Разница

Сегодня Доктор не то, чтобы очень уж странный. Точнее, нет, сегодня всё наоборот кажется до ужаса странным, кроме Доктора. Потому что Клара звонит ему (сама!), а он (действительно!) соглашается на эту странную встречу; потому что на этот раз она приходит всё-таки первой и терпеливо ждёт, а он, как всегда, опаздывает на две недели. Потому что Клара знает… Нет, точнее сказать — чувствует: что-то в ней изменилось, а Доктор остался прежним. Но какая уже разница? *** В Кларе что-то ломается каждый раз, когда Доктор называет её по имени. На самом деле, это «что-то» начинает ломаться уже очень давно, с тех самых пор, как он впервые добавляет к её имени «моя». Клара не видит в этом ничего такого сейчас, и тогда не видела, да и не увидит, наверное, вовсе. Только в голове роятся и строятся тысячи тысяч предположений, гипотез, вариаций различных исходов этого непонятного до невозможности сценария — сценария их дружбы с Доктором. Она просчитывает наперёд все их за те семь или шесть жалких секунд, отсчёт которых начинается с того момента, когда колокольчик на двери приветливо звякает, и заканчивается тогда, когда Доктор здоровается. Первым. Что-то в Кларе кричит, взрывается на осколки, когда Доктор говорит, что Мисси не солгала и сказала ему правду почти впервые в своей жизни. Клара и сама хочет кричать, причём вслух, громко, так, чтобы стаканы в этой дурацкой кафешке покрывались трещинами и лопались, а осколки с глухим стуком разлетались по полу. Она хочет кричать, но вместо этого улыбается и врёт, растягивая губы в ненастоящей и совершенно никому не нужной улыбке, врёт, хотя на языке так и вертится просьба о помощи, врёт, чтобы Доктор не думал о ней и был счастлив. Врёт в ответ на враньё Доктора, который хочет, чтобы счастлива была она. Если смотреть на это со стороны, ситуация кажется даже несколько забавной, а если этого не делать, то забавным не кажется уже ничего. Но губы сами собой растягиваются в эту приторно-ненастоящую улыбочку, и Клара не находит ничего лучше, чем предложить обняться. А Доктор (Доктор!) соглашается. И вот они стоят — два самых больших придурка во всей вселенной, стоят посреди какой-то дешёвой кафешки, которую посещают, наверное, последний раз в этой жизни, да вообще, во всех своих жизнях вместе взятых, в каждой из которых никогда не умели думать о себе, до последнего не осознавая, что когда научатся — будет уже поздно. Доктор говорит, что объятия — хороший способ спрятать лицо, и Клара не может с ним не согласиться. Клара говорит, что он помог ей почувствовать себя особенной, и Доктор не может не согласиться с ней. А когда последние слова уже сказаны, и возможность задержаться рядом друг с другом хотя бы на секунду дольше начинает казаться просто верхом неловкости, Доктор разворачивается и закрывает за собой дверцу ТАРДИС, чтобы отправиться домой (как думает Клара, но на самом деле, чтобы окунуться в никому не нужную тьму, где и он сам, в общем-то, никому не нужен). В Кларе в этот момент расщепляются на атомы целые галактики, создававшиеся столь долго и кропотливо, существовавшие в любой из её многочисленных копий, обращаются в чёрные дыры огромные созвездия, да и сама Клара, потерянная и разбитая, обращается в огромную чёрную дыру, внутри которой есть лишь пустота, и ничего более. Улыбка полностью сползает с лица, как нелепый браслетик сползает с руки, и Кларе кажется, хотя нет, в этот раз она уже уверена — всё это совершенно неправильно. Клара точно знает, что её жизнь уже давно летит к чертям, начиная с того самого момента, когда она впервые пожала руку новому математику. И Клара думает, просчитывает, предполагает, ей банально интересно — а что было бы, не встреть она его никогда? У англичан вежливо отвечать вопросом на вопрос, поэтому Клара, следуя всем правилам этого глупого этикета, спрашивает себя: а какая уже разница? *** Дэнни Пинк не подходил ей, как его браслет теперь не подходит ни к одному из её многочисленных учительских платьев. Он не подходил ей ни капли, и Клара знала об этом, как знали все, с кем общалась она и с кем изредка разговаривал он. Наверное, было глупо полагать, что у них могло что-то получиться, но иногда в голове Клары вспыхивала надежда, нерушимая и глупая, и ей казалось, что у них действительно самые настоящие отношения, что пора что-то менять, что пора завязывать даже с Доктором, лишь бы всегда быть с самым дорогим человеком в этой вселенной. Или с тем, кого она считала самым дорогим. Но Клара не смогла решиться даже на это. И теперь, вечерами, когда она лежит в своей постели (совершенно одна), в её голове вспыхивает отчётливо и ясно одно-единственное воспоминание: вот она стоит, держа телефон в руке — на том конце провода висит Дэнни, а смотрит она на Доктора, смотрит, и говорит «я люблю тебя». Этими долгими одинокими вечерами Клара пытается понять, кому же из них тогда на самом деле признаётся. А после этого неизменно вздыхает: а какая уже разница? Ведь, если подумать, и вправду никакой. *** Но иногда Кларе кажется, что разница всё-таки есть. Например, тогда, когда в её воспоминаниях из трубки льётся такой знакомый голос, что раньше всегда успокаивал и поддерживал, а теперь и сам молит о помощи. Тогда, когда слёзы держать в себе уже не получается, хотя вроде бы где-то глубоко-глубоко в душе она осознаёт, что этот голос из телефона и человек, стоящий перед ней сейчас — одно целое, всё осознаёт и всё прекрасно понимает, но просто не может ничего с собой поделать. И улыбается (почти искренне), и смеётся, и шутит, в общем, делает всё то, что всегда делала с ним предыдущим. Клара из кожи вон лезет, чтобы показать ему новому и доказать себе, что ничего, по сути, не изменилось, а на деле, каждая её шуточка и забавная фраза — лишь ещё одна горстка земли на его могилу. Клара хоронит Доктора почти с первого дня их встречи, а Доктор с того же самого дня хоронит Клару, видит её смерти, а если не видит — то хотя бы чувствует. Он успевает похоронить её трижды, а она его — целых одиннадцать раз, но Клара всегда будет полагать, что видела его настоящую смерть лишь единожды. А Доктор — что люди не меняются и не регенерируют никогда. Одиннадцатый говорит, что скучает, и она чувствует, что тот хлипкий стержень, который он ломал своим голосом каждый чёртов раз, когда произносил её имя, больше не имеет шансов на восстановление. *** Иногда Клара понимает, что новый Доктор очень похож на Дэнни, а ещё, что предыдущий — полная его противоположность, и правда не знает, что с этим делать. Новый Доктор не любит объятия, новый Доктор почти не различает лиц, новый Доктор не понимает подтекста, новый Доктор, кажется, вообще ничего не понимает. Дэнни хмурится и не понимает тоже. Клара знает, что хотела выбирать, но они же абсолютно одинаковые — два солдата, совершившие каждый на своей войне непоправимые ошибки, убивавшие совсем не тех, кого они хотели и дико жаждущие это всё исправить. У Дэнни, надо сказать, получается. У Доктора, следует добавить, тоже. *** Иногда Клара думает, что умереть будет легче, чем продолжать нести эту боль в себе. Клара думает, предугадывает каждый из возможных своих концов наперёд, и все они кажутся ей такими банальными, глупыми, заурядными, что сводит зубы, что хочется какого-то яркого финала, что не хочется, чтобы жизнь кончилась так же, как и её отношения с Доктором. Варианты мешаются в голове у Клары, её личное кладбище воспоминаний переполняется до краёв, и в последнюю из оставшихся могилок ложится рождественское чудо: Дэнни, живой, родной, любимый до боли в сердце, сидящий рядом с ней. Но Доктор появляется, создаёт новое кладбище и кричит: «Клара, ты умираешь!», Доктор пишет на доске: «Клара, это сон!», Доктор из кожи вон лезет, чтобы заставить её проснуться. Он даже начинает умирать вместе с ней, хотя она умоляет оставить её в покое, потому что раз хотел счастья — держи, получай, уходи, не суйся, чёрт возьми, в чужую жизнь, не рискуй собой из-за меня. Пожалуйста. Но в ту ночь Клара Освин Освальд остаётся жива. *** До Клары всё доходит очень медленно. Они разрывают хлопушку, обещают проводить каждое Рождество вместе, а Доктору страшно, дико страшно, ужас парализует его от кончиков волос до кончиков пальцев, потому что одно дело — когда шестьдесят два года проходят в твоей жизни, и совершенно другое — когда твои компаньоны начинают стареть. И когда ты не видишь разницы. И когда они не видят в тебе тебя. Когда вселенная всё же даёт шанс (каждому из них отдельный), а Доктор говорит «Синяя будка стоит снаружи», то Клара знает — если она сейчас откажется, то никогда больше не войдёт в ТАРДИС. Клара уверена, мотни она сейчас пару раз головой из стороны в сторону, жизнь её рассыпется прахом, станет никому не нужной пылью, как пустота на месте некогда великого Галифрея, как бесконечное пространство в её сердце, что, словно чёрная дыра, высасывает из разума всё хорошее, что там ещё осталось. Хотя теперь Клара видит в нём (действительно видит) Доктора, не Одиннадцатого, не Двенадцатого, не какого-либо ещё, и она, спустя месяцы бессмысленных терзаний, осознаёт, что души людей, которых она любит и которыми дорожит, никогда не менялись. И все некогда сломанные стержни срастаются, хочется кричать «Не отпускай мою руку никогда», хочется шептать «Я никогда не смогу тебя оставить», хочется для начала хотя бы поверить в собственные слова. Клара целует его в щёку, как целовала его же, без номеров и понятий, целую вечность назад, и два самых больших идиота в этой вселенной бегут по сугробам к синей будке, чувствуя непередаваемую благодарность к Рождеству, времени в целом и Санте Клаусу, что кажется совершенно нормальным и уместным в эти мгновения. А спустя несколько месяцев, когда Клара Освин Освальд почти погибает в Прибежище далеков на воссозданном ими же аналоге Скаро, Доктор умоляет спасти «его Клару», сходя с ума от того, что та, возможно, уже неисправимо мертва, забывая про старого друга детства из-за страха потерять нового. И тогда Клара понимает, в чём была эта глупая разница. В ней. Всегда — в ней. Потому что Доктор меняет только внешность, а в Кларе неизменной остаётся лишь эта самая оболочка. Потому что она выжигает себя изнутри, как чёртова ТАРДИС, и воссоздаёт снова по крупинкам и атомам от расщеплённых ранее вселенных, по кусочкам от мёртвых клонов с могилок внутренних кладбищ. Новый Доктор почти не различает лиц, зато отлично умеет заглядывать под кожу, и теперь Кларе кажется, что это — одно из самых лучших качеств, которыми кто-либо может вообще обладать.