Ты хмуришься вечно, и мы так беспечны

Только помни о том, Что твой взгляд — словно выстрел Под сводами древнего храма. Сплин, «Скоро будет солнечно»

— Элиот, — Эрнест заглянул в гостиную. — Нам пора. Фортепианные переливы-капели смолкли. Руки Лео замерли, касаясь клавиш кончиками пальцев, а потом опустились на колени. Элиот кивнул Эрнесту и нетерпеливо взмахнул ладонью. Тот понятливо скрылся в коридоре. — Я приеду в следующие выходные, — сказал Элиот. Он поднялся с софы, нарочито небрежным движением поправил шейную ленту, и без того сидевшую идеально. Он ждал колкости в ответ на это, в общем-то, ненужное обещание. Лео вдруг улыбнулся — легко, одними уголками губ, но очень тепло и светло. — Я буду ждать. Элиот уставился на него, не веря своим ушам. Лео будет... что?.. Ждать? С каких это пор? Уж не болен ли он. Лео встал из-за фортепиано и подал Элиоту плащ. Он сделал это так ловко и привычно, словно всю жизнь этим занимался. И Элиот лишний раз убедился в правильности своего решения: Лео станет его слугой. Только он и никто больше. Элиоту не нужны молчаливые, лишённые собственного мнения слуги, которых так ценили братья с сестрой. Полезные и удобные вещи. Элиот не хотел, чтобы перед ним пресмыкались; он желал, чтобы его уважали и ценили, как человека. Проводить его Лео не вышел, но, уходя, Элиот обернулся и увидел в окне знакомый силуэт. В гостиной горели свечи, и Элиот успел различить движение чужой головы — лёгкий поворот к окну. — Оглядываться — дурная примета, — усмехнулся Эрнест. — Пошевеливайся, братишка. Только учти, отцу — ни слова. Ты слишком часто здесь бываешь. Если он решит, что тебя очаровала девчонка-сиротка, он с ума от злости сойдёт, и нам с Клодом не сносить головы. — Какая ещё девчонка-сиротка! — вскипел Элиот. Эрнест в ответ лишь заливисто рассмеялся и прибавил шагу, торопясь скрыться от зябкой весенней ночи в тепле экипажа. Забираясь следом и уже стоя на ступеньке, Элиот не удержался и снова обернулся, но Лео в окне не было. Оно зияло золотистой пустотой. Выполнить обещание Элиот не смог. В академии его наказали и посадили под домашний арест за спор на повышенных тонах с преподавателем. Все выходные ему пришлось просидеть под замком, в компании с книгой. Едва ли не зубами Элиот выгрыз себе лишний выходной, но дома его ждала ссора: с Ванессой, с Эрнестом, с Клодом — из-за Лео. Отец выразил своё недовольство молча, одним лишь тяжёлым взглядом, и препятствовать поездке в приют не стал, за что Элиот был ему благодарен. И даже бурное негодование сестры и братьев не испортило ему настроения. В тот день весна вошла в свои права. Мир пел. Благоухал напоенный цветочными ароматами воздух, птицы заливались звонкими трелями. Пригревало солнце, и Элиот оставил свой плащ в экипаже. — Господин Элиот, — поприветствовала его миссис Уайт. Она вышла на крыльцо, вытирая о передник руки, выпачканные в муке по самые локти. — А мы вас не ждали до следующих выходных. — Лео в библиотеке? — спросил Элиот. Он принюхался к воздуху. Пахло свежеиспечённым хлебом и грушевым вареньем. Пожалуй, он останется до ужина. — Нет, господин, — ответила миссис Уайт. — Лео теперь здесь не живёт. Элиот остановился в дверях, обернулся, и, видимо, что-то отразилось на его лице, потому что миссис Уайт вновь заговорила — сбивчиво и торопливо: — Ах, да, вы же не знали. Неужто этот маленький негодник вам не сказал? Нашего Лео взяли в семью. — Взяли... в семью? — повторил Элиот. — В какую ещё, чёрт побери, семью?! У кого он теперь служит? — Но он не служит, — ответила миссис Уайт, озадаченно моргая и вытирая со щёк муку. — Лео усыновили. Усыновили. Это не страшно, у всех слуг были родители, которые считали за честь отдать своего ребёнка в услужение знатному человеку, и особенно — герцогских кровей. Он шумно выдохнул и спросил: — Ну и кто его усыновил? — Простите, господин, но я не могу вам сказать. Мы обязаны блюсти тайну усыновления. Прошу вас! — миссис Уайт вскинула руки, когда Элиот в ярости развернулся на каблуках, собираясь не то что-нибудь швырнуть, не то наорать на испуганную женщину, не то просто выбежать из треклятого дома. — Я не имею права! Лео увезли в воскресенье вечером, и теперь он официально член хорошей семьи. Вам не нужно беспокоиться. — Он... — голос сорвался, и Элиот прочистил горло, прежде чем продолжить. — Он просил что-нибудь мне передать? — Ничего, господин. Он вообще о вас не упоминал. Услышав последние слова, Элиот бросился прочь из вмиг опостылевшего ему дома. Ласковое тепло солнца теперь казалось ему обжигающим, пение птиц — раздражающим, а ароматы цветов он ощущал сродни запахам гнили. Яркие краски потускнели, и весна обрела серые тона. Шёл дождь. Осень началась хмуро и тоскливо. Элиот испуганно подскочил, и раскрытая книга упала с его груди на пол. Несколько мгновений ему потребовалось на то, чтобы осознать: он дома, лежит в своей постели, а за окном бушует гроза. Похоже, его разбудил рокот грома. — Элиот! — раздался из-за двери голос Ванессы, а за ним — громкий стук. — К нам прибыли гости. Будь добр спуститься, отец велел позвать тебя. Элиот посидел немного на краю постели, стряхивая с себя остатки тревожной дремоты, потом поднял с пола книгу, положил её на прикроватную тумбу и подошёл к двери. — Кто притащился в такую мерзкую погоду? — проворчал он, впуская Ванессу. — Не знаю, — ответила она с нотками досады в голосе. — Отец не пригласил ни меня, ни матушку, только велел тебя кликнуть да Эрнеста, а Клод уже внизу, с гостями. Наверное, важные особы, — она подошла к шкафу Элиота, открыла его и осмотрела придирчивым взглядом фраки и сюртуки. — Он просил выглядеть достойно. — Без тебя справлюсь, — ответил Элиот, раздражённо оттесняя сестру от шкафа. — Ты не должен сам справляться, — ответила она. — Для этого есть слуги. И я надеюсь, что отец перестанет потакать твоим прихотям. Это же неприлично, чтобы ты появился перед гостями без личного сопровождающего в свои пятнадцать! Ганс спустится с тобой. — У Гилберта тоже нет слуги, — напомнил Элиот, доставая из шкафа сорочку и простой чёрный сюртук. Взгляды на слово «достойно» у них с отцом сходились. «Достойно» — значит, просто, без выпячивания своего достатка, к чему имели страсть и Эрнест, и Ванесса, и даже Винсент. — Гилберт больше не член семьи, — бросила Ванесса и отвернулась, чтобы уйти. — Отец просил не медлить. Элиот переоделся, с горем пополам повязал ленту вокруг шеи и вышел в коридор. В потёмках он едва не наткнулся на безмолвную статую по имени Ганс, чертыхнулся и хотел, было, спуститься вниз, но Ганс остановил его, поправил шейную ленту, завязав её аккуратным красивым узлом, и только тогда почтительно отступил за спину. Когда Элиот спустился и вошёл в гостиную, братья уже были там. Эрнест поддерживал оживлённую беседу с темноволосой особой, возрастом не старше четырнадцати лет. Кроме отца, братьев и молодой леди в гостиной была супружеская чета и... Лео. Он был хорошо и дорого одет. Волосы у него были аккуратно подстрижены и, как того требовали приличия, собраны в хвост, перевязанный бархатной лентой, но длинные пряди всё равно падали на лицо и скрывали глаза и скулы. На носу сидели очки с круглыми стёклами. «Что за бред, у Лео ведь отличное зрение!» — единственная мысль, пришедшая в опустевшую голову Элиота. — А вот и мой младший сын, — представил его отец, а потом повёл рукой, приглашая его сесть. Элиот сел, не сводя глаз с Лео. Он чувствовал, что нарушает все рамки дозволенного, так бесстыдно пялясь, и что взгляд его далёк от дружелюбного, но не мог заставить себя отвернуться. — Ты не знаком с маркизами Джеймсом и Анабель Ланкастерами, а так же их дочерью Алексис. Они долгое время отсутствовали в Риверре. — Мы много путешествовали, — ответил Джеймс — высокий сухопарый мужчина с седыми усами и волосами, сохранившими остатки былой жгучей черноты. — А дорогая Алексис училась в закрытом пансионе для девочек. Мёдом полилась приторная светская беседа, в ходе которой отец делился последними новостями о Риверре, а Джеймс Ланкастер рассказывал диковинные истории о своём путешествии. Элиот, наплевав на правила хорошего тона, скрестил руки на груди и хмуро смотрел на Лео. Он ждал объяснений — от него, от его приёмных родителей, если он всё правильно понял, но ни маркиз, ни сам Лео не торопились эти объяснения давать. В гостиной ненадолго воцарилась лёгкая, зыбкая тишина, пока прислуга подавала чай. — Я хочу поговорить с Лео, — сказал Элиот. — С мистером Лео, — поправил его отец. — Простите моему сыну его бестактность, он очень горяч и не всегда следит за тем, что говорит. — Понимаю, — рассмеялся Джеймс. — Лео такой же. Когда рядом нет посторонних. Элиот прекрасно понял намёк и укол в свою сторону. Отец замолчал, но Элиот чувствовал его напряжение и торопливо поднялся, надеясь своим уходом отвлечь его от размышлений об обидных словах маркиза. Лео помедлил и тоже встал. От его былой сутулости и обманчивой внешней хрупкости из-за мешковатой одежды на пару размеров больше не осталось и следа. Он держался прямо и уверенно и первым покинул гостиную. В молчании они вышли в соседний зал для приёмов, ныне пустовавший. В огромном, затопленном темнотой помещении звучало гулкое эхо. В стёкла высоких стрельчатых витражных окон барабанил дождь. — Сын Ланкастеров, значит? — проговорил Элиот. Он остановился посреди зала, сунул руки в карманы и взглянул на исчерченные дождевыми брызгами окна. Душу жгла едкая обида. — Почему ты не сказал? — Я собирался сказать, — ответил Лео. — Но ты не приехал. Другой возможности не было. — Что за идиотские оправдания! Ты мог написать. Только не говори, что Ланкастеры не знают нашего адреса! — невольно Элиот повысил голос, и его злой крик отразился от высоких сводов потолка. — Ты мог хотя бы миссис Уайт письмо оставить. Хоть что-нибудь. Хоть слово! — Зачем? — последовал короткий ответ. Элиот развернулся, содрогаясь от дикого желания встретить голову Лео с ближайшей стеной. Он что, идиот? Или Ланкастеры его эти полгода сами головой били, да так, что все мозги вышибли? — Затем, что я твой друг, чёрт побери! — Элиот расправил плечи, сжал пальцы рук в кулаки, сдерживая рвущийся из горла крик. Он пытался говорить тихо, но всё равно повышал и повышал голос. — Или это уже ничего не значит? — Откуда мне было знать, что ты считаешь меня другом, — равнодушно пожал плечами Лео. — Я мысли читать не умею. — Да ты совсем умом тронулся. Стал бы я иначе ездить в этот треклятый приют, стал бы из-за тебя ссориться с братьями! — он прикусил язык. Он ведь так и не сказал Лео о своём намерении. — О чём ты? Лео стоял у дверей, заложив руки за спину, и выглядел до странности непринуждённо, словно и не прошло полгода, словно в последний раз они виделись на прошлой неделе. А может, так и должно было быть. Может, это Элиот принял всё слишком близко к сердцу. Он встряхнул головой, отгоняя порождённые злостью мысли. Пошёл Лео в Бездну со своей непринуждённостью. — Я хотел, чтобы ты был моим слугой, — ответил он. — Но братья были против и... — Так ты из-за этого злишься? — спросил Лео. — Потому что теперь у меня есть никчёмная благородная фамилия, и я не стану прислуживать тебе? В голосе Лео отчётливо слышалась холодная опасная ярость. Однажды Элиот уже напоролся на вспышку такой ярости, и на память у него остался шрам чуть ниже затылка. Ярость Лео была... дикой. Бешеной. Неконтролируемой. Панцирь сдержанной учтивости, а под ним — голодное пламя гнева. — Сдурел? — спросил Элиот растерянно. — Причём тут это? Я хотел, чтобы ты был рядом, потому что ты мой друг. — Ты как-то неправильно дружбу понимаешь, — отрезал Лео. — Я сделал то, что посчитал нужным, и оправдываться не обязан. Ты мне не господин, как ты мог заметить. — А мог бы им быть! Ты-то почему злишься, я не подразумевал ничего обидного или унизительного для тебя. Это честь — служить Найтреям. — Так засунь себе свою честь в свою благородную найтреевскую задницу, — сказал Лео и хотел выскочить в коридор, но Элиот в два шага нагнал его и ухватил за руку. Лео рванулся прочь с недюжинной силой, пальцы Элиота разжались, но в следующий миг он вновь крепко держал Лео, уже за плечи. — Хватит! — прикрикнул он на Лео. — Просто скажи, чёрт возьми, почему?.. Лео вдруг успокоился, как будто вся злость в нём угасла подобно задутому огоньку свечи. Он стоял, опустив голову, и волосы закрывали его побледневшее лицо. Уголки губ дрогнули, но столь быстро и неуловимо, что Элиот не был уверен, не показалось ли ему. — Так будет лучше, — сказал Лео. — И если ты хоть немного уважаешь меня, как друга, то поверишь мне. — Ну уж нет. — Есть вещи, которые должны оставаться сокрытыми. — Пошёл ты. Лео сжал запястья Элиота и порывисто оттолкнул их от своих плеч. Его волосы растрепались при безуспешной попытке к бегству, и он поправил выбившиеся из хвоста пряди. — Ты не поймёшь, а я не смогу объяснить, — он отвернулся. — Думаю, мы не можем быть друзьями. — Лео... — Джеймс и Анабель Ланкастеры прибыли сюда для того, чтобы просить твоих братьев и тебя сохранить секрет моего происхождения. Вы трое видели меня в приюте. У Ланкастеров погиб сын моего возраста и они надеются выдать меня за своего родного ребёнка, чтобы я без проблем смог унаследовать титул и состояние. Так что буду благодарен, если ты будешь держать рот на замке. — С каких пор тебе нужно состояние и титул? — спросил Элиот, нахмурившись. Он не узнавал Лео. Этот Лео был чужим и неправильным. Элиоту нестерпимо хотелось вновь взять его за плечи, развернуть лицом к себе, и... и что дальше? Что сказать, чем убедить, что их дружба никуда не делась, и что наличие родовитых родственников в какой-то степени только упростило её? — Они мне не нужны. Но маркиз так хочет, и это — то малое, чем я могу отплатить за его доброту. Повисла напряжённая звонкая тишина, и в этой тишине Элиот отчётливо слышал собственное дыхание и, кажется, даже дыхание Лео. Строгий чёрный фрак Лео казался грязно-серым; серыми были манжеты и воротник его сорочки; серыми были перчатки на руках, и серым было лицо. Только собранные в небрежный хвост волосы казались чернильным пятном в дождливом сумраке. Лео, очевидно, ждал ответа на свою просьбу, но Элиот упорно хранил молчание. Если он ответит, не важно, положительно или отрицательно, Лео уйдёт. Элиот, раздражённый его идиотским поведением, продолжать дурацкий разговор не желал, но не мог поставить точку и уйти. Мешало осознание нелепости происходящего, неправильности. — Я сохраню твою тайну, — проговорил он, наконец. — А когда тебе надоест играть в придурка, тогда мы поговорим. Не удостоив Элиота даже кивком, Лео ушёл и напоследок от души хлопнул дверью. Нет, что бы с Лео ни случилось, как бы сильно ни испортился его характер от свалившейся на голову знатности, он всё равно остался таким же вспыльчивым. И это внушало надежду на то, что ещё не всё потеряно. Элиот не собирался терять единственного близкого по духу человека просто по чьей-то глупости и был готов, если понадобится, вытрясти из Лео его треклятую непонятную душу. В честь пятнадцатилетия своего сына Ланкастеры устроили приём. За прошедшие полтора месяца Лео не написал ни строчки, и Элиот решил: пошёл-ка Лео к чёрту со своей внезапно расцветшей буйным цветником спесью. Долг обязывал Элиота присутствовать на приёме, но задерживаться дольше нужного он не собирался. Пусть Эрнест и Клод отдуваются за остальных, ведь Ванесса наверняка тоже сбежит при первой же возможности. Обрядившись в чёрный камзол, украшенный золотистым аксельбантом, Элиот с неохотой и странной тревожностью на душе дождался Ванессу, не изменившую себе и одевшуюся в костюм мужского покроя, а потом забрался в экипаж. Снова накрапывал дождь. По дороге Элиот задремал под мерное покачивание на ухабах и тоскливый дробный перестук дождевых капель. На скамье напротив, склонив голову набок, посапывал Винсент. Периодически Элиот вздрагивал, просыпался и видел перед собой заспанное лицо брата с совершенно глупым выражением. Чтобы не видеть безобразия сонливой расслабленности, приоткрытого рта и распустившейся шёлковой ленты в волосах, Элиот закрывал глаза и вновь погружался в дрёму, и казалось, будто весь мир вокруг покачивался и шелестел. Разбудила его Ванесса. Скорчив недовольную гримасу и насупив брови, она вышла из экипажа следом за Гансом, с удивительной для неё грацией подав тому руку. Винсент просыпаться упорно не хотел, пока Элиот не пнул его ногой по голени и за шиворот не выволок наружу. Брызги дождя в лицо смыли дремотное оцепенение и расслабленность. Вот только скованность никуда не делась. Элиот дорого бы отдал за возможность очутиться подальше от этого дома, отчего-то внушающего ему отвращение. Торжество оказалось пышным и многолюдным. Слуги громко и во всеуслышание объявили новоприбывших герцогов, и к отцу заторопился маркиз Ланкастер. Он сердечно пожал ему руку, поцеловал кончики пальцев напрягшейся Ванессы, поприветствовал Элиота и братьев, а затем предложил отцу обсудить дела. Отец с едва уловимой улыбкой на губах согласился, чем избавил Элиота от общества излишне шумного и острого на язык маркиза. — Ну и где он? — проворчала Ванесса, раздражённая и надувшаяся, как мышь на крупу. Естественное для неё состояние на светских приёмах. — Я хочу домой. — Помилуй, Несс, мы же только приехали, — ответил Эрнест. Он завладел двумя бокалами с вином и один предложил Ванессе. Та фыркнула, но бокал приняла. — Не знаю, за кого мы пьём, но — за виновника торжества. — Эрнест отсалютовал бокалом и с усмешкой пригубил вино. — О Ланкастерах нынче только и говорят. Никто уже и не ждал, что они живыми вернутся из своего путешествия на юг. Знал он, конечно же, за кого пил. Ни единый мускул на его лице не дрогнул от этой маленькой лжи, и Элиот был благодарен ему. Лео бесил и бесил до одури, но последнее, чего желал бы Элиот, — это отравить ненароком ему жизнь. Цвет дворянства был беспощаден к таким, как Лео. И, глядя на Винсента, Элиот невольно удивлялся: откуда в нём столько гибкости и стоицизма? Винсента окунали в грязь раз за разом, и грязь эта стекала по нему, точно вода. — О чём задумался? — спросил Винсент, зевая и прикрывая ладонью рот. Старшие братья и Ванесса отошли, но даже на расстоянии Элиот слышал весёлый смех Эрнеста. — Выглядишь озадаченным. — О тебе, — ответил Элиот. Он озвучил свои мысли о грязи и воде, ожидая каких-то многозначительных слов, недомолвок или шуток, но Винсент вдруг ответил прямо и открыто: — Грязь не стекает с меня, точно вода, — голос его звучал мягко и вкрадчиво, а в уголках губ таилась улыбка со странным, неуловимым эмоциональным оттенком. Грустно Винсенту, или весело? Этого Элиот никогда не мог понять. — Я впитываю её. Когда измазался в грязи и наглотался её по самые лёгкие, уже не так важно, сколько ещё выльют сверху. Элиот нахмурился. Ему не понравился категоричный ответ Винсента. Уж Лео в грязи барахтаться не станет. Никто не столкнёт его в лужу, а любому, кто попробует плеснуть в него грязи, он... что? Что он мог сделать? Он был силён, но его руки не знали оружия, потому защитить свою честь на дуэли он не сумеет. Он остёр на язык, но другие — тоже, и у них была масса возможностей упражняться в едком остроумии друг на друге. «Зачем ты в это ввязался?» — подумал Элиот. Он хотел незаметно улизнуть, но волны людского моря выбросили к нему отца и маркиза Ланкастера. А с ними — Лео, одетого в сдержанно украшенный камзол глубокого пурпурного цвета. Братья и Ванесса отдали Лео белые перья, и Лео с приветливой сдержанной улыбкой поблагодарил их, а потом прицепил перья к серебристому шнуру у пояса, и повернул голову к Элиоту. Элиот с пером расставаться не желал. Ему вдруг расхотелось избавляться от него и уезжать домой. — Кажется, наши сыновья не очень-то ладят, — хохотнул маркиз Ланкастер с таким видом, словно ничего смешнее этого в жизни не видел. Отец ответил ему натянутой улыбкой и перевёл взгляд на Элиота — тяжёлый и осуждающий. — Вы ошибаетесь, — ответил Элиот. — Он мой друг. — Замечательно, коли это так, — сказал маркиз Ланкастер. — Я бы хотел, чтобы у Лео были надёжные друзья. — «Влиятельные», видимо, хотел он сказать. Элиот нахмурился. — Кстати, — маркиз Ланкастер положил ладонь на плечо Лео, и тот вздрогнул от этого прикосновения. Элиот украдкой покосился на братьев и отца, но те, кажется, ничего не заметили. — Почему бы тебе не развлечь нас музыкой? Твои руки творят чудеса. А какие чудесные мелодии ты пишешь! Лео замялся и заметно стушевался. Но вставить хоть слово ему не дали — Эрнест и Клод поддержали предложение маркиза Ланкастера, и тот буквально силой вытолкал его к фортепиано. Правее стояли стулья, занятые скрипачами и двумя виолончелистками. Музыканты смолкли, пианист поднялся из-за инструмента и с лёгким поклоном отошёл в сторону. Лео сделает всё, как должен, понял вдруг Элиот, но радости ему это не принесёт. Его музыка была не для чужих ушей. И тогда Элиот пошёл следом за ним и первым сел за фортепиано. — Сыграем вдвоём, — сказал он, обращаясь к гостям, но говоря только для Лео. — Что хочешь. — «Фризу», — ответил Лео и сел за соседнее фортепиано. «Фризу» они написали вместе, когда Элиот из-за жестокой вьюги застрял в приюте на три дня. «Фриза» была их гордостью, но мелодия мало подходила для торжественных приёмов. Печальная, полная неизбывной тоски, лишённая скрипичной надрывности, она олицетворяла собой подчинение и покорность злой неизбежности. Тон мелодии задавал Лео, Элиот лишь правил отдельные моменты, пытаясь добавить в плетение нот мажорных аккордов, раскрасить серую тоску солнечной яркостью, но Лео неизменно срывал аккорды вниз, и яркость гасла, утопленная в чернилах безысходности. Они играли, и внутри поднимался протест. «Фриза» казалась Элиоту неполной, незавершённой, несовершенной. Слишком много меланхолии в ней было, и непонимание источника этой меланхолии злило Элиота. Откуда, из каких недр души Лео извлёк эти эмоции и соткал из них боль и смирение? Кто-то позади всхлипнул, слишком громко, чтобы это выглядело натурально, и пальцы Лео напряглись. Элиот наблюдал за ним краем глаза и видел, сколь резки стали удары по клавишам — сперва по нарастающей, а затем всё тише и тише, как забившееся в неистовой агонии сердце, из которого стремительно уходила жизнь. И вот жизнь ушла, и руки Лео последним вздохом музыки опустились вниз. Повисла тишина. Несколько мгновений безмолвие звучало чистым хрустальным звоном, а потом зал наполнился восторженными голосами. Элиот отыскал взглядом маркиза Ланкастера. Тот выглядел довольным и гордым. Чёртов идиот, не удосужившийся даже поинтересоваться у новоиспечённого сына его мнением. Лео встал из-за фортепиано. Он мягко, с улыбкой отвечал на благодарности гостей, вежливо, ссылаясь на лёгкое недомогание, отклонял просьбы сыграть ещё. Воспользовавшись тем, что Лео временно занят, Элиот подошёл к маркизу Ланкастеру и встал рядом с ним. — Не просите больше Лео играть для всех этих лицемеров, — сказал он прямо. Было неправильно вмешиваться в отношения внутри чужой семьи, но плевать он хотел на правильность и вежливость. — Такой талант не должен чахнуть за дверьми, — ответил маркиз Ланкастер. Он с улыбкой смотрел на атакованного со всех сторон Лео и будто бы не был задет словами Элиота. — Ему это не нужно. — Он ничего об этом не говорил. А характер у мальчика ершистый, он не стал бы молчать, — маркиз Ланкастер покосился на Элиота, и тот хмуро встретил его лукаво-насмешливый взгляд, такой, словно взгляд этот предназначался несмышленому ребёнку. — Он уважает вас и не хочет разочаровывать, — сказал Элиот. — Всё, что ему нужно — это уединение и книги. И если вам хочется видеть в нём светского человека и украшение своих приёмов, то вы выбрали себе не того сына. С этими словами он развернулся, чтобы уйти. Мельком он увидел Лео, ухитрившегося ускользнуть от постороннего внимания и теперь поспешно улизнувшего на балкон. Элиот пошёл за ним следом, по пути уклонившись от попытки Эрнеста втянуть его в свою компанию. Вечер встретил Элиота прохладой. Моросил мелкий дождь. Перила были мокрыми и блестели в полосах лившегося в окна яркого света. Лео облокотился на них и подставил лицо дождевым брызгам. В правой руке он за дужку держал очки. — Почему «Фриза»? — спросил Элиот. Он тоже устроил локти на перилах и взглянул в раскинувшийся внизу сад. Пожухлая листва на деревьях обвисла, словно лоскуты грязной затёртой ткани. Прямо под балконом цвели лиловые, розовые и белые астры, не тронутые осенью, — единственные пятна пестроты в дождливой хмари. Лео выпрямился и надел очки. Движения его были немного неловкими и скованными, и Элиот с тоской вспомнил те дни, когда между ними не было никаких стен. Лео было плевать на благородное происхождение Элиота и на его статус. Он делал, что хотел, и говорил, что хотел. А теперь он почему-то закрылся и упорно не желал вести себя, как прежде. — Почему бы и нет, — ответил Лео. Его ладони лежали поверх перил, а сам он стоял прямой и напряжённый. Белая ткань перчаток потемнела от впитанной влаги. Элиот не нашёлся что ответить. Они стояли рядом в молчании, и Элиот пытался отрешиться от музыки, от голосов, доносившихся из-за прикрытой двери, от света, от отстранённости Лео, но чувство напряжённости его упорно не покидало. — Расскажи мне, — проговорил он, — что случилось. Почему всё так. — Ничего не случилось, — без заминки ответил Лео. — Ты изменился. — Нет. Просто ты плохо меня знал. — А ты дал мне возможность узнать тебя лучше? — бросил Элиот. Проклятый Лео, вечно он портит момент! — Заметь, это не я свалил в никуда, не оставив даже двух слов в объяснение! И что-то я не вижу, чтобы ты был особо счастлив от своего выбора! — Я не выбирал, — спокойно ответил Лео. — Моего согласия не спрашивали. Элиот с удивлением повернул голову к Лео, но лица его, сокрытого в тенях, не рассмотрел. — Если бы меня пожелали усыновить рабочие или крестьяне, тогда моё мнение играло бы роль, — продолжил Лео, будто не заметив взгляда Элиота. — Но когда приходит дворянин, ему дают то, что он хочет. — Только не говори, что кто-то мог силой заставить тебя подчиниться, — проворчал Элиот, отводя взгляд. — Не поверю. Лео тихо рассмеялся. — У меня не было выбора. Приют содержит детей до шестнадцати лет, а потом пристраивает их в работный дом на окраине Риверры. А Лео был слабо приспособлен к подобной жизни. Он был трудолюбив — Элиот ни разу не видел его отлынивающим от домашней работы, — но, должно быть, очень тяжело выживать в одиночку. Элиот с трудом представлял себе, каково это — быть бедняком и жить в плохих условиях. Да и с людьми Лео плохо ладил. Никто не помог бы ему — там, в другом, странном и непонятном Элиоту мире рабочего люда. Вот только Лео ошибался, полагая, что у него не было выбора. — Всё было бы иначе, — сказал Элиот. — Ты стал бы моим слугой. — Почему ты решил, что я захотел бы? — насмешливо спросил Лео. — Не будь столь высокого мнения о себе. — Да, лучше жить в семье чужих тебе людей и прятаться от них же в темноте, — бросил Элиот. — Они хорошие люди. — Которых не слишком-то заботят твои желания. Лео вздохнул. — Просто ты убедил себя в том, что с тобой мне было бы лучше. Я низкого происхождения и без рекомендаций, твоя семья никогда не приняла бы такого слугу. — И что? Разве это важно? — Не особо. Просто не думай, что твоё мнимое благородство делает тебе честь. Ты думаешь о себе, так что не переводи стрелки на меня. Тебе так было бы удобнее, но не мне. — Да к чёрту! — выпалил Элиот. — Что сделано, то сделано. Но я не понимаю, что мешает нам, как раньше, быть... — ...друзьями? — с иронией в голосе подхватил Лео. — То, что мы не были друзьями. Ты неплохой человек, Элиот, но это вовсе не значит, что мне по нраву твоя твердолобость, твой эгоизм, твоя зацикленность на странных понятиях о чести, твоя шумность, твоя бестактность и бесцеремонность... — Хватит! — И твоя неспособность видеть дальше собственного носа. Ты — напыщенный, самодовольный кретин с завышенным чувством собственной важности. И ты бесишь меня. Элиот порывисто выпрямился, развернулся к Лео. Опомнился он, когда понял, что пальцы его впились в отвороты камзола Лео. Элиот встряхнул его с такой силой, что очки сползли на кончик носа. — Какого чёрта ты несёшь?! — Что, неприятно слышать правду? Прости, что разбил твои радужные иллюзии относительно собственного благородного великолепия, — ответил Лео. Его руки сжались на запястьях Элиота в попытке оттолкнуть. — Да кто бы говорил! Я не сижу сутками в четырёх стенах в гордом одиночестве, спрятавшись от всего мира, и не прячу лица за волосами! Трус! — Прекрати орать! — Лео дёрнулся, но Элиот рывком притянул его обратно, не выпуская из рук. — Ты ни черта не знаешь, а пытаешься сделать вид, будто мы всю жизнь знакомы! От Лео слабо пахло корицей и мятой. Он вынужденно стоял так близко, что Элиот улавливал причудливое сплетение запахов и ощущал на лице дыхание. Он кричал на Лео, и сам с трудом понимал, что именно вкладывал в свои громкие слова. Обида и злость жгли изнутри, уничтожали способность здраво мыслить. Были только запахи: мяты, корицы и дождя. — Ну так дай мне узнать, — словно со стороны услышал он собственный голос. — Не хочу, чёрт бы тебя побрал, не хочу! Так трудно это понять? Я не желаю, чтобы ты был в моей жизни! Элиот выпустил ткань камзола, и Лео от неожиданности пошатнулся, судорожно хватаясь рукой за перила. — Забудь, — торопливо проговорил он, не давая Элиоту возможности сказать что-либо. Он стоял, ссутулившись, держась за перила и наклонив голову, словно пытался спрятаться за обрамлявшими лицо прядями волос. — Мы познакомились совершенно случайно. И это ничего не значит. Ничего. Элиот фыркнул. Он не понимал происходящего, не понимал мотивов Лео, и это бесило. Элиот мог бы выбить из Лео дурь, но... Да какое к чёрту «но»! И он ударил. Удар получился сильным и злым, таким, что кожа на костяшках пальцев лопнула, и на перчатке расползлись алые пятна. Лео отшатнулся, наткнулся спиной на стену, взмахнул рукой в неловкой попытке удержаться на ногах, но его пальцы не нашли опоры, и он съехал вниз. — Ублюдок! — бросил Лео. Он встал — быстро, легко, и нанёс Элиоту удар снизу кулаком в челюсть. Элиот увернулся, но проглядел другой удар, уже в скулу. Перед глазами всё вспыхнуло от боли. Особо не целясь, он вновь ударил Лео, и даже попал. Ладони стало липко и горячо. Лео не собирался драться честно. Он взял стул, и тогда Элиот понял: они просто убьют друг друга. Стул со свистом рассёк воздух в паре десятках сантиметров от головы Элиота и исчез где-то в темноте. Следом пролетел второй стул и, когда стулья закончились, в Элиота врезалась схваченная со стола ваза с гиацинтами. Ваза попала по выставленной в рефлекторной попытке защититься руке, разбилась, и тыльную сторону ладони обожгло болью. Элиот замер, глядя, как капает кровь с порезанной осколками руки. Пора было остановиться, но Лео будто не заметил крови. В руках у него уже была тарелка с позабытым кем-то недоеденным пирожным. — Успокойся, чёртов истерик! — выкрикнул Элиот. Лео метнул в него тарелку, и он рывком наклонился вниз, спасая голову от неизбежного столкновения. Пока Лео оглядывался в поисках других предметов, Элиот бросился к нему, схватил за плечи и с силой толкнул спиной на перила. Потом он сжал отвороты камзола Лео и ещё раз впечатал его в перила, так, что те вжались ему в позвоночник. — Всё, хватит! — Не хватит, — ответил Лео. Его голос дрожал, не то от боли, не то от ярости, не то от чёрт знает чего ещё. — Да что на тебя нашло! Уймись! — Не смей мне приказывать. Ты мне не господин. Проклятье, мои перья... Элиот непонимающе нахмурился, а потом взглянул вниз, через плечо Лео, ощупывающего бедро. Связка с перьями лежала внизу, на земле — белеющее пятно среди яркости цветов. Дверь вдруг приоткрылась, впуская на миг громкость музыки и голосов, и в образовавшуюся щель скользнул человек. То была Алексис, облачённая в пурпурное платье, под стать камзолу Лео. Она закрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной. Её высокие тонкие брови взметнулись ещё выше, а губы раскрылись в немом удивлении. — Отец обыскался тебя, Лео, — проговорила она. — А вы, мистер Найтрей, что себе позволяете? Отойдите от моего брата. — Всё в порядке, Алексис, — ответил Лео. Он оттолкнул от себя Элиота и поправил камзол. — Нет, не в порядке. Я не ошибусь, если предположу, что это мистер Найтрей затеял сию безобразную драку, а не ты? — Какого чёрта ты лезешь?! — бросил Элиот. — Во-первых, я — леди, потому извольте выражаться при мне достойным образом, — ответила она. — Во-вторых, я ему — сестра. А вы кто, мистер Найтрей? — Я... — Помолчи, Элиот, — оборвал его Лео. — Мне нужно забрать перья, я обронил их. Пожалуйста, сходи в соседнюю комнату и отопри дверь балкона. Алексис шагнула вперёд и протянула Лео белый сложенный платок. Она тепло улыбнулась, глядя на него, и покачала головой. — Возьми, у тебя лицо мокрое от дождя. Будь осторожен. Лео взял платок, и Алексис, шурша пышными юбками, тенью выскользнула обратно в зал. — Ты что делать собрался? — спросил Элиот. — Я не могу показаться в таком виде, — ответил тот. — Переберусь в соседнюю комнату, заберу перья и приведу себя в порядок. Эй. Тронешь меня, и я тебя убью. Элиот одёрнул протянутую, было, руку. А потом Лео вдруг улыбнулся — остро, ядовито, одними уголками губ, и подошёл к Элиоту. Он оказался так близко, что Элиот вновь ощутил тонкие нотки мятной свежести и коричной пряности. Лео взял Элиота за руку, стянул иссечённую ткань перчатки и прижал к глубоким порезам сестрин платок. — Элиот, — проговорил он, отнимая платок и глядя на тёмные кровавые разводы, отпечатавшиеся на ткани. — Мы плохо знаем друг друга. Очень плохо, хотя знакомы не так уж мало. Год? Чуть меньше, или больше. Я не помню. Потом он вновь прижал платок к ране, промокая порезы. — Ты был бы верным другом. Ты светлый. Яркий. Открытый и честный. А я нет. Поэтому, пожалуйста, уходи из этого дома и больше не приходи. Элиот накрыл лицо ладонью, провёл ею вниз, от глаз к подбородку, снимая липкую паутину утомлённости. Ушибленная скула пульсировала болью. — Прекрати нести чушь. Пойдём, нужно забрать твои перья, пока они не превратились в кашу. Отстранив от себя руки Лео, Элиот подошёл к краю балкона, поставил ногу на перила и, оттолкнувшись, перебрался на широкий карниз. Был первый этаж, до земли не далеко, потому страха не было. Несколько раз Элиот оскальзывался на мокром карнизе, но смог удержаться и беспрепятственно залезть на соседний балкон, а с него — снова на карниз, до следующего балкона, утопленного в темноте. Он не оглядывался, чтобы проверить, идёт ли Лео за ним следом. Двери балкона были открыты, а в комнате ждала Алексис. Она принесла два таза с водой, полотенца и бинты. Когда Элиот помог Лео спуститься с перил балкона, она поджала губы, но промолчала. И на том спасибо. Элиот не смог бы смолчать в ответ, скажи она хоть слово упрёка, и его бы снова понесло — злость никуда не делась, свилась внутри тугим кольцом и пульсировала в такт с болезненной пульсацией скулы. — Спасибо, Алексис, — поблагодарил Лео. — Я перевяжу вас, мистер Найтрей, — сказала Алексис, но Лео жестом остановил её. — Не нужно, я сам. Пожалуйста, не волнуйся и возвращайся в зал. Ты же так ждала приёма. На его губах играла улыбка, но какая-то холодная и отстранённая. Элиот озадаченно нахмурился, но Алексис, похоже, расценила его улыбку как тёплую и ободряющую. Она присела в лёгком реверансе, а потом покинула комнату, оставив их вдвоём. — Она тебе не очень-то по душе, — заметил Элиот, снимая вторую перчатку. — Мне никто не по душе, — усмехнулся Лео. — Но у Ланкастеров восхитительная библиотека. Я покажу её тебе... когда-нибудь. Он тоже снял перчатки, небрежно отбросил их на письменный стол и, подойдя к тазу с водой, снял очки. Чтобы омыть лицо, ему пришлось зачесать назад длинную чёлку. Впервые Элиот видел его лицо незащищённым. Лео отёр лицо полотенцем и стал промывать рану Элиота — аккуратно, бережно. Прикосновения его пальцев были лёгкими и мягкими, но всё равно отдавались болью в саднящей коже. Лео насухо вытер руку Элиота, крепко, но не слишком туго перебинтовал её и завязал узел на тыльной стороне. Элиот осторожно потрогал опухшую скулу, но даже не ощутил прикосновения. Должно быть, там уже наливается здоровенный синяк. Чёртов Лео со своими истерическими вспышками. И как он только успокаивается столь быстро? Элиот бы с радостью побил его ещё, если бы не чувство вины, больно колющее шипами при одном только взгляде на подбородок Лео, где наливался алым синяк. Не проронив ни слова, он вышел в коридор. Элиот нагнал его, и вдвоём, в темноте, не слыша собственных шагов из-за музыки, они спустились вниз и вышли в сад. Балконы пустовали. Кому захочется мёрзнуть в такую скверную погоду на свежем воздухе и при дожде? Оскальзываясь в грязи, Лео подошёл к клумбе. Связка перьев лежала, укрытая среди цветов, и он полез прямо в клумбу. Пока он рыскал, по локоть погрузив руки в астры, Элиот стоял поодаль, сунув ладони в карманы и подняв голову. На щёки падали дождевые брызги. То был приятный дождь, ласковый, робкий. Но Элиот не отказался бы от жестокого ливня. Поскользнувшись и громко чертыхнувшись, Лео полетел в цветы. Однако вставать не стал — так и остался сидеть среди белых, жёлтых и розовых пятен. Он смотрел куда-то в сторону особняка, и Элиот взглянул туда же. Несколько мгновений он всматривался в тёмный фасад и яркие полосы света, а потом понял, что именно увидел Лео. Они вдвоём оказались выброшенными в мир сырой, дождливой, остро пахнущей землёй и цветами ночи. А по ту сторону занавеса, сплетённого из стекла, портьер и золотого света двигались безликие и бесшумные тени. Музыка звучала тихо, словно доносилась из-за края вывернутой наизнанку реальности. Театр теней для двух зрителей. — Мне там не место, — сказал Лео. Он сидел, поджав под себя ногу и вытянув другую, а в руках у него был витой серебристый жгут с нанизанными на него мокрыми белыми перьями. А вокруг — море ярких, блестящих от влаги цветов. — Ты неплохо справляешься. — Это — мой первый выход в свет, но я предпочёл бы остаться вдали от всего этого. Мне не нравятся яркие огни, однообразная музыка для однообразных танцев, лицемерные улыбки и шёпот за спиной. — Ты безбожно испортил клумбу, — сказал Элиот. Лео усмехнулся, поправил очки и поднялся. Жгут он прицепил обратно к поясу. Длинные пряди волос намокли, слиплись и теперь Элиот мог видеть глаза Лео, в темноте кажущиеся чёрными провалами в никуда. — Это теперь моя клумба, — сказал он с улыбкой, — так не всё ли равно? — Цветам вряд ли нравится, когда их сминают. — Прости, — Лео встряхнул влажными волосами, отчего те лишь сильнее спутались. — Я много чего наговорил. Но я сказал правду: нам не следует быть друзьями. Элиот зло фыркнул. Губы свело раздражённой усмешкой. — Может, объяснишь, наконец? Или врезать тебе ещё разок? Лео стоял близко, как там, на балконе, будто позабыв о принятой правилами хорошего тона дистанции между людьми. Он протянул руки, коснулся кончиками пальцев лица Элиота, провёл ими, едва касаясь, по бровям. — Ты много хмуришься, — проговорил он. — Когда думаешь, когда злишься. Даже когда играешь, — его ладони опустились ниже и легли на грудь Элиота. Лео был ниже, и ему пришлось приподняться, чтобы дотянуться до лица Элиота. — Ну? Что ещё ты скажешь про нашу крепкую, благородную дружбу? Элиот замер, едва дыша. Он ощутил на губах лёгкое невесомое касание губ Лео. Его глаза были так близко, что Элиот отчётливо видел в них золотые звёзды безгранично далёкого и чуждого мира. Мира внутри одного человека. Всё смешалось внутри, и Элиоту стоило огромных усилий не отшатнуться и не оттолкнуть Лео от себя. Лишь в последний миг, когда плечи уже напряглись, а пальцы сжались на его ладонях, он понял, что если сейчас, не подумав, оттолкнёт его, то Лео снова закроется и уже никогда не приоткроет для него двери, ведущие в золотисто-угольный сумрак его странной, болезненной, непонятной души. — Озадачен? — спросил Лео. — А сам-то как думаешь? — Я думаю, что мне нравится, когда ты так озадаченно хмуришься. Его острый пронзительный взгляд был подобен выстрелу, и Элиот обнаружил, что совершенно беззащитен перед этим взглядом. Лео говорил тихо, но отчётливо, и в голосе его прорезались доселе незнакомые бархатные нотки. Элиот ощущал своё громкое сердцебиение, и казалось, будто сердце билось не о грудную клетку, а о ладони Лео. — Что ты несёшь? Это нелепо. — Ничуть не нелепее твоей светлой дружбы. Во мне нет и капли света. Сам видишь. Может быть, это всё ложь. Ты и твоё благородство. Может, на самом деле ты омерзительный человек, я не знаю. Но мне хочется верить, что ты такой, каким кажешься. Знаешь, — его горячее дыхание обжигало губы, — я бы согласился. Стал бы твоим слугой. Но уже поздно. Губам вдруг стало холодно — Лео опустился с мысков, а руки его скользнули с груди Элиота вниз, но он удержал его запястья, сжав их и вновь прижав к груди. И тогда Лео порывисто подался вперёд, целуя опешившего Элиота. У губ Лео был тёплый вкус корицы. Грянул гром, с треском разрывая грязное полотно неба, и полил дождь — сильный и хлёсткий. Элиот не помнил, когда успел обнять Лео за плечи и прижать его к себе, но в дожде это показалось естественным и правильным. Будто бы дождь лезвием отсекал все привычные устои. За считанные мгновения Лео перевернул весь мир Элиота с ног на голову и даже не дал ему времени обдумать произошедшее, а теперь и дождь шептал своим тихим шелестящим голосом: «Не уйдёшь, не спрячешься, не спасёшься, слишком поздно. Тебе давали шанс». «К чёрту шансы», — промелькнуло в голове, и Элиот уткнулся лицом в мокрые волосы Лео. — Бра-ат! Мистер Найтре-ей! Зайдите в дом! — донёсся сквозь шум дождя высокий девичий крик. Элиот обалдело уставился в зыбкую темноту. Ему был знаком этот голос. Чёрт, конечно же, Алексис! Кто ещё мог бы назвать Лео братом? Лео отстранился и, взяв Элиота за рукав, потянул за собой под укрытие крыши. С них двоих текло ручьями, и Алексис, насупив брови, сморщила вздёрнутый нос. — Совсем голову потерял? — накинулась она на Лео, удостоив Элиота лишь мимолётным, полным неприязни взглядом. — Половина гостей обсуждает, не выйти ли на балконы и не понаблюдать ли за грозой. Не будь столь беспечным. Выплеснув своё негодование, она развернулась и, фыркнув, точно рассерженная кошка, ушла, придерживая юбки. — Она хорошая девушка, — сказал Лео. — Но бывает очень навязчива. Как-то она попыталась подстричь меня. По спине Элиота прошёл холодок, когда он вспомнил, что случилось в приюте в схожей ситуации. Лео сломал мальчишке нос и оставил ему несколько внушительных шишек, а осколки от разбитой о голову вазы разлетелись по всей комнате. И Элиот не будет удивлён, если узнает, что и новоиспечённой сестре Лео успел оставить шрам или синяк на память. — Тогда почему она так о тебе беспокоится? — спросил Элиот. Они покинули пропахший сыростью коридор, и теперь Лео вёл его куда-то наверх. — Сначала мы не поладили, — ответил Лео. Рукав Элиота он выпустил и теперь шёл вперёд, в темноте, на ощупь, скользя рукой по перилам лестницы. — Я не умею находить общий язык с детьми. — Да ты вообще ни с кем общий язык находить не умеешь, — фыркнул Элиот. — Кто бы говорил, — огрызнулся Лео. — Я не ору, точно бешенный, на каждого, чьё мнение не сходится с моим. Тебе в детстве вообще объясняли, что такое воспитание? — Я дворянин, конечно, я соответствующе воспитан. Но дворянин должен уметь отстаивать своё мнение, а не молча уходить в себя и отгораживаться книгой! — У тебя своеобразное понимание дворянского воспитания. — У тебя его вообще быть не должно! Элиот вдруг понял, сколь нестерпимо ему хочется поцеловать Лео. Темнота давила со всех сторон и толкала под руку. Слышался шум дождя, и дождь, единожды начав с Элиотом разговор там, в саду, не спешил смолкать. Он шептал: «Теперь ты имеешь право на Лео. Теперь ты можешь делать то, что хочешь. Теперь никто не будет убегать». — Так... почему твоя сестра расположена к тебе? — напомнил Элиот после продолжительного молчания. — Я помог ей пару раз. У неё есть подруга из женской академии, где она училась. Близкая подруга. В общем, я просто прикрыл её, пока она сбегала на свидания. — Подруга? Свидания? — переспросил Элиот. Следом за Лео он вошёл в комнату и прикрыл за собой дверь. — Это то, о чём я подумал?.. — Думаю, да, — ответил Лео и тихо рассмеялся. — Ланкастерам не повезло с детьми, верно? Он подошёл к окну и, опершись о подоконник, выглянул наружу. — Она категорически не желает выходить замуж, хотя родители уже подыскали ей хорошие партии. Она хочет, чтобы я, когда унаследую имение и большую часть состояния, выделил ей пособие. Тогда она смогла бы жить со своей подругой. — И ты сделаешь это? — спросил Элиот. Он огляделся. Они находились, судя по всему, в гостевой комнате с мебелью из светлого дерева и постелью с тяжёлым бархатным балдахином. Обои тоже были светлыми, и даже занавески на окнах были воздушными, похожими на лёгкий крем. — Чем дальше она от меня будет, тем лучше, — усмехнулся Лео. — Но я действительно хотел бы ей помочь, раз это в моих силах. Ещё я хочу съездить в дом Фионы, но родители против этого. Боятся, что кто-то может прознать о моём происхождении. — Их слова разумны, — ответил Элиот. — Я съезжу вместо тебя. Напиши письмо или передай что-нибудь. — Они будут рады, — тихо проговорил Лео, — мои братья и сёстры. Я ведь смогу устроить их в хорошие места по достижении шестнадцати лет. Найтреи не слишком-то заботятся о дальнейшей судьбе воспитанников дома Фионы. Только не оправдывайся, — быстро добавил Лео, не дав Элиоту и рта раскрыть. — Ты не в ответе за дела твоей семьи. Элиот подошёл к Лео и остановился за его спиной. Он тоже выглянул в окно, но увидел только сплошной дождевой поток. Ливень разыгрался знатный. Было холодно и сыро в мокрой одежде, и Элиот снял с себя камзол, оставшись в сорочке и надетом поверх неё жилете. Небрежно отбросив камзол на спинку стула, Элиот осторожно, боясь бурной реакции, коснулся ладонями талии Лео. Тот замер, но не отстранился, и Элиот, осмелев, обнял его. Сорочка мигом намокла от соприкосновения с камзолом Лео. — Побудем здесь, — сказал Лео. — Гости нескоро разъедутся. Голос его вновь обрёл ту вкрадчивую бархатистость, с какой он говорил в саду, и Элиот ощутил, как вспыхнуло его лицо. Он прижался лбом к мокрому плечу Лео, но даже холод и сырость не остудили его головы. Лео развернулся в кольце его рук, и Элиот, поддавшись соблазну, наклонился, приникая к его влажным и прохладным губам. Губы Лео были мягкими, он с готовностью ответил на поцелуй, обнимая за шею и прижимаясь к Элиоту всем телом. Такая близость кружила голову, сбивала дыхание, и Элиот с трудом заставил себя отстраниться — лишь затем, чтобы вновь наклониться и коснуться губами щеки Лео, а потом — кожи за ухом. Потом были долгие, тягучие поцелуи. Элиот пил их — пил торопливо и никак не мог насытиться. То, что ещё полчаса назад казалось ему до странности диким, теперь было необходимостью, насущной, как воздух. Он уже не понимал, как мог существовать без пряного вкуса губ Лео, без его дыхания на лице, без его тела в объятиях. Вся ершистость Лео враз куда-то делась, он был податлив и открыт, и Элиот отстранённо понял, что уже не отдаёт себе отчёта в действиях. Губы срывались вниз и скользили по изгибу шеи, руки бесстыдно забирались под сорочку, и от собственной смелости сбивало дыхание. Когда Лео отстранился, до Элиота сквозь вязкую пелену отрешённости от всего происходящего донеслись голоса. Вечер подошёл к концу, и гости собирались в путь. В молчании Лео запечатлел в уголке губ Элиота мягкий поцелуй и потянул его прочь из гостевой комнаты. — Лео, что за вид? — возмущённо спросил маркиз Ланкастер. — Вы оба как будто со второго этажа упали! — Повздорили немного, — с улыбкой ответил Лео. — ЭТО ты называешь «повздорили»? — фыркнул Элиот. — Между прочим, не я первый начал, — ответил Лео. Волосы его высохли и теперь снова закрывали лицо, но пышный шейный платок он повязал неаккуратно, и из-под него виднелось пунцовое, наливающееся яркостью пятно — след долгого крепкого поцелуя. Элиот почувствовал, что вновь отчаянно краснеет, потому отвечать не стал и первым, едва ли не бегом, покинул особняк Ланкастеров. Братья от выходки Элиота пришли в ужас и всю дорогу костерили его, почём зря. Элиот лениво огрызался, не слишком-то вслушиваясь в сетования братьев. Он вспоминал глаза Лео, невесомое касание его губ в саду под дождём, и старательно не позволял дурацкой улыбке расплыться на губах. — Больно ты счастливым выглядишь, — заметил Эрнест, фамильярно укладывая локоть на плечо Элиота. — На дочку Ланкастеров засмотрелся, а? — Ты что несёшь? — Да ладно тебе. Она хорошенькая и партия для тебя очень даже выгодная. Отец одобрит. Но будь осторожен, Элли, женщины — коварные особы. Схлопотав чувствительный тычок локтём в рёбра, Эрнест захохотал и отодвинулся от Элиота, оставив его наедине с воспоминаниями. Едва вернувшись домой, Элиот написал Лео письмо. Он не был красноречив ни в жизни, ни в письме, но его руку будто кто-то вёл, выплёскивая на бумагу всю сумбурную сумятицу мыслей. Не перечитывая из опасений прийти в ужас от написанного и выбросить письмо, Элиот запечатал конверт и велел слуге доставить его в особняк Ланкастеров. Два дня от Лео не было вестей, а на третий, когда Элиот уже укладывал вещи перед дорогой обратно в Латвидж, лакей принёс на подносе письмо с печатью Ланкастеров. Отослав лакея, Элиот вскрыл конверт, но письма внутри не обнаружил. На ладонь ему упала лишь засушенная веточка незабудок. На губах заиграла несдержанная улыбка. Незабудки — символ верности. Элиот вмиг простил Лео и его длительное молчание, и отсутствие письма. Дорога до Латвиджа была долгой и утомительной, и Элиот успел вздремнуть в тряском экипаже. Когда он прибыл на место, небо снова хмурилось и обещало низвергнуться дождём. С недавних пор Элиот был влюблён в дождь. В дожде ему чудился вкрадчивый шёпот и мягкое золотистое сияние, подобное мерцающим искрам радужек Лео. Выбравшись из экипажа, Элиот обнаружил, что его ждут. Лео стоял у дверей. Он был одет в светлый форменный фрак, положенный студентам академии, и прижимал к груди увесистые книги. На носу его поблескивали очки с толстыми стёклами. — Что ты здесь делаешь? — спросил Элиот, пока кучер выносил его багаж. — Родители настаивали на домашнем обучении, но я уговорил их отправить меня учиться сюда, — ответил Лео. Он улыбался, и в улыбке его было столько теплоты, что все воспоминания о его злых, режущих ножом словах казались дурным сном. Усевшись обратно на козлы, кучер хлестнул лошадей и быстро скрылся с глаз. Гулко пророкотал гром — далёкий предвестник дождя. Не справившись с охватившим его чувством окрылённости и беззаветной радости, Элиот подался вперёд, прижимаясь лбом ко лбу Лео, — краткое мимолётное касание, прежде чем оба они вошли внутрь здания. В нагрудном кармане Элиот привёз с собой засушенную веточку незабудки — безмолвное обещание Лео, которое оказалось дороже и крепче любых слов.