Спорим

Сегодня Коноха пришел в зал позже всех. Он дольше обычного чистил зубы и целую вечность зашнуровывал кроссовки, но как ни старался — на растяжку все же успел. Акааши сидел на полу спиной к Конохе, наклонившись вниз и согнувшись практически пополам. Он потянулся к носкам, слегка раскачиваясь, осторожно приподнялся обратно. Откинул голову назад, замечая Коноху, и нахмурился. — Коноха-сан, вам следовало бы быть более организованным, какой пример вы подаете младшим, опаздывая на тренировки? Коноха уставился на то, как прилипла ко лбу взмокшая от пота челка, и, сглотнув, подумал, что с радостью показал бы еще худший пример, не явившись на тренировку вовсе. Последнее время все стало совсем плохо. Еще пару месяцев назад Коноха только начал замечать за собой странную тягу к Акааши, проявляющуюся вполне безобидно — в легкой заинтересованности и желании поддеть, стерев с его лица вечно скучающее выражение. Но в какой-то момент все покатилось к чертям. Первым звоночком стали рисунки птичек с угрюмыми выражениями лиц на полях тетради. Он успокаивал себя тем, что просто изливает на бумагу все уныние дополнительных занятий по математике. Правда, со временем у птичек стали проглядываться до безобразия знакомые черты, и Конохе пришлось сменить все тетради на новые. Недели три назад случилось непоправимое — Коноха застал Акааши поющим. Вообще-то затащить всю команду в караоке было его инициативой, но он и представить не мог, какими последствиями это ему грозило. Пел Акааши отвратительно, не попадая в ноты, но очень старался. И смущался. И это стало кошмаром. Акааши, крепко сжимающий в руках микрофон и пытающийся вытянуть самую высокую ноту в какой-то попсовой песне, окончательно разбередил душу Конохи. Пора было признаться самому себе — Акааши его привлекал. Не до появления бабочек в животе или желания шептать всякие нежности, но достаточно для того, чтобы смотреть на его растяжку в начале тренировки было невыносимо. Настолько, что хотелось промыть с мылом глаза и больше никогда не видеть, как задирается футболка, оголяя полоску белой кожи над поясницей. — Коноха-сан, — повторил Акааши, поднимаясь с пола и подходя ближе, — вам пора приступить к тренировке. Могу помочь с растяжкой, остальные уже закончили. Коноха мысленно вознес руки к небу с отчаянным «за что?», но лишь отрицательно покачал головой и натянул на лицо свою самую виноватую улыбку. — Я справлюсь, ты лучше за Бокуто следи. Кажется, он опять выдает свои секретные приемы диагональному из Сейджо. Глаза Акааши округлились, он резко обернулся и, тяжело вздохнув, поплелся в сторону сетки. Ойкава подсел к нему во время послеобеденной тренировки, когда матч как раз подошел к концу. Сейджо сделали их в двух сетах с отрывом в несчастные пару очков. Их ас Ивайзуми заблокировал Бокуто три раза подряд, чем ужасно того расстроил. Коноха устало привалился к стене и наблюдал издалека, как Акааши пытается вернуть настроение Бокуто в привычное русло. — Ваш связующий-второгодка отлично справляется. Шепот Ойкавы прозвучал над самым ухом, Коноха вздрогнул и медленно повернул голову, сталкиваясь с чужим любезным взглядом. — Приятно, что ты это заметил. — Найти подход к такому игроку, как Бокуто, непросто, верно? — продолжал он, обмахиваясь ладошкой. Коноха кивнул, он сам не мог понять почему, но этот разговор ему уже не нравился. — Он отлично играет, ладит с командой и учится наверняка хорошо. И, кажется, даже собирается поступать в университет, мысленно добавил Коноха, снова ругая себя, что знает об Акааши больше, чем следовало бы. — Симпатичный, — отметил Ойкава, протягивая Конохе бутылку с водой. У Конохи холодок побежал по позвоночнику, он внимательно оглядел Ойкаву, давя в себе раздражение, и, свинтив крышку, приложился губами к горлышку. — Ну, правда, как в такого не втрескаться по уши, да, Аки-чан? Коноха прыснул так, что вода пошла носом. Пока он пытался откашляться, чертов Ойкава со сладкой улыбочкой похлопывал его ладонью по спине. В висках бешено стучал пульс. Где же Коноха так прокололся? В какой момент дал поймать себя за хвост? Хотелось смотаться из этого зала, а лучше сразу куда-нибудь на другую планету подальше от проницательного Ойкавы и Акааши с его выдернутой из-за пояса майкой. Ох, черт. Он еще и сам вырыл себе могилу, всем видом продемонстрировав Ойкаве самую что ни на есть бурную реакцию. Именно такую, которую тот, похоже, и ожидал. Бежать было уже поздно. Коноха отдышался, дернулся, скидывая руку Ойкавы со спины, и отодвинулся от него чуть дальше. — Наверное. Он довольно популярен у девчонок. Ойкава присвистнул, спустил наколенники на щиколотки и откинулся назад, прикрывая глаза. — Значит, мне показалось, что ты ему взглядом чуть ли не под майку забираешься. — Он закинул ногу на ногу, театрально вздохнув: — Жаль-жаль. Я ужасно ошибся. Коноха снова закипал. Пусть даже и так, но какое Ойкаве до этого всего было дело? — Он мне не нравится, в этом смысле. — Сделаю вид, что я тебе поверил, — оживился Ойкава. — Но вот ты ему нравишься точно. Коноха отрицательно помотал головой. Тут проницательность Ойкавы Тоору явно дала слабину. — Глупости, — процедил он и снова потянулся за бутылкой с водой, чтобы смочить пересохшее горло. — Готов поспорить: если он не поцелует тебя в течение этой недели, я станцую самбу голышом на крыше, — сказал Ойкава, протягивая вперед правую руку. — А если поцелует? — уточнил Коноха, сам не веря своим словам. На что он только подписывался? — А если поцелует, порадуюсь за вас от всей души. — И все? — Нет, — покачал головой Ойкава, — ты тоже будешь танцевать голым на крыше. — Может, хотя бы не голым и не на крыше? Ойкава задумался, постукивая пальцами по подбородку, а потом выпалил: — Ладно, давай так. Если поцелует, ты счастливый танцуешь ламбаду по всему залу, один. Если не поцелует, я показываю мастер-класс лимбо под волейбольной сеткой. Откуда у Ойкавы такая любовь к танцам, Коноха не знал, но условия были относительно приемлимыми, и он протянул руку в ответ. — Не знаю, зачем тебе это надо, Тоору-чан, но, надеюсь, в лимбо ты хорош.

***

Вечером Коноха упал на свой футон без сил: мышцы ныли, нагруженные за день выматывающих тренировок, а в голову словно набило ваты. Бокуто справа от него уже сладко посапывал, раскинувшись звездой. Акааши зашел в комнату последним, выключил свет и начал осторожно пробираться в темноте, чудом умудряясь не наступать на спящих сокомандников. Коноха провожал взглядом его силуэт и думал о разговоре с Ойкавой. С одной стороны, ему страшно хотелось посмотреть на то, как связующий Сейджо будет отдуваться за проигрыш в споре, с другой, быть поцелованным Акааши хотелось еще больше. И вот тут был весь подвох. Выигрыш в споре приносил ему сомнительную радость, в отличие от проигрыша. Вообще-то до этого дня Коноха и мысли не допускал, что его заинтересованность может перерасти в нечто большее. И даже не был уверен — надо ему это или нет. Он просто исподтишка пялился на Акааши и надеялся, что со временем все пройдет. Схлынет и забудется, будто и не было вовсе. Но Ойкава подло подсунул ему надежду, и Коноха вспыхнул этой надеждой, как облитый бензином клочок бумаги. Акааши поцелует его в течение недели. Притянет за затылок и коснется губ своими, будет дышать часто, обжигая дыханием, и прижимать к себе ближе так, что Коноха не сдержится и положит руки ему на плечи, сминая форменную майку. Коноха повернулся на бок и крепко зажмурился, сердце стучало как бешенное, норовя вот-вот пробить грудную клетку. Живот сводило от мыслей о теплом и податливом Акааши, прикусывающим его нижнюю губу, а потом проводящим по ней языком. Хотелось заскулить и провалиться сквозь землю, зарыться поглубже туда, где навязчивые мысли его не достанут. Но провалиться получилось только в сон, такой же навязчивый и беспокойный, в котором Акааши отдавал ему пасы. От волейбола не получалось отдохнуть даже ночью. Явившись на завтрак по расписанию, Коноха, к своему удивлению, обнаружил Ойкаву с Акааши, сидящих за одним столом. Ойкава весело помахал ему рукой и продолжил о чем-то рассказывать. Акааши слушал его внимательно, периодически отпивая из кружки чай. Коноха закипал. Если Ойкава собирался выиграть спор, навесив Акааши на уши какой-то лапши — это было очень подло с его стороны. Коноха взял поднос и встал в очередь. Нужно было как можно скорее добраться до их столика и помешать Ойкаве, пока тот не сболтнул что-нибудь лишнее. Но разве Ойкава старался для него? Стоп. Коноха встряхнул головой. Получалась какая-то ерунда. Пока он стоял очередь за завтраком, пытаясь прочитать по губам, о чем говорит Ойкава, тот поднялся из-за стола и, что-то шепнув Акааши напоследок, удалился из столовой. Коноха опустился на его место и распаковал коробку с соком. — О чем болтали? Акааши ответил, не отрывая взгляда от расчерченной схемами тетради: — О волейболе. Ответ был хуже не придумаешь, звучало как самая банальная отмазка. Коноха взял в руки палочки и, подцепив кусок рыбы, отправил ее в рот. Акааши продолжал пялиться в тетрадь, будто там были не волейбольные схемы, а как минимум трансляция финала национальных. Он подпер подбородок рукой и нахмурился, а потом между разомкнутых губ мелькнул кончик языка, всего на секунду. Коноха с трудом проглотил рыбу и отвел взгляд. Да пусть Ойкава хоть напрямую просит Акааши его целовать. Какая, в сущности, разница, какими методами тот достигнет победы, если ее результат нужен Конохе куда сильнее, чем победа собственная. — А что? — голос Акааши выдернул Коноху из забытья. — Просто, — соврал он. — Ты ему особо не доверяй, он разного наболтать может. — Например? — спросил Акааши, захлопывая тетрадь и сгребая на поднос остатки крошек. А потом улыбнулся, едва заметно приподняв уголки губ, и у Конохи вырвалось: — Ну, скажет еще, что я пялюсь на тебя. Акааши замер, поставил поднос обратно на стол и кашлянул. — Чего? Коноха понял, как облажался, и испытал немедленное желание залезть под стол подальше от ошарашенного взгляда Акааши. — Это я так, просто пример привел, — прохрипел он и прочистил горло, — почему-то на ум пришло. Глупость такая. Акааши немного помедлил, но потом кивнул и поднялся из-за стола. — Странные примеры приходят тебе в голову.

***

Ойкава терся возле Акааши слишком часто. Это раздражало. Коноха то и дело замечал этих двоих рядом и ему только оставалось в своем воображении додумывать, о чем они говорят. У Конохи было много вариантов. Ойкава мог выложить Акааши прямо в лоб то, что тот нравился Конохе чуть больше, чем следовало бы. Но неужели об этом можно было болтать уже третий раз за день? Скорее всего, Ойкава действовал осторожно, начинал издалека, убеждая Акааши в том, что тот испытывает к Конохе чувства. Но и эта версия выглядела неубедительно. Все выходило вкривь и вкось, как не посмотри. К вечеру Коноха не выдержал. Он подловил Ойкаву у автоматов с напитками и предложил угостить. Ойкава предложению, кажется, обрадовался и опустился на скамейку в ожидании. Коноха из вредности ткнул в кислую лимонную газировку и протянул банку Ойкаве. — Извини, ты хотел чай, но я ошибся кнопкой, — пробормотал он, присаживаясь рядом и вставляя соломинку в свой сок. — Ничего, — улыбнулся Ойкава, как будто притворяясь, что поверил, и выпил залпом полбанки, не поморщившись. У Конохи от этого вида аж зубы свело. — О чем вы болтали с Акааши? — спросил в лоб Коноха. Ходить вокруг да около не было никакого смысла. — О, так ты заметил! — Ойкава поставил банку рядом с собой и потянулся. — О волейболе, Аки-чан, мы говорили просто о волейболе. Он встал на ноги, взял банку, сделал еще пару глотков, выбросил ее в урну и, пожелав Конохе спокойной ночи, направился вдоль по коридору. Коноха чертыхнулся и сжал коробку с соком, выливая ее содержимое на штаны. Конечно, так он и поверил им обоим про волейбол. К следующему вечеру спокойствие Конохи готово было лопнуть в любой момент. На последней тренировке Акааши с Ойкавой присели на корточки в углу зала и что-то оживленно обсуждали. Акааши был сам не свой, много говорил, много кивал и периодически косился в сторону Конохи. Так ему по крайней мере казалось. Ойкава чертил пальцем на полу какие-то тайные знаки и иногда восхищенно хлопал Акааши по колену. Нагло трогал его, наплевав на понятие личного пространства. Зрелище было не самым приятным — Коноху мутило, хотелось подойти, схватить Акааши за руку и утащить подальше от этого хитрого спорщика. Он пересек зал широкими шагами и подсел рядом, наблюдая, как вытягивается лицо Ойкавы и тот таинственно замолкает. — Можно к вам? — не дожидаясь разрешения, Коноха опустился рядом. Ойкава подавился смешком. — Конечно, мы тут как раз обсуждали волейбол. Коноха сжал зубы, протянул руку и похлопал Акааши по колену. — Сегодня ты подавал мне немного высоко. Ойкава ржал, прикрыв лицо рукой, Акааши с удивлением пялился на ладонь Конохи, покоящуюся у него на колене, а Коноха горел от стыда и никак не мог заставить себя убрать руку. Все катилось к чертям. Хуже нельзя было и представить. Коноха злился сам на себя и ужасно жалел, что втянул в свои дела кого-то другого. Он смотрел на Акааши за ужином, специально отсев от него в самый дальний угол столовой. После дурацкого случая с коленкой Акааши стал пасовать ему чуть ниже, но не сказал ни слова. Видимо, тренировочному лагерю светило увидеть лимбо в исполнение Ойкавы, но даже это Коноху уже не радовало. — Ну ты даешь, — восхищенно протянул Ойкава, опускаясь на соседний стул, — смотрю, жаждешь поражения. Или это такая стратегия делать ерунду? Коноха демонстративно отодвинул поднос в сторону, чтобы Ойкава смог поставить свой рядом. Он пытался быть любезным и не показывать, как хочет придушить Ойкаву при каждом его появлении. — Ты все время его трогаешь. — Боже, Аки-чан, что за ревность? Это же чисто дружеское похлопывание. — Друзей хлопают по плечу или спине, но не по коленке, — возразил он, чувствуя, как начинают гореть уши. — Хорошо, признаю, я переборщил. Но сложно было удержаться, ваш связующий такой милый. Судя по выражению лица Ойкавы — тому было ужасно весело. Как же это бесило, просто до дрожи. Ойкаву нужно было любыми методами отстранить от Акааши. Стараться всегда быть поблизости и не позволять ему лезть в их дела. Так решил действовать Коноха на этот раз. Вечером он дожидался Акааши у душевых. Тот, как всегда, мылся последним. За тонкой перегородкой шумела вода, а в воздухе витал горьковатый запах шампуня. Когда все затихло, Конохе остро захотелось сбежать отсюда. Или высказать уже Акааши все, доверив ему выбирать, кто одержит победу в дурацком споре. Акааши выглянул из-за дверцы мокрый и разгоряченный. — Коноха-сан, — он накинул на голову полотенце и завозился, кажется, натягивая штаны. — Я думал, что все уже помылись и легли спать. Коноха переступил с ноги на ногу, подбирая в голове нужные слова, но все они словно разбежались куда-то, предатели. Акааши вышел наружу и посмотрел на него внимательно и оценивающе. — Так ты идешь мыться? Коноха покачал головой. — Я забыл там свою мочалку, — выдавил он, смущенно потирая затылок. — Я ее не видел, но можешь поискать, наверное, завалилась куда. В воздухе повисло колючее напряжение, в горле было сухо, как в пустыне Сахара. С волос Акааши стекала вода и скатывалась по шее в ворот футболки, расползаясь по ткани мокрыми пятнами. Коноха на секунду замер, следя, как очередная капля скользит по раскрасневшейся, распаренной коже, и сглотнул. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого зашел в душевую кабинку и захлопнул дверь. Живот скручивало так, что, казалось, весь ужин сейчас выйдет наружу. — Тебя подождать? — спокойно спросил Акааши, и Конохе потребовалось все его самообладание, чтобы ответить: «Ага», закрывая ладонями горящее от смущения лицо. Он нарочно возился подольше, минут пять, не меньше, но вышел, естественно, без мочалки. Акааши сидел на корточках, привалившись к стене, и почти спал. Нет, точно спал. Или очень умело притворялся. Тренировки были жестокими, и Коноха сам периодически мог залипнуть во время обеда или на скамейке, дожидаясь начала очередного матча. Но чтобы так, прямо на улице, возле душевой. Акааши побил все рекорды, и что с этим делать Коноха не знал. Он просто стоял и пялился, как тот сидит, уткнувшись подбородком в грудь и обхватив колени руками, и не мог сдвинуться с места. Он осторожно опустился рядом и протянул руку, но замер, не донеся ее до плеча. Было подло с его стороны воспользоваться положением, но не воспользоваться он не мог. Аккуратно коснулся волос, с восторгом отмечая, что они не такие мягкие, какими кажутся на вид. Провел пальцами по скуле, подбородку, губам, надавил на нижнюю, чуть оттягивая ее. Сердце подскакивало до самого горла — губы Акааши были сухими и теплыми. И, господи, как же хотелось их поцеловать. — Коноха-сан, что ты делаешь? Коноха отдернул руку. Он прекрасно знал, чем может закончиться его баловство, но это все равно было просто кошмарно. Акааши приоткрыл глаза и уставился на него сонно, но, кажется, все отлично понимая. Не было в мире такой отмазки, способной его оправдать. Он подскочил на ноги, отряхнулся и подал руку Акааши, помогая встать. — Я просто будил тебя. Ну, помягче, чтобы не напугать. Акааши посмотрел многозначительно и прямо, покачал головой и направился в сторону корпусов. Коноха выдохнул то ли от облегчения, то ли от отчаяния, и поплелся за ним. Всю дорогу они молчали. И только у самой двери Акааши задержался на секунду и бросил через плечо: — Никогда не буди так людей. Они могут не то подумать.

***

Происходящее переходило все границы, Коноха не узнавал сам себя. О, как он ошибался пару дней назад, когда считал, что бедствие достигло критических масштабов. Во время матча с Некомой сосредоточиться на игре никак не получалось. Он корил себя за то, что это непрофессионально, но стоило услышать голос Акааши, выкрикивающего его имя, и тут же возникало желание завернуться в волейбольную сетку и навсегда отправиться жить в кладовку. В итоге его посадили на скамейку запасных, где он мог сколько угодно корить себя еще и за свой идиотизм, позволивший ему вчера трогать спящего Акааши, но так и не решившийся на признание. С Ойкавой они столкнулись в коридоре после обеда. Тот по виду был весьма доволен собой и явно не из-за двух выигранных утром партий. — Говорил сейчас с Акааши, — начал он сразу, не размениваясь на предисловия. — Он жалуется на твою неорганизованность. Чувства чувствами, Аки-чан, но нельзя, чтобы это сказывалось на игре. — Ойкава, — выпалил Коноха. Он был уже на пределе. — Хватит, прошу. — Ладно, — пожал плечами Ойкава. — Дело твое, хочешь даже спор аннулируем. Коноха испугался, что Ойкава действительно может так легко оставить эту затею. Он стоял и смотрел на Ойкаву, улыбающегося спокойно, как буддийский монах, и думал, что если тот сейчас отступится, хватит ли потом смелости у самого Конохи, или все схлынет, забудется, и с Акааши у него не останется ни шанса. Он сглотнул, качнулся взад и вперед, изучая кончики кроссовок Ойкавы. — Что еще сказал Акааши? — спросил он тихонько, в глубине души рассчитывая, что Ойкава может его не услышать. — Сказал, что ему уже надоело ждать, когда ты признаешься, — Ойкава запустил руки в волосы и покачал головой. — Но ты все верно делаешь, если хочешь победить в споре. «К черту спор», — подумал Коноха и, развернувшись на пятках, направился к Акааши. Первые полчаса, пока Коноха горел решимостью, Акааши тренировался, весь следующий час от него не отлипал Бокуто, потом они что-то долго обсуждали с Кенмой. Через пару часов ожидания решимости у Конохи заметно поубавилось. И как только Акааши остался с ним наедине, Коноха подрастерял все слова. — Помнишь, я говорил тебе, что нельзя доверять Ойкаве? Акааши поднял с пола очередной мяч и убрал в корзину. — Помню. — Так вот, — продолжил Коноха, — никогда не заключай с ним пари. Акааши усмехнулся и наклонился под лавку за следующим мячом. — Я не очень люблю такие вещи. А вы о чем-то поспорили? Коноха подавился воздухом — вот он момент, когда нужно во всем признаться. В его голове это звучало не так ужасно, но получилось хуже не придумаешь. — Да, поспорили, что ты меня поцелуешь, — он рассмеялся, наблюдая, как мяч выпадает у Акааши из рук. — Глупость какая, точно, Акааши? Коноха заметил выражения лица Акааши и мысленно постучал головой о пол. Кажется, он должен был сказать что-то совершенно другое. Отвратительно. Акааши стоял, открыв от удивления рот, и, судя по всему, даже не собирался отвечать. Хотя на его месте Коноха бы тоже молчал, может, разве что, врезал бы себе. И был бы прав.

***

Утром Коноха даже не вылез из кровати, соврал, что отравился чем-то и хочет поспать до обеда. Акааши посмотрел на него осуждающе и покачал головой, посоветовав поправляться. Но Конохе не спалось и даже не лежалось на месте. Остаться наедине с самим собой оказалось тяжелее, чем он думал. Мысли о вчерашнем позоре занимали всю голову. Не радовало даже то, что своими словами он обеспечил себе стопроцентную победу и все в лагере удостоятся чести смотреть на лимбо в исполнении Ойкавы. Не радовало ничего, он облажался по полной, потеряв всякую надежду на взаимность со стороны Акааши. Проворочавшись в постели около часа, он все-таки встал, натянул форму, пригладил волосы и приготовился выйти. А потом ему в лоб прилетело дверью, да так крепко, что в какой-то момент потемнело в глазах, и Коноха, пошатнувшись, чуть не свалился назад. Лоб саднило, а зрение все никак не могло сфокусироваться на вошедшем, который, судя по вскрику, испугался не меньше Конохи. — Извини, — взволнованно произнес Акааши, подхватил его за предплечье и помог сесть на футон. — Извини, я лекарства тебе нес. Он положил рядом с Конохой какие-то пакетики и бутылку воды и осторожно отвел его руку от лица. Акааши был растерян, а еще он был слишком близко, так, что можно было почувствовать чужое дыхание на своих губах. Голова все еще кружилась, а перед глазами плыли круги. Коноха поморгал и опустил взгляд, стараясь не замечать, что Акааши продолжает держать его за запястье. — Так вот как вице-капитан наказывает за прогулы, — попытался отшутиться он, но вышло как-то жалко. Не так ужасно, как вчера в зале, но тоже нелепо до безобразия. Акааши тем не менее промолчал и приблизился еще, внимательно рассматривая шишку на лбу. — Хорошо я тебя приложил, прости. — Да ладно, — хрипло отозвался Коноха, собирая остатки собственного самообладания. — Ты же не специально. Акааши выдохнул как будто с облегчением и, наконец-то, отпустил руку. — Так ты прогуливал? И у тебя ничего не болит? — Ага, — чистосердечно признался Коноха, смирившись и беззастенчиво разглядывая в неприличной близости ресницы Акааши, длинные и пушистые, словно с рекламного постера. Какая глупость. — Но зачем? — шепнул он. И ответить вдруг получилось на удивление легко. — Нравишься ты мне, вот. Все случилось так внезапно, что Конохе сперва даже не поверилось — а было ли вообще. Или это просто дверью ему окончательно повредило рассудок. Но когда Акааши наконец отстранился, Коноха осознал — нет, не показалось. Все было: и пальцы, притянувшие его за подбородок, и теплые мягкие губы на его собственных, и сбившееся дыхание. Акааши его поцеловал. Сердце Конохи отбивало неровные ритмы. Акааши, сидящий напротив, кажется, был смущен не меньше. Он облизнул губы и, словно опомнившись, прикрыл рот ладонью. — Давай ты больше не будешь прогуливать тренировки, Коноха? И спорить с Ойкавой тоже. Коноха растерянно кивнул. И Акааши потянулся и поцеловал его снова. — На что хоть спорили? — спросил он, когда Коноха положил руки ему на поясницу, комкая пальцами злополучный, вечно задирающийся клочок ткани. — Мне придется танцевать ламбаду по залу. — Надо позаботиться о том, чтобы это видели все, — беззаботно отозвался Акааши. Коноха уткнулся носом ему в плечо и рассмеялся то ли от того, что в итоге Ойкава оказался прав, то ли от предвкушения собственного предстоящего позора.

***

На танец Конохи пришли посмотреть все, правда полный круг по залу он так и не сделал. На половине ворвались до этого бывшие на обеде тренеры и разогнали весь балаган. Уши и щеки Конохи горели, утешало только то, что это его последний Токийский тренировочный лагерь в старшей школе. Ойкава наблюдал из дальнего угла, будто вообще был не при чем — о причинах своего выступления Коноха говорить никому не стал. Он подошел к Ойкаве и Акааши, когда суета немного улеглась и все опять неохотно вернулись к тренировкам. — Так о чем вы все время болтали? — спросил Коноха, сгорая от любопытства и ожидая наконец-то получить ответ. Ойкава скрестил руки на груди и вздохнул. — О волейболе, Аки-чан, сколько можно тебе повторять. Связки, пасы, подачи, стратегия. Все исключительно по делу. Коноха уставился на Акааши, надеясь, что хотя бы тот будет с ним честен, но Акааши переглянулся с Ойкавой и невозмутимо подтвердил: — Только о волейболе. И Коноха наконец поверил. Но раз и навсегда зарекся не затевать такие споры ни с Ойкавой Тоору, ни с кем-либо другим.