Мышь и сыр: страшная сказка

Ночь накрыла внезапно. Она подкралась неизвестно откуда, и вот уже всё вокруг затянуто тонкой плёнкой кромешной темноты. И только костёр, жадно лизавший толстые сосновые поленья, был пока ей неподвластен. В ярко горящих угольях потели жёлтые клубни картофеля и нанизанные на ветки кругляшки зефира. Стоило им потемнеть, как люди, сидящие тихо у костра, вынимали их и с удовольствием ели, пачкая рты и пальцы золой, окрашенной в цвета приближающейся ночи. Возле костра сидело шестеро. Все они, ещё не вышедшие из возраста идеалов и порывистых стремлений, сидели тихо, погружённые каждый в свои мысли. Четверо из присутствующих щеголяли яркими шевелюрами цвета чуть залежалого апельсина: два парня постарше, коренастые и плотные, схожие между собой так, что непонятно, кто из них – чьё отражение; ещё один, долговязый и остроносый, с лицом простака, и девушка, самая младшая из всей компании, кутающаяся в линялую, видавшую виды кофтейку. Двое остальных, ничуть не радостнее своих ярких товарищей, сидели друг напротив друга: девушка с копной едва приглаженных каштановых кудрей, читающая огромную для её тонких ручек книгу, и черноволосый парень, измождённый сверх меры, отрешённо пялящийся на полыхающее пламя сквозь стёкла круглых очков. В тишине явно слышался треск прогораемых дров и громкое фырканье лошадей, пасущихся тут же, в темноте. Иногда крупная конская морда возникала в круге света, и большие тёмные глаза смотрели с укоризной на хмурых пастухов. Потом снова исчезала, звеня сбруей. Молчание, немного тягостное и затянувшееся, нарушила рыжеволосая девушка. Она вдруг взвилась с насиженного места, роняя кофту в траву, и нервно толкнула в огонь валяющуюся под ногами ветку. - Вы как хотите, а торчать всю ночь я тут не стану. Я иду в замок спать. Её голос, дрожащий от еле сдерживаемой ярости, спугнул лошадей, и встревоженные животные поторопились отойти подальше. Вторая девушка отложила в сторону древний фолиант и тоже поднялась, но как-то лениво, всем видом показывая, что ей нет резона так скакать. - Джинни, давай, ты не будешь горячиться? Не заметила – сейчас ночь? Куда ты пойдёшь – до замка не так уже и близко?.. – но между правильных слов засела еле заметная фальшь, которая и портила эту жалкую попытку примирения. - До полнолуния ещё далеко! Зато не буду раздражать некоторых, кому ещё нужно подумать, гожусь я им в жёны или нет! – она бросила хмурый взгляд на черноволосого. - Зачем ты так? – бросил с укоризной парень в очках. – Мы же договорились, что ты дашь мне время. - Договорились! Только учти – я до старости тебя ждать не буду! Слава Мерлину, ты не единственный парень в Англии! – Джинни крутанулась на каблуках и зашагала куда-то в темноту, прокричав из темноты прощальное: «Адью!». Сидящие у костра затихли, искоса поглядывая на того, в смешных очках. У кого во взгляде читалось сочувствие, у кого – жалость. А он – со стороны казалось – равнодушно продолжал смотреть на извивающееся пламя. Затянувшееся молчание нарушил самый младший из рыжей компании. - Гарри, дружище, - рыжий и долговязый подсел ближе к другу и робко похлопал его по плечу, – не обижайся на неё. Все девчонки мечтают о свадьбе, а она нам все уши прожужжала о платье, приглашениях… - А я каким боком к её мечтам о свадьбе? Рон, я с ней ещё даже и не встречался толком… – Гарри чуть повысил голос, но с места так и не поднялся. Во всей его фигуре сквозила крайняя степень усталости, словно горькие слова девушки выжали из него последние силы. – Так, один раз пообедали в кафе… пойми меня правильно: только-только закончилась война, мы все в трауре, я сам едва оклемался от Пожирательского плена. Неужели я так много прошу? – и он склонил голову на сложенные руки. – Мне бы только покоя… Рон смотрел на его тонкие запястья и видел не руки Избранного, а паутину еле заметных шрамов на бледной коже, будто трещинки на дорогом фарфоре. Гарри мог молчать, отнекиваться и сильнее натягивать рукава свитеров и мантий, но стереть эти следы пережитых страданий было не в его силах. Да и сам он – как бы ни старались Хогвартские эльфы, а Гарри таял на глазах, словно съедаемый неведомой и, что хуже, неизлечимой болезнью. И пусть все светила целительства в один голос утверждали, что Гарри Поттер здоров – вот только фигура победителя Волан-де-Морта становилась всё тоньше, а круги под глазами темнели и углублялись. Не зная, что ещё сказать, Рон молчал, уставившись на огонь и не выпуская из своих мозолистых ладоней кажущуюся такой хрупкой руку друга. Больше всего на свете ему хотелось сейчас нагнать сестру и любыми способами запретить ей даже приближаться к Гарри. Но если он и найдёт Джинни, то к моменту серьёзного разговора, Рон был в этом уверен, красноречие его покинет, и стерва-сестра обязательно пройдётся по умственным способностям брата, высмеивая и притворно жалея Гермиону. А это было самым болезненным для Рона. Тишина из расслабленной превращалась в неуютную. Откуда-то потянуло промозглой сыростью, и хотелось закутаться поплотнее, чтобы спрятаться от неё. Рон неловко поднялся, размял длинные ноги, поднял с земли кофту сестры и закутался. Но сесть обратно ему не дали близнецы. Непривычно молчаливые сначала, они переглянулись, и тут же один из них привычно подставил младшему брату подножку, тогда как второй – слегка подтолкнул. Рон замахал руками, пытаясь устоять на ногах. Кофта упала прямо в костёр и пыхнула жаром, мгновенно занявшись. - Что вы делаете, болваны? – заорал Рон, прыгая вокруг пламени и стараясь спасти горящую вещь. Он и не сомневался, что братья сделают виноватым именно его, и за сожжённую кофту он получит на орехи сначала от сестры, а потом и от матери. А близнецы тем временем заняли отвоёванное у брата место. Гарри наблюдал, как пляшет вокруг костра Рон, и молчал. Лицо его не выглядело ни сонным, ни весёлым или злым – никаким, как маска, на которой художник пожалел нарисовать хоть какую-то эмоцию, вызванную этой шутливой потасовкой. В конце концов, Рон, поняв тщетность своих усилий, демонстративно отсел подальше, обхватив плечи озябшими ладонями. Один из близнецов, Фред, будучи чуть бойчее брата, уселся вплотную к Гарри, обнимая того за плечи и укладывая вторую руку на острые колени, обтянутые потрёпанными джинсами. А другой, Джордж, тут же придвинулся со второй стороны, налегая грудью на тощее плечо друга. И они затараторили, распугивая притаившуюся тишину: - Гарри… - … друг… - … ты всегда… - … можешь… - … положиться… - … на нас… - … в том числе… - … и в личной жизни… - … кто же… - … как не мы… - … умеет есть… - … пирожные… - … и целоваться… - … подумай об этом… Гарри выдавил из себя вымученную улыбку. Всерьёз близнецов он не воспринимал, а почти отрешённо подумал, что его неимоверно раздражает манера близнецов договаривать друг за другом. А ещё – все эти прикосновения, похлопывания и объятия, словно парни действительно хотят набиться в его спутники жизни. Но он точно знал, что они оба соперничают за внимание одной девушки – Анжелины Джонсон – и даже впервые в жизни пакостят друг другу. Но на людях они всё также остаются «не разлей вода». И даже… но об этом Гарри Поттер и думать не станет. Вот только и так понятно, почему Гермиона не составила компанию своей подруге по пути в замок, где могла бы беспрепятственно читать без угрозы для своих глаз, а торчит на опушке леса, пялится в книгу, в которой не перевернула ни одной страницы, и бросает странные взгляды на близнецов, думая, что никто в темноте этого не разглядит. Не разглядит – если не вырос в почти полной темноте чулана. Но словно почувствовав её ревность, близнецы похлопали на прощание Гарри по плечам и отлипли, понимая, что только зря тратят свои шутки. Ночь плавно, но настойчиво вступала в свои права. И вот уже люди у костра клюют носом, широко раскрывают глаза и что-то жуют, чтобы прогнать первый, но настойчивый сон. - С таким раскладом я скоро усну прямо тут, сидя на бревне, - Рон широко зевнул, даже не утруждая себя прикрыть рот ладонью. – Может, сыграем во что-нибудь или споём? - Только не в шахматы! – тут же ответил один из близнецов, Фред, зевая следом во весь рот, но в последний момент всё же прикрыв его провал ладонью. - Только не гимн Хогвартса! – в тон брату отозвался Джордж, сдерживая зевок, и все хохотнули. - Про котёл с чистой любовью я тоже петь не хочу, - отозвалась не без ехидцы Гермиона, с новым запалом листая книгу, впрочем, совсем без интереса. – Жуть какая! – сказала она, непонятно, что имея в виду: песню или книгу, но тут же пояснила: - Я теперь её без слёз слушать не могу. Рон смущённо потупился, съёжился и старался казаться ещё незаметней, а близнецы снова рассмеялись. Не так давно они подлили одному из своих братьев, Перси, в суп экспериментальное зелье. Возможно, шутка и прошла бы без Рона, если бы ему не показалось, что суп в тарелке у брата вкуснее, чем в его собственной. И, конечно, он не отказал себе в удовольствии попробовать: а правда ли это так. Теперь вряд ли Рон мог вспомнить вкус того супа. Он помнил только следующие два часа, когда он распевал все известные ему песни и не мог остановиться. Весь его репертуар был почерпнут из того, что обычно звучало по волшебному радио в кухне, когда там творилось таинство кулинарии. Увы, но мать семейства Уизли была просто очарована Селестиной Уорбек, и именно её песни звучали чаще всего. Однако против богатого обертонами грудного контральто Селестины у шестого Уизли оказался дребезжащий дискант, характерный для младшего детского возраста, но никак не для молодого человека, голос которого ниже, по крайней мере, на пол октавы, чем у всех его сверстников. Рон до сих пор не мог забыть своего позора на «певческом поприще», тем более что «лебединой песней», которую он, разошедшись, адресовал любимой девушке, была выбрана песня про этот самый котёл. Его потуг, к сожалению, Гермиона не оценила и, один раз покритиковав исполнение самым жестоким образом, всё никак не давала забыть и после, постоянно напоминая в самый неподходящий момент. - Ну, если не в шахматы, тогда во что? – пробурчал Рон, побагровевший настолько, что это было заметно даже в неровном и красноватом свете костра. – Или, как обычно, в вашего «взрывного дурака»? Опять мухлевать будете? - Вы своим «дураком» лошадей распугаете, – подал голос Гарри, сдвигая брови. – Если так хочется играть, то поищите место подальше отсюда… Близнецы переглянулись и, без слов уразумев знаки, покивали друг другу. При этом их глаза приобрели маслянистый лоск, который наблюдательный Гарри не пропустил. - Ну, раз делать нечего, - Джордж от души потянулся, закинув руки за голову и блаженно поскуливая, - то пошли-ка мы спать… разбудите в нашу очередь… И рыжие устремились к палатке, на ходу переговариваясь и смеясь, но уже достаточно вяло. Гермиона терзала то ли книгу, то ли собственные глаза, но через несколько минут сухо попрощалась и тоже ушла спать в палатку. Палатка была старой, ещё той, что пережила погром на Чемпионате Мира по квиддичу, но пока исправно служила. После ухода Гермионы Рон ещё больше нахохлился. Даже яркие волосы, казалось, немного поугасли и стали почти незаметными, бежевенькими. Гарри смотрел на друга и тихо качал головой. Был ли смысл говорить, что он не верил в будущее Рона и Гермионы как пары? Младший Уизли, как был, так и остался простым компанейским парнем, шумным и говорливым. Да подчас мог ляпнуть какую-то глупость или, не подумав, вляпаться в дурную историю. Ему бы такую девчонку, как Лаванда Браун, такую же смешливую и шумную, а не Гермиону. Только Рон этого не замечал, а упорно цеплялся скорее за придуманный образ, чем за реального человека. Гарри словно в ответ своим мыслям пожал плечами, вороша тонким прутиком поседевшие угли – он надеялся, что когда-нибудь прозрение у Рона наступит. Главное, чтобы это случилось не слишком поздно. Угли возмущённо стрельнули снопом искр и потемнели. Гарри выкатил из огня готовую картофелину для Рона, который был вечно голоден. Вот спрашивается, почему его друзья решили, что ему нужна компания? Ему хотелось побыть одному: только лес, стреноженные лошади и собственные мысли. А в результате что? Вызваться-то вызвались, но всё же предпочитали спать в палатке или идти по направлению к старому замку, а значит, просто очищали свою, ещё не закостеневшую совесть. Вдруг нагрянут Пожиратели Смерти, а Гарри тут один, как перст: как же потом смотреть в глаза людям? И никого не заботит, что ему, Гарри, было важно увидеть улыбку на осунувшемся лице Хагрида, а не растрогать кумушек, показывая, какой же на самом деле он хороший друг. Только старина Рон, немного глупый, немного наивный, немного завистливый, готов разделить с ним эту ночь напополам. Если бы, в самом деле… Рон, завидев любимое лакомство, тут же вскочил с бревна. Не дожидаясь, пока картошка остынет сама, он схватил горячую картофелину и, перекидывая с руки на руку, подул на неё. Затем, разломив пополам и не обращая внимания на сажу, откусил обжигающий бочок, прожевал, втягивая в себя воздух, и вдруг спросил: - Как ты думаешь, куда все Волан-де-Мортовские прихвостни подевались? - Кто его знает? – Гарри пожал плечами в ответ. – Были, были и пропали. Все… до единого… Рон даже поёжился от холодной ярости, прозвучавшей в голосе друга. После плена он звучал только так – чуждо и страшно. Мадам Помфри, которая выхаживала пострадавшего Героя, так и не рискнула рассказать обо всём, что произошло с Поттером в волан-де-мортовских застенках. И Рон принялся оттирать запачканные руки об одежду, стараясь не думать об этом – мысль даже об одном часе там вызывала панический ужас. А ведь Гарри продержался два месяца… - А как ты думаешь, что стало со Снейпом? – Рон, по-птичьи склонив голову к плечу, так пытливо всматривался в лицо Гарри, будто ждал от него подтверждения смерти зельевара. Гарри горько усмехнулся и пожал плечами с покорной обречённостью: - Сгинул. Хоть ему и ничего не угрожало: вот сколько людей в его защиту высказывалось… раздумывают, как бы ему орден дать посмертно, но такой, который не жалко… - Перетопчется и без ордена, - пробурчал Рон, суровея на глазах. Это ему, Рону, должны дать орден, а не сальноволосому гаду, который затравливал их в школе. Но не дадут, полагая не без основания, хотя Уизли так и не считал, что тот, кто закончил битву через пять минут после начала и фактически переждал её в лазарете, ордена не заслужил. – Пусть, сволочь, скажет спасибо, что не именную камеру в Азкабане ему презентовали. А по-моему, он просто сбежал. Струсил и сбежал. Гарри снова пожал плечами: - С чего бы ему сбегать? Не удивлюсь, если потом выяснится, что красноглазый маньяк на всех Пожирателей наложил какие-то проклятия, и они померли вслед за своим хозяином и гниют по буеракам. В отличие от Рона Гарри помнил всю последнюю битву от начала до конца. Помнил горечь дыма, стелившегося по земле пушистыми клубами; помнил траву, красную от крови; помнил, чему удивлялся не раз, как прямо посреди поля боя цвёл белым кружевом какой-то кустарник, и от его насыщенного аромата тошнило, как и от всего остального. И все эти мелочи запомнились не потому, что Гарри Поттер обладал феноменальной памятью, а потому что кошмары не давали столь желанного забвения. - Так им и надо… а Снейпу – тем более. Сволочь из сволочей. Гарри усмехнулся ещё горше, но не ответил. Разве стоило спорить с Роном и доказывать ему, что желать смерти кому-либо может лишь тот, кто никогда её не видел? Да и за что ненавидеть зельевара – Поттер мог многое рассказать о настоящей ненависти и о том, что для неё может послужить причиной. А Рон мог сколько угодно лелеять детскую обиду на строгого учителя, который придирался к качеству выполненного задания, и думать, что ненавидит Снейпа всей душой. Младшему Уизли было и невдомёк, какие мысли обуревают его друга: он, озираясь по сторонам, достал из кармана мантии плоскую фляжку – запить картошку, отвинтил крышечку, принюхался и сделал из неё щедрый глоток, напоследок крякнув и выпучив глаза. Видно, содержимое было не сливочным пивом. Но отдышавшись, он первым делом протянул фляжку Гарри. - Может, хлебнёшь? Лето в этом году такое промозглое, - пробормотал он, поёживаясь, и с надеждой глядя на друга. – Как никогда нужен допинг. Гарри только сейчас почувствовал, что, невзирая на тёплую мантию, продрог, и с сомнением, но принял фляжку. Принюхался. Запах не слишком вдохновлял на дегустацию – пахло крепко заваренным чаем и медицинским спиртом, едким и ненатуральным. Гарри осторожно сделал глоток. Пищевод точно опалило: ком жара, зародившийся где-то под языком, тараном прошёлся сверху вниз и остановился в животе, распространяя приятное согревающее жжение. От неожиданности Гарри захлебнулся воздухом и просипел: - Ох, и пойло… на вкус, как из сгнивших носков… - хотя как раз вкуса на самом деле он и не почувствовал. - Да уж. Это Флетчер мне подогнал. Адская смесь. Вырубает на раз. Фред с Джорджем хотели на его базе какое-то зелье забабахать, но мать их поймала и забрала всё подчистую. Это всё, что осталось… Рон картинно потряс фляжкой, в которой плескалось уже откровенно на дне, и погрустнел. - В палатке, правда, есть другая фляжка… с огневиски. У отца стащил сто лет назад. Будешь? – то ли Уизли так хотелось выпить, то ли огневиски было куда лучше на вкус, но рыжий сорвался с места, не дожидаясь ответа, и бодро поскакал по направлению к палатке. - Рон, - только и успел произнести Гарри ему вслед, как Уизли уже был возле палатки и отодвинул её полог. Тишину, прорезаемую фырканьем лошадей, звоном сбруи и тихим пением сверчков, потревожили совсем иные звуки: всхлипы, стоны, невнятные просьбы, произнесённые хриплым шепотом. Не надо было обладать выдающимся интеллектом, чтобы понять, что к чему. И судя по всему, даже до такого «мыслителя», как Рон, которому иногда приходилось по десять раз объяснять одно и то же, дошло сразу же. Ткань сама выскользнула из ослабевших пальцев парня, потому что вокруг снова всё стихло. Рон вернулся к костру. Сам не похожий на себя: от оптимизма, пусть и наигранного, не осталось ничего, и в его руках было пусто. Гарри даже испугался, хотя раньше ему казалось, что он уже никогда не сможет почувствовать страха – его рыжий друг как-то сник и спал с лица. В глазах застыло пугающее выражение – наверное, такое можно увидеть на лице решившегося на хладнокровное убийство. Но Рон неловко мазнул себя по глазам, и глупая обида стёрла странное для простоватого лица выражение. - Ты как? – Гарри неловко похлопал друга по плечу и потянул к костру. - Переживу… - и Рон снова приложился к фляге с подарком Наземникуса Флетчера. – Мне нужно отлить… Гарри кивнул – его лицо было слишком понимающим, словно говорящим: мол, я знаю, что на самом деле тебе не нужно ни в какой туалет, а просто хочется побыть самому. «А ведь он знал…» - подумалось Рону. – «И ничего не сказал… а вот я бы…». «Что сделал бы? Кричал бы направо и налево?» - спросила позёвывающая совесть. – «Но тут и говорить нечего. Всё показано наглядно…». И Уизли, уже открывший рот, чтобы упрекнуть друга, снова его закрыл. Ведь, в общем-то, вина лежит не на Гарри, а проблема вовсе не в его молчании. Полянка с костром и лошадьми осталась позади. Вначале Рону хотелось просто сесть под первым попавшимся кустом и побыть одному, заталкивая отчаянный крик внутрь, но тёмный лес словно тянул к себе. И Рон сам не заметил, как начал углубляться всё дальше и дальше. В смятении чувств он не сразу понял, как оказался в чаще: и не сказать, что бежал, а вокруг только стены из высоких деревьев, смутно угадывающихся в почти полном мраке. И звуки совершенно другие: таинственные шорохи, будто бы кто-то ходил вокруг кругами, крики неизвестных птиц. И только далёкий волчий вой был знаком. Куда дальше? Рон обернулся и пошёл туда, откуда, как ему казалось, он появился. Но тёмная чаща не спешила выпускать его наружу: под ноги то и дело попадались рытвинки и ямки, а разросшийся подлесок цепко хватался за штаны. И что странно: даже признаков полянки не было. Рон прислушивался к зыбкой лесной тишине, надеясь уловить звон сбруи или лошадиное ржание, но не смог. Он бы и хотел покричать, позвать на помощь, но в памяти всплывали рассказы Чарли о страшных чудовищах, населяющих Запретный Лес. Одно дело проплутать ночь по чаще, а наутро вернуться обратно, а совсем другое – закончить свои дни в желудке неизвестной твари. Поэтому Уизли продолжил свой путь молча, про себя умоляя Моргану-заступницу о милости. Но Моргана то ли оказывала свои милости не просто так, то ли может, спала в своём ведьмовском замке, потому что вокруг всё оставалось таким же: тёмным и пугающим. Идти в полной тьме, когда голову не туманят горькие мысли, оказалось сложно. Пару раз споткнувшись и чуть не сверзившись в яму, оставленную вывороченным деревом, Рон, не думая больше ни о чём, громко выругался. Выругался и зажал рот ладонями, будто надеясь удержать уже сорвавшиеся с губ слова. Словно издеваясь, нецензурную фразу подхватило эхо. Молодой человек испуганно присел, вслушиваясь в несущуюся со всех сторон брань. Сердце тяжёлым молотом билось о рёбра, лесная подстилка под задом оказалась неприятно влажной и удушливо пахла грибами. Рон, придерживаясь за близстоящее дерево, медленно поднялся на ноги, почти полностью превратившись в слух. Он был готов при малейшем шорохе взобраться на это дерево и просидеть до самого утра. Но это оставлялось на самый крайний случай. Рон уже видел, как по тёмным стволам движутся мохнатые паучьи лапки, в таинственных звуках леса чудилось пощёлкивание огромных жвал, а в промежутках между сплетённых веток кустарника мерцали голодным блеском фасеточные глаза. Но секунды перетекали в минуты, а пауки, которые казались такими реальными, не торопились нападать. Удивительно, однако ему вдруг показалось, что в лесу, немного впереди того места, где он стоял, посветлело. Не так, конечно, как в непролазную чащу попадает луч солнца, но тоже вполне заметно. «Кажется, Моргана всё же милостива ко мне сегодня», - облегчённо выдохнул парень, понимая, что его испуганное сознание подкинуло ему картинки его самых потаённых страхов, и поспешил на свет. Однако пройдя всего несколько футов крайне ухабистого бездорожья, Рон понял свою ошибку. Сложно было признать в приятном, чуть голубоватом свете отблески искомого костра. И вот тут бы ему повернуть назад, пока не стало поздно, но извечная уизлевская манера сначала пойти и вляпаться, а потом подключать мозги и выбираться, проявилась и здесь. Рон достал палочку из заднего кармана брюк, куда засунул её, чтобы не потерять, если придётся лезть на дерево, и, стараясь ступать как можно тише, начал красться на свет, но уже гораздо медленнее. Нельзя сказать, что он не знал, что в данном случае поступает, как кошка, которую любопытство погубило раз и навсегда, но, в конце концов, он – условно совершеннолетний маг. И далеко не такое уж беспомощное существо, как считают многие. «… как считает Гермиона…» - уточнило расхрабрившееся сознание, когда мгновенно повлажневшие ладони почти срослись с волшебной палочкой. В таком лесу, как Запретный, где деревья стоят плотной стеной, разглядеть что-либо можно было только с совсем близкого расстояния, так что Рону не пришлось долго петлять в поисках источника загадочного огонька. Всего дюжина мелких шажков, и он вышел на круглую полянку, гладкую как девичье колено. Ровно посередине её росло огромное дерево. Здесь, в лесу возле Хогвартса, деревья-великаны – не редкость, но в этом исполине было что-то такое, что хотелось припасть к его корням, бугрящимся толстыми змеями вокруг мощного ствола, и отдавать почести, как некоему божеству. Могучие ветви причудливо изогнутыми крючьями держались за бархатное полотно небес, ствол, казалось, сплетался из нескольких поменьше, но примечательнее всего были мелкие цветы, которыми дерево было усыпано чаще, чем небо звёздами. «Тоже мне невидаль!» - мог бы заявить любой, кто не видел этого чуда своими глазами: покрытое цветами дерево светилось и переливалось магическими огнями, свечение которых то внезапно вспыхивало, то понемногу угасало, но тем не менее, свет его не исчезал полностью. Аромат чего-то экзотического, но невероятно притягательного витал в воздухе. Рон расслабился, привычно подумав, что Гермионе, наверняка, понравилась бы ветка с такого дерева. Но тут на полянку ступила Она, и в голове Уизли исчезли мысли обо всём: и о предательнице Гермионе, и о собственной безопасности. Рон не видел, откуда Она появилась – просто в какой-то момент возникла рядом с деревом – а он не мог оторвать от Неё глаз. Даже самый неискушённый наблюдатель не мог заподозрить в Ней представителя рода человеческого. Живое воплощение красоты и магии: тонкую, как стебелёк, фигурку венчала изящная головка с локонами цвета лунного сияния, а искорки магии то и дело окутывали Её тонким полупрозрачным плащом. Под лёгкой поступью не приминалась ни одна травинка, а опадающие с дерева лепестки так и роились вокруг Неё светящимися снежинками. Она сделала ещё несколько шагов и замерла, поднимая невероятной красоты лицо к ночному небу. Рон до того засмотрелся, что, когда зазвучала её песня, не смог понять, кто же издаёт такие волшебные звуки. Песня, казалось, разбудила дремлющий лес: ветер зашевелил кроны вековых деревьев, смахивая с них молодую листву, ночные птицы подхватили мелодию и запели её на свой лад, и даже скрип трухлявых стволов, чудилось, аккомпанировал загадочной певунье. Рон почувствовал, как и его самого затягивает волшебная песня. Словно он – не чужак здесь, а часть этого леса, древнего, как магия. Слова забытого языка притягивали, манили своей непознанной глубиной. Разве можно было сопротивляться чему-то настолько совершенному? Настолько чистому и трепетному? Настолько прекрасному, что внутри всё поёт вместе с Ней? И, не думая ни о чём, Рон вышел на полянку. Не таясь и не обращая внимания на хрустящие под ногами ветки, он шёл напролом, навстречу дивной красавице. А о палочке, выскользнувшей из ослабевших пальцев, он даже не вспомнил. На миг волшебство куда-то пропало, Рон вздрогнул, будто бы проснувшись, и огляделся: в траве кто-то копошился, из-за кустов и деревьев на него смотрели странные создания. Таких парень никогда не видел: ни в старых фолиантах, так часто подсовываемых ему Гермионой, ни в комиксах, которыми была захламлена его комната в «Норе». На какой-то миг страх вернулся. По поляне пронёсся шепоток: «человек… человек… человек» на разные голоса, а Она вдруг мелодично рассмеялась и сама шагнула навстречу, протягивая к нему руки. Рон осоловело моргнул и расплылся в улыбке: голова закружилась от дивного виденья, источающего какую-то потустороннюю чувственность, и он, не задумываясь, и ощущая прилив трепещущего возбуждения, протянул руки к Ней. Какой была Её кожа на ощупь, он даже не заметил – чувство невообразимого восторга стёрло остатки мыслей. Рон обнял хрупкую девичью фигурку, прижимаясь к шее губами и не ощущая привычного пульса – только колючие искорки магии щекотали ему губы. Она рассмеялась в ответ, ловко выскользнула из объятий и увлекла парня, который так и норовил прижаться, в танец. Рон запрокинул голову к подглядывающей Луне, захохотал, как безумный, и скользнул по траве, сминая её зелёный бархат неумелыми шагами. Странные существа водили хороводы по краям полянки, а облетающие лепестки усеивали всё вокруг светящимся покрывалом. Счастье – вот что чувствовал Рон, стискивая вполне материальные ладошки своей партнёрши и глядя ей в глаза. Такого он ещё никогда не ощущал: ни летая на «Молнии», ни забивая свой первый гол, ни получая первый заслуженный балл. Счастье. Безоблачное и безудержное. Качаясь на волнах его, он не сразу понял, что музыка постепенно стихает, а новые шепотки: «пора… пора… пора…» куда-то торопят. Певунья в последний раз улыбнулась, слегка виновато, коснулась его щеки губами и побежала прочь, по-прежнему почти не касаясь земли. Пара шагов – и Она растворилась в глубинах мрачного леса. - Постой! – крикнул ещё не пришедший в себя Рон и, не разбирая дороги, бросился за Ней. Тьма навалилась внезапно: после огней на полянке под сенью деревьев ничего не было видно. Он то и дело натыкался на поваленные стволы, проваливался в невидимые ямы и рытвины, но упрямо продолжал преследовать певунью. Выбиваясь из сил, он краем глаза заметил, как что-то светящееся юркнуло под холм, на мгновение обозначив тёмный провал чьей-то норы. «А вдруг там Акромантулы?», - ещё мелькнула здравая мысль, но Рон вместо того, чтобы искать выход из чащи, смело вошёл в тёмный портал, решив, что магическое существо не станет соваться к паукам. А рядом не было никого, кто поставил бы под сомнение спорные умозаключения молодого человека.