и Кастиэль ощутил слезы на ресницах, тут же солоноватый выплеск густой спермы из члена прямо в горло и последний сладкий стон, вырвавшийся из пухлых губ ЕГО садовника. Кас проглотил всё, слизав остатки с розовых губ. Встал с колен, отряхнувшись, и чуть не упал от головокружения. Сильные руки подхватили его: - Вы в порядке? – Дин внезапно перешел на «вы», напомнив Кастиэлю, как низко он пал, только что занявшись грязным извращенным сексом с прислугой. Но руки были нежны, а голос – участлив. А последняя фраза–вопрос, была, скорее, утверждением: - Придете завтра посмотреть на ирисы? – Дин сощурился, заглядывая глубоко в синие глаза Кастиэля, и ответил сам, даже не задумавшись, - конечно, придете. ...Ирисы, прекрасные цветы древне-восточной Азии, такие хрупкие и быстроцветущие, но так дивно хранящие в своих лепестках истинно синий цвет. Конечно, многочисленное количество гибридов, выведенных искусственно, предлагает широкую палитру красок - от темно-фиолетового, до нежно кремового, или почти лососевого оттенка лепестков. Но Кас всегда предпочитал классический синий, теряясь в прилагательных, предлагавшихся в латинском языке – точного определения этому цвету не было***. Новый, привезенный им сорт, был просто чудесным. Бутоны, ещё не распустившиеся, но вот-вот, хранили бархатно-черный цвет в глубине своих лепестков, и невозможно было догадаться – какой секрет сокрыт в самой сердцевине чудесного произведения. Эбони Энджел сейчас выглядел почти траурно, мелькая черными пятнами среди зеленых стрельчатых листьев, но это было предвосхищение откровения, которое случится лишь когда раскроется первый бутон. - Я кажется, ошибся на день, - прозвучало за спиной без предупреждения и Кастиэль обернулся. Дин стоял позади, с любовью смотря на клумбу так и не распустившихся ирисов. - Ничего, я подожду, - тихо проговорил Кастиэль, понимая, что говорит явную неправду – ждать больше не было сил. – Я бы хотел только… я бы… Он сбился, ощутив снова насмешливый взгляд веселых глаз и проклиная себя – Дин прекрасно видел, чего хотелось истомленному Кастиэлю. Он был самоуверен до жути. И так естественен среди буйной зелени и цветения в своих полуодеждах. - Пойдем, - взял он Кастиэля за руку и повел за собой вглубь раннего сада, прямо в невесомое облако тумана, что выплывало на них из маленького пруда в низине. Кас с удивлением обнаружил там уединенный уголок, о котором даже не знал. Маленький пруд был дивным. Лилии звездами плыли в его темно-зеленой мути и все было влажным, теплым, тяжелым. Как и член Дина, который привычно лег на язык, придавив его горячо и требовательно. Садовник сидел на поваленном бревне, раскинувшись живописно и свободно, и мягко водил своим членом по розовым губам и языку Кастиэля. Размазывая слюну и небольшую капельку смазки из маленькой дырочки на головке. Дышал урывками и тихо смеялся, когда жадным ртом Кас пытался словить ускользающую плоть. Кастиэль измаялся. Собственный член ныл, а воспоминание о вчерашней мастурбации после неожиданно жаркого свидания в саду, отдавалось всплесками удовольствия внизу живота. Дин, прекратив играть с его ртом, вдруг приподнялся и грубо пропихнул весь ствол почти до горла, замерев на мгновение от горячей и влажной тесноты слизистой. Кастиэль поперхнулся, снова ощутил слезы и сильную руку у себя в волосах. Понял, что грубость эта - желанна; что хочет он этого больше всего на свете – вот так обладать Дином, его запахом, его плотью, вкусом. Им всем. Застонал сладко, начиная сосать, и Дин заинтересованно опустил взгляд на темную макушку между своих ног, с трудом сфокусировавшись на слипшихся черных ресницах аристократичного любовника. Перевел взгляд ниже. Кастиэль, одетый в простую белую рубашку и свободные брюки, не сразу понял, куда смотрит Дин. Потом сообразил, когда тот, отстранившись, спросил: - Так хочется? Да? – с намеком указывая на топорщащиеся брюки Кастиэля. Выскользнул из горячего рта окончательно и снова провел членом по губам с нажимом. Попросил: - Расстегни ширинку, достань его. Кастиэль сразу ощутил себя уязвимым, когда спустил с себя брюки до колен и бесстыдный Дин, ничуть не смущаясь, уставился на его торчащее достоинство. - Хочу, чтобы ты кончил со мной, Кастиэль, - мягко, но требовательно произнес его садовник, снова проталкивая в графское горло свой член. Кас только благодарно кивнул, вдруг осознавая, что зачем-то ждал разрешения… Туман гасил их вскрики и непристойные звуки. Их стоны тонули в гладкой малахитовой зелени пруда, скрывая грех в зарослях осоки. Дин толкался неистово и Кастиэль старательно сосал, сжимал губы, уже приближаясь к своему сладкому спазму. Рука естественно легла на собственный член и интимнейшее занятие превратилось в соучастие. Дин, почти выскользнув изо рта Кастиэля, стал так же ритмично двигать рукой, оттягивая плоть с головки, дразня ее идеальным рельефом его взгляд и снова тычась в губы, прося ласки. Кас ловил её, послушно раскрывая рот, стонал низко и забыв на несколько мгновений про своё удовольствие, смотрел как Дин, жесткими завершающими движениями кисти доводит себя и выплескивается на подставленное лицо. Рука жестко обхватила челюсть, заставляя открыть рот и теплые капли неряшливо, порочно забрызгали язык Кастиэля, губы, щеки, попав на рубашку… От долгого стояния на коленях и терпкого запаха Дина кружилась голова, в низу живота забилось, заболело что-то и взорвалось во всем теле тотчас вспышкой острого удовольствия. Кастиэль кончил себе в руку, чувствуя себя мокро и грязно, и абсолютно восхитительно. - Мне нужно работать, - услышал нежное, но отстраненное. Кас все еще стоял на коленях, увязая в болотной тине, пачкая брюки еще больше, когда Дин натянул свой комбинезон на влажное голое тело и пошагал к просветам в листве сада, выбираясь из их уединенного уголка. Он обернулся, уже почти скрывшись в листве: - Ирисы распустятся завтра. Я уверен. Кастиэль ничуть не сомневался в этом. Как и в том, что приглашение на третье свидание донесено до его ушей донельзя изысканно и явно отдает чем-то аристократичным и тонким. Почти королевским.***
Быть может, утро слишком туманное. Именно поэтому так тяжело дышится и нет сил бежать... Кастиэль проснулся поздно, рассвет уже зрел и вязкая сырость сада испарялась, пронзенная первыми робкими лучами восходящего солнца. Сон был так глубок и сладок, что Кастиэль практически проспал начало нового дня. То самое волшебное время, когда лепестки цветов, дрожа от свежести утренней росы, начинают распускаться и источать сладость. Едва приведя себя в порядок, Кас выбежал в сад и стараясь сохранить остатки достоинства, быстро зашагал в отдаленный предел парка, где черное покрывало ирисов затапливало зелень, глуша цвет. Быть может, утро слишком влажное. Быть может, торопился он не только к цветам… Ветер легко овеял его лицо, принеся на миг свежее дуновение моря – каких-то десять километров невысоких холмов отделяло его от Ла-Манша, и всего лишь миг – от мысли о побеге вдвоём: Франция всегда была куда более терпима к королям, которые осмеливались спать с прачками. Дина Кастиэль увидел издали. Он стоял спиной к нему, но сразу обернулся, едва услышал его легкие торопливые шаги и частое дыхание. Словил руками, обнимая, и развернув от себя, прижался грудью к спине, и крепкими бедрами к бедрам. Указывая на чернеющее впереди пятно рукой: - Смотри. Первое их объятие было сладким. Но Кастиэль завороженно всматривался в чудесное откровение, которое явили ему только что распустившиеся бутоны ирисов. Бархатные черные лепестки раскинули руки в стороны и обнажили сердцевину, в самом центре которой пылало чистое синее пламя. Истинный оттенок грозового неба, повторяющий кобальт радужки самого Кастиэля, всполохами частых молний пронзал черное поле и теперь оно не смотрелось траурно и неказисто – теперь буйство неоново-синего крапа притягивало взгляд своей яркостью, отвлекая от скучно розовых кустов диких роз и пурпура пионов, от белой непогрешимости лилий, и лихорадочной цветастости желтых, лиловых и красных георгинов. Вдалеке невысокие, одиночно стоящие кустики диких васильков с завистью смотрели на чудо, не смея соперничать цветом и тихо качали изумленными головками на ветру. - Они прекрасны, - интимно прошептал знакомый баритон прямо на ухо, опалив его кончик жарким дыханием, - они… совершенны. …Стандарт чрезвычайно черный, фолы – бархатистые, слегка отдающие чистым синим. Густые бородки черные, с черными же кончиками… Дин перечислял характеристики цветка, немного монотонно, журчаще звуча Кастиэлю на ухо знакомыми ботаническими терминами и слышалось это как песня, как самое необычное и диковинное соблазнение, когда с пухлых губ садовника срывалось что-то об однолетних цветоносах; о плоских мечевидных листьях, собранных вееровидными пучками; об одиночных цветках, душистых у отдельных видов, которые отличаются… «изящной формой и богатой гаммой оттенков, от чисто-белых до почти черных» продолжил Кастиэль, нарушив своё молчание и чувствуя, что подхватывая занимательное проговаривание, включается в некий, предвкушающий что-то очень желанное, флирт и понимая – эта прелюдия, затеянная Дином, уже никак не сочетается с его якобы крестьянским происхождением и бьет контрастом по нервам, возбуждая похлеще только что произнесенного «столбик пестика, рассеченный на три лепестковидных лопасти…» - Дин, - прошептал Кастиэль, уже не в силах отдалять неизбежное, происходящее между ними, - Дин… Садовник расцепил руки, отпуская, разворачивая Кастиэля к себе и легонько толкнул его в грудь рукой, предвосхищая движение Каса привычно встать на колени. - Не так, мой ангел, - произнес не то нежно, не то с хищной снисходительной издевкой, - не так. Несильный толчок нарушил все равновесие в Кастиэле и он стал падать в траву – медленно, раскинув руки, совершенно не сопротивляясь тому, что скорее всего его окончательное грехопадение свершится прямо здесь, в сыром утреннем саду на черной земле среди черных ирисов. ...Дин торопливо расстегивал ему рубашку, попутно склоняясь к белой коже груди и терзая ее поцелуями. Кас, грубо вжатый им в чернозем, глухо стонал и помогать Дину не решался, просто позволяя делать с собой всё. Садовник распахнул белые полы легкого батиста и провел ладонями от сосков вниз, надавил на выступающие косточки таза, скользнув пальцами под пояс брюк и вжался в Кастиэля сильнее. Убедительно доказывая своей твердостью, что бежать тому теперь некуда. Потянулся к губам, наваливаясь и смял их розовую плоть своим пухлым ртом. Первый поцелуй вышел грубым, требовательным: Дин запустил свой язык поглубже, провел по деснам, скользнул вдоль языка Кастиэля, обхватил его губами, стал сосать. С животной страстью, с вызовом, мешая их слюну и воздух между ними, делясь своим приглушенным стоном прямо в горло. Когда оторвался, сказал: - Раздвинь ноги, - хрипло, невнятно, попутно стаскивая одну штанину Кастиэлевых брюк, - широко раздвинь. Кастиэль бросил разглядывание красивого лица Дина, так стало стыдно от его откровенно вожделеющего взгляда, от наглых прикосновений умелых рук и о, боже, таких настойчивых пальцев, которые в этот самый миг проникли прямо между ягодиц, жестоко минуя возбужденный член. Кас жарко выдохнул и раздвинул ноги еще шире, залившись маковым цветом и зажмурил глаза, приготовившись. Дин замер, вглядываясь, и вдруг засмеялся. Затормошил Кастиэля, зовя: - Ты что… ты… Я первый у тебя, что ли? – смешливо блеснул зеленью глаз, - первый? Это было так очевидно, что Кастиэль не стал лгать и притворяться, и вспоминать свой неудачный опыт с Мэг. - Первый, - сказал, смущаясь и отводя глаза. Дин внимательно смотрел, переводя взгляд ниже, прямо между раздвинутых ног готового пасть Кастиэля, будто печать девственности должна была быть явно видна где-то в глубине его белых ягодиц. - Мне показалось, - Дин вдруг смутился сам, остановив ласки и решая – что делать ему с молодым графом-девственником, - мне вчера показалось, что ты… достаточно искушен и… Кастиэль вопросительно и молча смотрел и поэтому Дин не стал миндальничать, сказал прямо: - Ты так сосал, господи, Кас... - Мне очень хотелось, - ответил правду истомленный паузой Кастиэль, - ты сводишь меня с ума, ты… самое прекрасное, что я видел… Ты… Дин зажал ему рот рукой, чтобы остановить поток бессвязных признаний и просто продолжил. Но теперь его руки стали немного нежнее и с полным восторгом Кастиэль увидел в затуманенных страстью глазах Дина какое-то дикое и первобытное удовлетворение от осознания обладания первым. Падение Кастиэля произошло стремительно и быстро. Без излишней сентиментальности и пустой болтовни, как и должно, наверно, было произойти что-то подобное между двумя мужчинами. Уже после, он лежал на теплой сырой земле, раскинув руки. Ощущая себя бесподобно грязным, чудесно запятнанным стыдными прикосновениями своего полуголого бога. Буквальное понимание этого доказательно упиралось ему в копчик – твердый комок чернозема больно впивался уже вот минут пять в кожу, пачкая её, но сил пошевелиться не было. Дин, теплый и тяжелый, лежал на нем расслабленно и горячо выдыхал в шею, почти касаясь ее губами. Кас чувствовал, как между их животов, прижатых друг к другу размазано ещё теплое, скользкое озерцо его собственной спермы, а из распухшей дырки вязко сочится доказательство любви Дина. Белые капли стекали по ляжкам прямо на землю, орошая её, и Кастиэль улыбался, представляя любовника лесным фавном; вспоминая, что в греческой мифологии такие полубожки в пределах, им принадлежащих, осеменяли всё движущееся и не движущееся вокруг. Дин оказался снисходительным божком. Он был нежным с ним целых две минуты. Он, перед тем, как взять Кастиэля, мягко обвел ладонями его приподнятые ягодицы. Раздвинул их руками, тут же услышав: - Будет больно? - Не будет, - рассмеялся Дин и звонко шлепнул его по ляжке. - Расслабься. От неожиданно игривого жеста Кас вздрогнул и зажмурился снова. И снова получил шлепок от смеющегося Дина. - Расслабься, - повторил тот, легонько похлопывая его ягодицы, стараясь попасть по самой серединке и конечно, попадал, задевая пальцами сморщенную кожицу сжимающегося отверстия. Потом облизал ладонь, засунул три пальца в рот, причмокнул. Кастиэль отвлекся на это зрелище, вспоминая и завидуя всем травинкам, побывавшим во рту его любовника и замер, почуяв интимное прикосновение. Влажный палец Дина обводил его отверстие, массировал, надавливал и Кас даже не понял в какой момент он погрузился в него, потому что одновременно с этим Дин обхватил его упавший член другой рукой и стал играть с ним, уверенно водить ладонью по ёрзающей коже. Было немного больно, и снова стыдно, лежать почти голым и растерзанным на черной земле, среди высоких стеблей ирисов, вытянувшихся почти на метр в высоту. Но Дин приподнялся, скидывая с себя комбинезон и стал равным с Кастиэлем – таким же голым, а ещё жадным и нетерпеливым. И стало еще больнее, когда горячая головка надавила на его растянутый анус и Дин медленно толкнулся в Кастиэля, не обращая внимания на его сжавшиеся кулаки, которые смяли в пригоршнях чернозем так сильно, что он стал сочиться темной вязкой массой между его пальцев. Дин что-то шептал ему, придерживал за плечо и иногда бросал взгляды вниз, туда, где их тела соединялись. Ласково водил рукой по графскому члену, тихонько толкался вперед, вперед и наконец уперся бедрами в белые ягодицы, войдя на всю длину, и Кастиэль почувствовал себя заполненным, окончательно отдавшимся и…счастливым. Воспаленная дырка горела от толчков Дина. Под рубашку забились комья грязи и запрокинутая темноволосая голова графа жестоко елозила по чернозему. Дин вдруг остановился. Поднялся на колени, выйдя из Кастиэля. Вздернул его бедра на себя и снова скользнул внутрь, плавно двигаясь. Стал ласкать его рукой, смотря на закушенную в кровь губу своего аристократичного любовника. Кас кончил быстро – от странно сладкой боли в растянутой дырке, от чужой умелой руки. От того, что Дин смотрел так жадно и пристально на его мучительно-долгожданные содрогания. Сил у Кастиэля не осталось, он просто лежал, раскинувшись безвольной куклой, пока Дин дотрахивал его, вбиваясь жестко и глубоко. Белесые капли на его животе дрожали от толчков, а со стоящих рядом изумленных ирисов срывалась дождем утренняя роса. Дин был таким красивым, таким неистовым, что никаких сомнений не оставалось в предрешенном самой судьбой падении Кастиэля. Кас ощутил что-то теплое в себе, услышал собственное имя, произнесенное тихо и нежно, со стоном, и на этом грехопадение его завершилось. …Откинутая в сторону рука, придавившая собой пару стеблей и черный бархат соцветий, манила ярко-золотистого жучка, что полз к Кастиэлю по травинке. Кас скосил на него глаза, не в силах пошевелиться; раскрыл ладонь ещё больше и через секунду ощутил легкое щекотание маленьких лапок. - Мой Кастиэль, - услышал тихий шепот у уха. Кас вздохнул еле-еле, придавленный тяжестью Дина, и счастливо улыбнулся.***
«Опять» - мрачно подумал, а скорее почувствовал Кастиэль, просыпаясь, и откатился от мокрого пятна в центре огромной кровати. Вторая неделя каторги в родовом имении подходила к концу. Кастиэль, в силу их бедственного положения уже замучился самостоятельно стирать втихаря простыни, а делать это приходилось регулярно. Он вспомнил сегодняшний сон и покраснел. Понежился еще немного в воспоминаниях о случившемся не наяву и вздохнул: идеальная реальность его грёз никак не повторяла реальность настоящую. Которая не замедлила явиться: внизу хлопнула дверь и мужик, нанятый Бальтазаром в качестве дворецкого вместо сбежавшего, пьяным икающим рёвом возвестил на весь замок: - Его сиятельство, сэр Дин Винчестер! Тут же раздался смех, неприлично громкий, и стремительные шаги вверх по лестнице. В доме, мебель которого распродали еще год назад, все звуки были слышны отчетливо. Объект грёз Кастиэля, безродный богач и без двух минут – жених Анны, в которого он неосторожно и так неожиданно влюбился в первый же день, с первого же взгляда, достиг, видимо гостиной, где за завтраком все уже собрались и поздоровавшись вскользь, тут же поинтересовался очень громко: - А где наш самый младший растрёпа? Спит еще? Голос был смешливым, чуть нахальным и играл знакомыми снисходительными нотками, так идеально совпадая со звучащим во сне, что Кас покраснел еще сильнее и уткнул лицо в подушку, будто его мог кто видеть. Гейб, кажется, что-то ответил, Анна серебристо засмеялась и послышалось шумное отхлебывание – Дину, вероятно, предложили чай. Он вел себя уже почти как родственник или как хозяин, приезжая к ним каждый день, и Бальт ворчал недовольно, что он компрометирует сестру такими частыми визитами, вместо того, чтобы сделать предложение. Гейб махал на него рукой – опомнись, братец, время нынче уж не то! Да если бы даже к нам ездил гусарский полк – никому бы дела не было до этого, и так все знают о нашем позорном разорении, какая тут забота о репутации сестры... Кастиэль был вынужден проводить с семьей и Дином всё время, мысленно щипая себя побольнее во всех местах, чтобы унять блуждающие мысли о том, как же Дин хорош. Хорош на лошади, хорош без неё, хорош, стоя у окна и сидя в кресле. Да, развалясь, и непристойно раздвинув колени. Так непристойно, что массивный бугорок между его ног моментально притягивал взгляд Кастиэля, заставляя краснеть и щипать себя с невероятной уже силой. Член привык вскакивать как ненормальный просто от всего, что предлагалось расточительным Дином – от его насмешливого голоса, от частых взглядов Винчестера, которые Кас ненавидел оттого, что не понимал – зачем вообще этот мужлан, этот любитель бюстов, так таращится на него и иногда легонько пихает в плечо, встречая в коридорах. Он ненавидел, хотя нет, скорее адски завидовал Дину в тот день, когда не выдержав постоянного соседства недосягаемой своей мечты, сбежал в Кентербери якобы за необходимыми покупками. И именно тогда миллионер его прикатил в замок на страшно пыхтящем выхлопными газами трехколесном чудовище, называемом мотоциклом. Он был одет в галифе, короткий сюртук и краги с очками, и так шумел ревущим мотором, что Анна наотрез отказалась прокатиться с ним в коляске, побоявшись скорости. Кас закусывал губу – мотоциклы, появившиеся недавно, ему нравились, и он бы как раз ни за что не испугался сесть с Дином на это чудо техники и прокатиться в поля. Возможно, он даже не побоялся сесть к нему за спину, а не в коляску и сразу представил, как обнял бы его руками и прижался к сильной спине… Эх. Родственнички кривили носы, а Бальт даже сказал, что когда денег девать некуда, можно тратиться на всякие адские машины, которые вряд ли вообще получат признание – слишком шумны и опасны. Кастиэль его мнения не разделял и богу молился, чтобы увидеть Дина на мотоцикле опять. Но Винчестер снова пересел на лошадь и прибывал в их имение верхом все последующие визиты, не ленясь делать по двадцать миль за день. Кас узнал, что у Дина свой дом недалеко от Дувра, где с высокой террасы можно наблюдать прилив. Что у него есть брат, младший, который тоже учится в университете, постигая юриспруденцию. Что родители их умерли и Дин, мальчишкой поднимая семью, выучился играть в покер и на этом неожиданно разбогател в Лондоне. Много чего узнал про него Кастиэль, чего знать ему было необязательно. И даже то, что на пути к их замку, Винчестер в солнечные дни любил бросить поводья и завалиться в зеленую траву кентерберийских холмов позагорать. Абсолютно голым. В общем, был далёк от норм приличия и этикета. И Кастиэль в последнее время находил это совершенно очаровательным в нём. Быть может, обнаженный Дин, беззаботно сосущий травинку в изумрудных лугах, позволил бы Кастиэлю заявить о своей безответной влюблённости, но бегать по полям в поисках своего полуголого фавна было не с руки, а привычному Дину, который сидел напротив него за чаепитием, и насмешливо разглядывал в упор, будто зная всю его подноготную, Кас никогда не решился бы признаться. Бабник, который присвистывал, завидев всю больше и больше углубляющиеся декольте Анны, никак не мог даже предполагать, что разбил мужское сердце и сватается, вроде как, совсем не к тому члену семьи. Кас вздохнул, быстро поднялся с постели и привел в себя в порядок. С тяжелым сердцем поплелся в гостиную: видеть красавчика Винчестера было уже невмоготу. Невмоготу было думать, что он всего лишь обычный охотник за титулом, который даже не утруждает себя ухаживаниями – ездит к ним просто так и торчит в замке по пол-дня, совсем не развлекая Анну, но зато умело терзая Кастиэля шутливыми издевками. И хоть должен был чувствовать себя Кас весьма уверенно и смело, разговаривая с необразованным мужланом, который вгонял в краску сестру своим сленгом, но отчего-то не чувствовал. Сбегал иногда от невыносимого яркого и внимательного взгляда в сад, вспоминая свои сны и грустно смотрел на зеленое поле ирисов, которые, прижившись, даже и не думали расцветать. Завязи бутонов кое-где были заметны, но возможно, им просто не хватало солнца и тепла, чтобы распустить свои иссиня-черные лепестки. Три дня назад Кастиэль бросил даже заглядывать в отдаленный уголок сада, где посадил их – так печально и символично всё это было. Спустившись к завтраку, точнее, опоздав, он привычно услышал громкий смех и ироничное приветствие: - А вот и наш соня! Винчестер сидел на подоконнике, чем очень смущал Анну, и тискал пухлыми губами очередную травинку. Кастиэль поздоровался и сел к столу. Мрачно отпил чаю и так же мрачно сообщил всем, что на днях покинет замок, потому что учебу забрасывать нельзя и затянувшийся отпуск нужно заканчивать. Бальт нахмурился и сказал, что они это обсудят позже. А Винчестер, легко спрыгнув с подоконника и по-хулигански выплюнув травинку прямо под ноги, вдруг стал прощаться. Как-то сердито посмотрел на Кастиэля и даже не кинул взгляд на расстерянную Анну. Габриэль удивленно просил его остаться, потому что обычно Дин засиживался у них до обеда, весьма скудного обеда, конечно, но всё же… Но сейчас он так заторопился домой, что семейство всполошилось: - Ах, ну что вы, останьтесь, мистер Винчестер, - приговаривали Коллинзы, не замечая, как самый младший из них потихоньку ускользает из гостиной, а Дин тяжело и недобро смотрит вслед беглецу. Их голоса еще звучали в коридорах, по которым быстро шел Кастиэль, хваля себя, наконец, хоть за какое-то проявление смелости – вот так снова заявить, что ему здесь надоело и он намерен покинуть опостылевшее гнездо. Раз уж кричать о своей любви он не может. Сильная рука словила его на темном повороте и Кас чуть не налетел на Дина. Они и раньше сталкивались тут и там, и Кас всегда ужасно краснел, благодаря бога за коридорный полумрак. Винчестер легонько хлопал его по плечу и обычно шутил о чем-то, замолкая на полуслове, когда в конце длинного коридора показывался кто-то из семьи или прислуги. Но сейчас они были одни и Дин нагло схватил его за запястье. Запястье у Кастиэля было тонким и изящным – стало больно. И он позволил себе разозлиться: - Пустите, - вышло хорошо, сердито. - Что вы себе позволяете? Дин усмехнулся и вдруг поинтересовался: - Куда это мы сбегаем? В Лондон? – и сжал пальцы сильней, будто намекая, что без его разрешении сбегать никуда нельзя. - Я не собираюсь перед вами отчитываться, мистер Винчестер, - отчеканил Кас, чувствуя теплоту пальцев Дина, и вдруг понимая, что говорить стало труднее, - как и не собираюсь больше смотреть на то, как вы играете моей сестрой. Весьма грубо и имея, вероятно, намерения не совсем... Дин вмиг разжал пальцы, так неожиданно выпустив руку Кастиэля на волю, что тот, вместо того чтобы почувствовать свободу, ощутил потерю. - Я? Играю? Вашей сестрой? – перебил он Каса, и глаза у него стали круглые и кошачьи, а брови он вздернул совершенно потешно, - милый граф, я вовсе… я не… Я играю не с ней, что вы… Это мне никак не интересно… Непонимающий Кастиэль потирал запястье и Дин опустил взгляд туда. Сделал движение – Кас готов был поспорить, что утешающее, но агрессор отпрянул, испугавшись своего порыва и услышав: - Сэр, быть может, шутки над моей персоной и являются для вас развлечением, но больше терпеть я этого не намерен. Надеюсь, мой отъезд никак не повлияет на события, которые неминуемо должны будут случиться с моей семьей в силу ее бедственного положения, и надеюсь также, - Кас передохнул, - что вы, хоть и не дворянин, все же достаточно благородны и когда добьетесь своей цели… Договорить он не успел, потому что Дин знакомо усмехнулся и заверил его, снова перебив: - О, не сомневайтесь, я её добьюсь. Я её прямо сегодня начну добиваться, раз уж цель эта такая обидчивая, упрямая и недогадливая… И взглянув прямо в синие испуганные глаза Кастиэля, Дин хлопнул по стене рукой, хохотнув. Ушел, стремительно шагая по коридору, а Кас удивленно слушал, как эхо разносит отзвук винчестерского смеха по замку. Внезапно стало страшно и интересно. Или даже страшно интересно, потому что угроза в голосе Дина была вовсе не шуточной. Ровно через тридцать минут пустынный замок огласили громкие возмущения Джошуа, садовника. Он целеноправленно шел к комнате Кастиэля и сокрушенно приговаривал, держа в руках грязную охапку странных цветов: - Ваше сиятельство, сэр, вы посмотрите, что делается! Да что же это такое! Обхожу я сад и вижу - там, этот, простите, без роду, без племени - мистер Винчестер… На его причитания из своих комнат вышли все и рассказ садовника, который почувствовал себя в центре внимания, сразу же пышно расцвел шокирующими подробностями: - Я догадывался, что этот джентльмен, не совсем джентль…простите, но я застал его, рвущего коллекционные ирисы молодого графа! Которые только-только расцвели! И он даже не смутился, когда я его застукал, простите! – он потряс неряшливой кучей вырванных с корнем цветов, с которых тут же посыпался на паркет жирный чернозем, - я сказал, что если ему для молодой графини нужен букет, то добро пожаловать на наш кентерберийский рынок, сейчас как раз цветочная ярмарка, и к сведению, мисс Анна любит розы, а не эти… С потрясаемой им охапки сыпалась земля, сломанные стебли мертво волочились по полу и нежные соцветия, лишенные опоры, уже вяло склоняли свои головки. При каждом взмахе из глубины черного бархата лепестков мелькало пронзительно-синее… - Какой варвар! – восхищенно воскликнула Анна, покраснев, и уже потянувшись к цветам, но садовник лишь сочувственно кинул на нее взгляд и отвел руку с букетом в сторону: - Этот богатый выскочка заявил, что розы тут не помогут и ему нужны именно эти цветы. Уверен, он даже не знает, как они называются. Но он сказал, что оттенок лепестков самый, - Джошуа тщательно изобразил акцент Дина, - «то, что нужно». Что он совпадает идеально, как, говорится – цвет в цвет… Кастиэль, еще минуту назад стоящий и убито смотрящий на свои так жестоко погубленные ирисы; чувствующий крах всех своих чаяний и надежд, которые дал ему Дин совсем недавно, теперь молился, чтобы Джошуа замолчал. Чтобы не смел даже произнести, оттенок чего идеально повторяют нежные лепестки дивных цветов. Но проклятый садовник мелкими шажками приближался именно к нему и точно передавал все высказывания Дина, уже понимая, скандал какого рода назревает в семействе. Тем не менее, совершенно не имея сил остановить поток откровения, который изливался из него по инерции: - В общем… эти цветы не для графини, сказал он, а… Кастиэль не стал ждать продолжения, он выхватил букет у садовника, буквально выдрал его из рук и скрылся за дверью своей спальни. … - для молодого синеглазого графа, - все равно успело донестись до его ушей, которые тут же запылали. И услышали, как раздалось возмущенное восклицание Бальтазара, пошлый смешок Гейба и тихий разочарованный всхлип Анны. Потом все звуки исчезли, так зашумело в висках. «Дин» - привалившись к двери, произнес Кастиэль почти шепотом, совсем по-другому ощутив звучание его имени, представив… Щеки вспыхнули, Кастиэль уткнулся в ирисы, будто барышня какая. Тонкий аромат услужливо напомнил, что обожаемый им варвар только что разворотил клумбу его любимых цветов, чтобы, хм…преподнести эти самые цветы ему. Ну какой мужлан, прости господи, ласково подумал Кастиэль и улыбнулся нежно – Дин был бесподобен. Он вдруг опомнился и кинулся к окну. Вдалеке, уже почти на самой вершине изумрудного холма гарцевал одинокий всадник. Он не мог видеть происходящего в замке, но будто почувствовав взгляд, вскинул в прощальном жесте руку в его сторону, красиво подняв коня на дыбы. Великолепный варвар, сон его и будущая явь - Дин Винчестер. За дверью спальни назревал очередной семейный скандал и Кастиэль с удивлением, первый раз в жизни чувствовал себя эпицентром бури. Скорее всего, после откровенного признания Дина, который скрывал свои чувства все две недели под маской насмешливой иронии, его даже на порог замка не пустят. Плевать. Плевать, что почти ничего о нем он не знает. Плевать, что вряд ли сложатся у них изящные беседы на латыни или греческом. Кастиэль знал, что пойдет за ним на край света и улыбался, глядя на сломанные стебли ирисов - какой Дин, наверно, нежный, раз предпочел признаться, подарив цветы. Он опустил взгляд на раскрытые бутоны, что еще держали его руки. И не в силах больше стоять, выронил охапку прямо в запачканную сладкими снами постель, упав туда же. Зарываясь руками и лицом в бархат лепестков, пестрящий кобальтовыми всполохами. Такими синими, что резало глаз. И удивительно, точь-в-точь повторяющими небесный оттенок его взгляда.