Безумие Донкихотов

       Безумие было наследственной чертой семьи Донкихотов. Сначала отец в порыве необъяснимой любви ко всему миру отрекся от титула Мировой Знати и решил стать простым человеком. Но простые люди не живут в больших домах, в их сундуках нет так много золота, и, самое главное, их дети не зовут рабов расчистить перед ними дорогу. Позже отец окончательно погряз в своем безумии. Он говорил о человечности и прощении, верил, что подает достойный пример. Но на самом деле он играл в театре одного актера, и единственным зрителем было лишь его отражение. Отец был отвратителен, не осознавал реального положения дел, не боролся и даже не собирался бороться. «Простите!» — говорил он, думая, что извинения решат все проблемы. Озлобленные люди не хотели слушать. У них были веские доводы: вилы, мечи, луки и стрелы, а также масло, которое очень хорошо возгоралось. Когда Дофламинго вырос, он понял больше: отец жаждал признания за свой поступок — если уж не стороны Мировой Знати, то хотя бы со стороны простых людей. А он бы красовался в свете софитов со своей добротой, со своим эгоистичным самопожертвованием. Если он так хотел славы, то ушел бы один — зачем Донкихоту-старшему было уводить свою семью?.. Свое последнее представление отец сыграл перед своими детьми. Признавал ошибки и просил прощения, но сожаления его были уже давно ни к месту. Палец его старшего сына, не дрогнув, нажал на курок, чтоб прекратить этот спектакль. Отец уже не был способен никого научить. Никогда не был способен. Глупый старый Донкихот.

***

Безумие матери было тихим, хорошо замаскированным; оно изнутри подтачивало ее, присваивая имена разных недугов. Мать умерла, расплачиваясь за свою мягкотелость, за то, что потакала прихотям мужа. Хотя кто знает? Может быть, она и сопротивлялась его решениям, но к ее желаниям практически не прислушивались. Как бы то ни было, мать была погребена под тяжестью совершенного и несовершенного. Самообвинения затянули ее на самое дно, с которого самостоятельно она бы никогда не поднялась. Ее муж медленно шел к жертвенному алтарю под воображаемым светом софитов, старший сын озлобился, а младший был тенью старшего. Заблудившаяся и одинокая, она умерла, притворяясь больной и сохраняя лицо доброй леди. Лицо здравомыслия Донхикотов.

***

Безумие Дофламинго никогда не скрывало себя. Оно было на виду, носило стильные вещи, душилось брендовым одеколоном, говорило разумные вещи и заправляло большой дружной семьей. Не знавшие его люди часто путали их: Дофламинго и его безумие. Один лишь Росинант знал сущность своего брата. В его памяти была свежа та ночь, когда висящий под окном Дофламинго выкрикивал проклятия в адрес разъяренной толпы. Словно сгусток ненависти, а не человек, он был готов сию минуту потопить весь мир в крови лишь за то, что его лишили богатства и комфорта. Но Дофламинго нашел в себе иную личность: сильную, харизматическую, уравновешенную, и ей покорились люди, ставшие его новой семьей. Он так долго притворялся, что даже сам поверил в свою игру, и от этого стал еще более убедителен. Но не для Росинанта. Лишь единожды маска сорвалась. Миру явилось лицо настоящего Дофламинго, полного ненависти и застарелого желания поквитаться с каждым человеком на этой земле. Он хотел вечную молодость, чтобы заставить мир снова и снова расплачиваться за грехи — как за реальные, так и за вымышленные. В нем было слишком много Донкихотов.

***

Безумие Росинанта таилось глубоко внутри, спрятанное за толщей оправданий, за мантрой, которую младший Донкихот повторял изо дня в день. «Я должен остановить брата, я должен убить брата, я должен...» Никто не знал, что Росинант завидовал брату — сильному, огрызавшемуся разъяренной толпе, проклинавшему отца. Дофламинго не ломался вопреки судьбе, а Росинант наблюдал за ним, смиряясь со своим положением. Это было в его духе — смиряться. Мягкий характер, слабое тело, постоянная неуклюжесть — с такими данными невозможно бороться. И Роси следовал за старшим братом тенью, рыдал, пока Дофламинго убивал отца, пусть и виновного во всех их несчастьях — но всё же отца. Единственным поступком, за который Росинант чувствовал гордость, был побег. Он бросил Дофламинго, но зависть все равно не успокоилась. «Ты — слабый, ты способен лишь следовать за ним, — нашептывала она ему в особо темные, бессонные ночи. — Ты тогда плакал, а он был готов бороться». То, что Дофламинго был не в себе, оказалось на руку Росинанту. Появился прекрасный повод избавится и от него, и от своего собственного внутреннего безумия. Росинант выступил за мир и добро — почти как отец. Как мать, он взял груз излишней ответственности. С этим багажом он направил дуло револьвера на брата, но так и не сумел выстрелить — чересчур слабый и мягкосердечный, отчаянно завидующий силе. Двуличие семьи Донкихотов.