***
— Ты. Что это такое? — Хибари Кёя из прошлой жизни, ещё никаким боком не ввязанный в дела Вонголы, просто суровый глава Дисциплинарного комитета Средней Намимори, держал привычно близкую ему тонфу на расстоянии вытянутой руки, точно внезапно обнаруженную взрывчатку сапёр. Девочка с глубокими, вечно мечтательными синими глазами смотрела на него обыкновенно, как провинившееся и ожидающее удара ремнём дитя. И так маленькая для своих четырнадцати лет, хлипкое недоразумение среди сверстников, в этот момент пред каменным ликом сэмпая, чьи серые глаза угрожающе поблескивали сталью, она и вовсе казалась ничтожной. — Это… это вам, — едва ли разборчиво пробормотала она, нервно теребя в пальцах край юбки, румянец на полных щёчках на пару тонов темнее обычного. Стоя среди залитого ясным солнечным днём двора, кожей чувствуя на себе многочисленные взгляды пресмыкающихся зевак, гроза всея учебного заведения, пожалуй, впервые в жизни не знал, что делать. Хотя вернее будет сказать, он начал втихаря роптать на всех известных ему божеств, ещё когда эту девчонку не пойми каким ветром занесло как в сию школу, так и в его жизнь. И если с первым он сумел смириться, когда высшее начальство навязало ему эту растяпу, в первый же день «затопившую» всё здание канцелярской бумагой, заявившуюся без формы и сорвавшую уроки, устроив игру в кошки-мишки со всем ДК, то с этим… Хибари Кёя мог лишь мысленно закатить глаза и с последних сил удерживать на лице непроницаемое железное выражение, мол, привязанный к опасной в его руках холодной тонфе маленький букетик жёлтых цветков был ничем из ряда вон выходящим, и земная твердь не поглотит прямого, точно проглотившего стальной стержень, будущего Хранителя Облака. — Это вовсе необязательно, — нахмурился юноша, но краем глаза всё же оценил нежные цветки, оказавшиеся садовыми лютиками. Немного помолчав, однако, решил снизойти до вопроса: — И почему они? — А… а? — застопорилась Окада Мичико, ожидавшая чего-то куда страшнее такого простого вопроса, и тихо взвизгнула, когда порыв ветра ударил ей в затылок, растрепав короткие светлые волосы, но, осознав, что это не подзатыльник от Хибари-сана, с облегчением полуулыбнулась: — Вы имеете в виду, почему именно лютики? Ну… Хибари заметил, что девушка стала прочёсывать волосы пальцами – за всё время их вынужденного общения он научился различать эту жестикуляцию как признак хаотичности её мыслей. — …Моя мама работает в цветочном магазине. Вот завезли нам недавно эти жёлтые ралун… ралюнку… эээ, лютики, в общем, и я подумала… Мичико даже не заметила, как начала делать робкие шаг за шагом назад, когда глава, без того бросавший на неё отдававшую арктическим холодом чёрную тень, стал подступать к ней ближе, так и продолжая держать эту тонфу с лютиками от себя на расстоянии вытянутой руки. — Э-это… я подумала, — побледневшее лицо девушки стала покрывать холодная испарина, — что сэмпаю… «Опять «сэмпай»…», — пронеслась мысль у ГДК, коего все остальные более менее обладающие мозгами да инстинктом самосохранения травоядные именовали не иначе как Хибари-саном. — …Что вам они бы очень подошли. Как-никак, но лютики считаются цветами воинов. В Древней Руси они были цветами бога Перуна, он считается самым грозным богом, повелевающим молниями. А-а ещё они жёлтые, а жёлтый это цвет богатства, пробуждения разума и божественной власти, и… Нерадивая помощница вздрогнула, когда осознала, что, постепенно отходя назад, наткнулась на твёрдую стену здания школы и оказалась загнана в глухой угол. «Пробуждения разума?», — подумал Хибари, настигая пугливо вжавшуюся в стену Окаду. — «Тогда это тебе надо всего жёлтого и побольше». — Н-но самое главное! — голос той вдруг рискнул стать на полтона громче. — Лютики обычно дарят тем, с кем работают. Поэтому… поэтому. Ни с того ни сего Мичико внезапно выпрямилась и поклонилась главе Дисциплинарного Комитета. — Мне… мне очень приятно работать с вами, Хибари-сэм… сан! Зажмурившись, она не стала, однако, дожидаться его реакции и, когда он от неожиданности немного отстранил тонфу с букетиком, пулей смылась с его поля зрения. Кёя же, так и застыв на месте, всего раз покосился в сторону на ничтожных травоядных, что уже осмеливались чуть ли не в открытую выдавать смешки, а ещё через час многостарадальный Кусакабе получил по голове, из-за того, что дерзнул первым донести до главы первую новость всей школы, мол, «Хибари-сана отшили».***
— А-апчхи! Ой-ой… Маленькая пухленькая девочка лет четырёх с серебристо-серыми, как новенькие монетки, глазами и собранными в косички светлыми волосами, ранее так отчаянно цеплявшаяся пальчиками за край столешницы, стоя на носочках, приземляется на ворсистый цветастый коврик. Фыркнув, малышка глубоко вдыхает и тут же опять не сдерживает звонкий чих, растирая пальцем кончик курносого раскрасневшегося носика, стирая остатки золотистой пыльцы. — Что такое, милая? — обеспокоенно спрашивает зашедшая в залитую полуденными лучами гостиную удивительно красивая женщина с длинными волосами, белокурыми и гладкими, точно само солнце бережно расчёсывало их с самого утра. — Когда приедет папа? — снова трёт нос девочка, всхлипывая. Мама, присевшая перед ребёнком на колени, опустила взгляд, в коем на мгновение потухли всегда энергичные солнечные зайчики. — Прости, цветочек… — виновато шепчет Мичико, пытаясь спрятать грусть в глазах за ширмой светлых волос и рассеяно поправляя полосатый вязаный шарф вокруг шеи дочки. В комнате повисла тишина, которую тревожит только энергичный танец вьюги за окном. Вот уже второй год, как в этот день она вынуждена говорить ей эти слова, сея новые семена отчуждения к её второму самому родному в мире человеку. Второй год семейство Хибари празднует Рождество, находясь на разных концах земли. Отец — на знойном круглогодично Апеннинском полуострове, мама с дочкой — на покрытой льдом и зимнем серебряным покрывалом земле острова Хоккайдо. Хибари стоит где-то над очередной горой бездыханных тел неугодных Вонголе элементов, флегматично стирая тыльной стороной ладони со щеки коричневатые потёки успевшей засохнуть крови и глядя, как новорождённый пожар первыми пламенными язычками начинает лизать само основание иной мелкой проблемы, стирая из истории иную вражески настроенную Семью. Стальные глаза Кёи рыжеют, отражая охватывающий базу огонь, а Мичико обнимает простывшую доченьку, обмотанную старым папиным шарфом и одетую в тёплую пижамку с канарейками. Закрывая напоминающие тревожный бездонный океан синие глаза, женщина и прикинуть боится, сколько новых шрамов-рубцов опять испещрят белую руку супруга.***
— Ханако-чан, не болей! Ханако-чан, не болей! — звонким голоском твердит устроившийся на елочной веточке Хибёрд. Ёлка, касающаяся верхушкой низенького потолка, украшенная различными игрушками. Один из позолоченных шариков отражает едва ли праздничную картину: маленькая девочка лежит на диване, укутанная в клетчатый плед и с замотанным шарфом горлишком. Мичико, зашедшая в комнату с чашкой горячего дымящегося чая и пиалкой с малиновым варением, кладёт это всё на кофейный столик рядом и садится на край дивана, аккуратно вытаскивая градусник. — Тридцать семь и один… — задумчиво произносит женщина, губы её трогает улыбка облегчения. — Спало, как хорошо… А ещё вчера бедная мать уже собиралась звонить в скорую, когда жар её ребёнка поднял было отметку почти до тридцати девяти. Хвала, врачи кое-как, но сумели убедить разпаниковавшуюся Мичико, что это ещё не критический порог. «Нервная она какая-то…» — шепчутся соседи за спиной той, которую и вовсе считают матерью-одиночкой. Ничего не поделать – трудно не создавать подобное впечатление, когда на вопросы «Где ваш муж?», «Почему его никогда не видно?», «А кем он работает?» госпожа Хибари постоянно бледнеет и начинает что-то там бормотать, порой «меняя показания». Разве объяснишь людям, во что ввязался тот, кто когда-то, как полагалось и шагу не сделает с Намимори? Что сказать? Бизнесмен он? Полярник? Что-то ни один вариант не кажется логичным, зная видимую мизантропность этого человека. Да что там, многие вообще были удивлены, что он женился. На Окаде Мичико. На нерасторопной девчонке, которая к выпуску чуть не отправилась в страну Ёми от рук самого ГДК, который ради неё даже нарушил свой принцип не «камикоросить» девушек. Парадокс: Хибари Кёя, всегда выбиравший одиночество или компанию одного Хибёрда, однажды с удивлением открыл для себя, что без постоянного нервного напряжения в лице этой девчонки ему просто скучно жить. Ведь кто ещё найдёт ему столько приключений на пятую точку? Да, ему, а не себе. Приключения… но всё же, как бы действующий Хранитель Облака не любил горячить ими кровь, своё маленькое общество тех, с кем он мог по-настоящему улыбаться, он не мог тянуть их за собой в то болото из кровавого месива и слёз, которым и являлась-то по сути Вонгола. Саваде Тсунаёши предстоит ещё долгий путь, прежде чем он сможет сделать из своего наследия что-то, от чего плакать доведётся меньшему количеству невинных, а пока… — Хибари! Хибари! Мичико вздрагивает от неожиданности: поглощённая собственными мыслями она даже не заметила всё это время сидевшую на ёлке канарейку. — Мам… — находившаяся последние полчаса в полудрёме Ханако смотрит на птичку. — А разве папа не забрал Хибёрда с собой, когда уезжал прошлый раз? — Что? — моргает удивлённая Мичико и припоминает, что муж её обычно таскает бедную птичку с собой. Из ступора её выводит хлопок входной двери. Ханако, взбудораженная и с просиявшими ясными глазками, откидывает одеяло, но вовремя положившая на него руку мама, заставляет девочку просто сесть на диване и пригладить растрепавшиеся волосы. — Это папа! — улыбается дочка, и в подтверждение её слов на порог гостиной ступает весь запорошенный снегом Кёя. — Похож на снеговую бабу! — хихикает она. Хибёрд вспархивает с колючей веточки и подлетает к обтрёпывающемуся по-собачьи хозяину. — Ты… — поражённая Мичико встаёт с дивана и смотрит на супруга. Хибари стряхивает с тёмной макушки остатки снега, которые тут же тают от тепла разожжённого камина, и встречается взглядом с женой. — Я подавал заявление об отпуске ещё три недели назад, — безапелляционно заявляет он, в его глазах всё ещё брезжит недовольная искорка. — С чем надо было я разобрался, с чем не надо — тоже. Поэтому… Он делает шаг вперёд, и его лицо смягчается, когда он видит сияющую от радости дочь. Кёя расстегивает верхние пуговицы тёмного пальто и достаёт из-под одежды несколько помятый свёрток. С особой аккуратностью разворачивает он шуршащую бумагу, и глаза Мичико расширяются от удивления. — Это же… Комнату, окутанную лёгким полумраком, словно освещает вытянутый маленький букет из трёх ярко-жёлтых лютиков. Расправив немножко примятые лепестки, Хибари идёт вперёд… мимо жены и подходит к дивану, садится возле дочки. — Какие красивые, — хихикает Ханако, принимая с рук отца жёлтые цветы, и тут же чихает. — Только немножко вредненькие. Мичико смотрит на эту картину и невольно улыбается, когда на усталом лице мужа появляется по-настоящему безмятежное выражение и он треплет ребёнка по макушке. — Не думала, что ты будешь с нами в эти дни, — чувствуя ответную ласково накрывшую её волну спокойствия, замечает женщина. — Да, — немного помолчав, отвечает Кёя и поднимается, подходит ближе к супруге. Тихонько потрескивает пламя в домашнем очаге, Хибёрд присаживается на плечико любующейся цветами Ханако, а Хранитель Облака Вонголы просто безмолвно смотрит на жену. — Ээмм, я… — неожиданно чувствуя лёгкий жар в щеках, Мичико отводит взгляд, в этот же миг… всё ещё холодные от стужи на улице сухие губы лёгко касаются её щеки. — Спасибо за лютики, — просто отвечает Кёя, и Мичико вздрагивает и поднимает на него глаза, дабы прочитать в них ответ, что да, это те самые, которые она недавно прислала ему туда, в Италию. Они до сих пор такие свежие… — Д-да пожалуйста… — шепчет зардевшаяся женщина, в её глазах снова пляшут мягкие огоньки, когда Хибари берёт её миниатюрную ручку в свою большую и сильную. Тройка весёлых солнечных лютиков в объятии маленькой Ханако согревает зимний вечер нежным теплом.