Не ты

Заигрался. Набатом в висках бьет, словно каплями ливня по щекам хлещет. Унизительно, резко и, кажется, до кости рассекая скулы. Забылся, переключился, поздно одумался. Попал. Нельзя. Нельзя отвлекаться. Нельзя даже на секунду сводить с цели пульсирующие, воспаленные недосыпом зрачки. Ускользнет нить. Вовсе не красная – призрачная, путаным клубком тянется среди разрушенных самой войной точеных высоток. Серых, слепых, скалящихся провалами окон, выломанных дверей, окрашенных пятнами в подворотнях. Багровыми, темными, слоем пыли прикрытыми, страшными. Заигрался, и сжалось все, сузилось, распалось на части. Весь проклятый мир за грязными, чудом уцелевшими стеклами на самой окраине Тошимы уменьшился до одной-единственной комнаты. В которой не должно быть… Меня. Его. Нас обоих. Ошибся. Ошибся так грубо, как если бы оставил открытой спину во время смертельной схватки. Оставил брешь. Давно не пахнет пылью, ботинки не оставляют следов на вышарканном полу – растащили все по углам – и даже запах запустения куда-то исчез, чего никогда не бывало раньше в моих временных жилищах. Неважно, день, неделю или месяц – всегда назад, словно в склеп, словно костями на собственное надгробие укладываясь. Здесь – нет. Пусть и те же старые простыни, и скрипучая продавленная кровать. Пусть сквозит, как на заброшенной станции, и даже запах плесени не разъедает ноздри. Плохо. Не должно. Не должно быть так. Не так. Нельзя. Уязвим. Но возвращаюсь раз за разом. Возвращаюсь, словно тот самый клубок натягивается и тянет, тянет за собой, и нитка намагничена, так и вьется вокруг лезвия катаны. Возвращаюсь, и «он» не уходит. Ждет. Нет цепей, нет даже замка на повисшей, закрепленной единственной петлей створке. Все одно: ждет. Ждет, не решаясь переступить порог. Ждет, не покидая разворошенной постели. Ждет, замерев под струями холодного душа. Закольцованы. Понимает: не кончится. Прохожу в комнату, привычно скинув мокрый плащ на кресло. Не оборачиваюсь, когда на пол соскальзывает, замирает неряшливым комом, пачкается. Сейчас плевать, сейчас не особо-то имеет смысла. Ничего не имеет, кроме… Останавливаюсь около железной облупившейся спинки и на пробу, словно сколько на этот раз краски налипнет, веду перчаткой по поверхности. Холодная. Как всегда. Отгибаю одеяло и присаживаюсь на край. Пальцы сжимаются вокруг рукояти, словно пораженные дугой. Конвульсивно, резко, почти больно от граней. Стаскиваю слишком большой пододеяльник вниз и касаюсь серой растрепанной макушки. Спит. Делает вид, что спит. Неважно. Пропускаю пряди сквозь пальцы. Не чувствую ничего. Жалею, что только пальцами не чувствую. Но мало, мало этого, мало для того, чтобы… Должен. Оружие прислонено к каркасу кровати, иначе перчатки не стянуть. Иначе… Скидываю прямо на пол, лязгают тяжелые браслеты, встречая твердь щербатых половиц. Слишком близко, слишком громко. Вздрагиваю. Впервые за долгое время дергаюсь, а в груди, кажется, сама тьма, оживая, шевелится, ворчит, просыпается, угадывая замыслы, угадывая меня. Угадывает и тут же когтистой лапой сжимает глотку. Абстрагируюсь, только всё те же пряди глажу, уже голыми пальцами, и это кажется слишком личным, слишком близким. Просто слишком для меня. Приятно коже. Смешно, но спутанные лохмы ласкают старые мозоли и раненую пару дней назад ладонь. И каждое движение ребра подкручивает, стачивает, притирает все ближе и ближе друг к другу. Забылся. Почти позволил ускользнуть цели. Нельзя. Не сейчас, когда заветный клубок так близко, когда нитка уже режет, впиваясь в пальцы. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Ворочается, перекатывается на спину. Веки трепещут во сне. Кусает губы, тянется за моей ладонью. Неосознанно во сне льнет. Замираю, и, повернувшись, прижимается щекой к ладони. Разрубленной, грубой, жесткой от запекшейся корки и почти потерявшей чувствительность. Горит. Нельзя так, нельзя было… Не должно так закончиться. Не с тобой. Не ты. Шумно выдыхает, и, кажется, все. Все. Как в гробнице. Моей гробнице. Так и должно быть, так правильно. Тихо, холодно. Один. Всегда один. Не отвлекаться, не сводить глаз. Не сводить… Но сейчас только бледные щеки и взмокший лоб. Горячий, температура. Не так, только не с тобой… Не должен. Прислушиваюсь и, ошарашенный, замираю, даже губы не сомкнуть, так бешено стучит сердце. Выламывает на свободу путь. Выламывает меня. Выламывает, и я понимаю, что слишком сильно хочу оставить себе все это. Эти губы, эти упрямые глаза, ядовитые, как чан с ртутью. Не выплыть. «Не хочу» – стучит, отшибая легкие. «Должен» – расчетливо давит на затылок. Должен ради цели, ради той проклятой, недостижимой, нереальной… Должен. Пальцы движутся. Скулы, подбородок, шея и, отталкивая одеяло, ключицы. Горит весь. Не должен, не так… Знаю: не спит. Шкурой чувствую, всем своим выжженным нутром ощущаю его. Упрямый, не смотрит, не размыкает век, только – опускаю взгляд – ладони сжимаются, комкая сползшее одеяло. Сжимают, и костяшки совсем белые, дрожат. Догадываешься. Не легче. Так правильно. Так должно быть. Должно выжечь изнутри. Уничтожить остатки человечности. До капли твоя, все твое. Все, что ты смог взбудоражить, наскрести. Все то, во что я никогда не верил. Все, чего никогда не было. Касаюсь губ, легонько, очерчиваю большим пальцем, и, наконец, смотрит. Серьезно, тяжело, не моргая, прямо в дыру в груди. Ныряет в нее, края стягивает, внутренности на пальцы накручивает. Не боится. Не боится, а я уже плаваю. Плаваю, ощущая, как сочатся под кожей пары ртути. Глаза упрямые, наглые. Впитываю их выражение, чеканю на дне своих. Не выплыву. Утону. В безумии или светлых, свинцом отлитых глаз. Фатальная. Не так должно быть, никакого выбора. Должен исправить это. Сейчас. Ладонь нашаривает рукоять, ложится поверх, сжимается, медлит. Нарочито, слепо вытягивая лезвие из ножен. Все смотрит, серьезный, слишком взрослый. И вдруг, совершенно неожиданно, касается моих пальцев, так и не отнятых от его лица. Мельком, смазанно, вскользь пробегаясь, оглаживает их, отвечает на эту простую неумелую ласку. Прикасается к запястью, считает мой пульс. Частит сейчас, знаю. Частит так сильно, что кровь шумит не хуже ливня, частого гостя этого проклятого места. Знаю, и ты теперь тоже. Сейчас можно, пусть так. Пусть… Глаза в глаза, а тонкие губы проговаривают что-то, снова и снова, по кругу. Два слога, два движения. Понимаю, угадываю, жадно впитываю в себя. Останется только моим. Выверенное скупое движение кисти. Низко. Перехватываю за лезвие. Сжимаю. Жжет, плавно вгрызаясь в плоть, и тут же горячим по запястью и ниже к локтю. Пусть. Стискиваю сильнее и… Застревает в грудине, меж ребрами. До упора, насквозь вспарывая дрянной матрац. Серые глаза расширяются, зрачок стремительно расплывается, заполняет всю радужку, и, дернувшись, пальцы отпускают мое запястье, мелко подрагивают. А губы, кажется, все еще шепчут, повторяют, повторяют и повторяют, как заклинание или мантру. Только кажется. Кажется, пока тонкое одеяло пропитывается алым. Не спеша. Неотвратимо. Не отнять от обострившейся скулы пальцы. Не должен был. Не так. Не ты. Не выплыву. Не должен был. Так правильно. Один. Только я и нить, перепачканная, обвитая вокруг онемевших пальцев. Должен уйти, должен оставить тебя здесь. Даже сейчас упрямый, глаза дерзкие. Только моим. Только мое. А губы продолжают шептать… Два слога, почти без движения. Не так. Не ты.