(no sugar)

– Иногда мне кажется, что ты не спишь совсем. Хёна почти уверена в том, что говорит, – она часто видит Хейз, сидящую к ней спиной на крутящемся стуле с подогнутыми под себя ногами, когда стрелка часов давным-давно ускользнула за полночь. Или когда она просыпается, за окном брезжит рассвет, пурпурными мазками раскрашивая стекло, утренняя прохлада невидимой пеленой стелется по полу и покрывает молочную кожу мурашками, а едва уловимое тепло с соседней подушки уже почти растворилось в воздухе (это происходит почти каждое утро). Тогда Хёна сидит на краю кровати и какое-то время приходит в себя, свесив ноги на холодный пол, невольно задрёмывает на несколько минут, а после поднимается, завязывает волосы тонкой резинкой в небрежный хвост и идёт на кухню, откуда уже тянет ароматом кофе. Хейз пьёт только чёрный, крепкий – без молока и сахара, он возвращает ясность её взгляду, но не скрывает синяки под глазами. Ещё немного, и она умело замаскирует их слоем тонального крема, пудрой и бесконечным желанием всегда выглядеть идеально, и только Хёна будет знать, что Хейз этой ночью вновь почти не спала. Хейз сжимает горячую кружку тонкими коленками и размыто вздёргивает плечи, мимолётно оторвав взгляд от листка бумаги в руках и скользнув им по ещё совсем непроснувшейся Хёне, упавшей на соседний стул. Хёна – это сладкий кофе со сливками и острые ключицы, торчащие из широкого ворота лиловой футболки. По-хорошему, ей нужно около двух часов, чтобы проснуться, и чуть меньше, чем целая жизнь, на то чтобы решиться выпить кофе без единой ложки сахара. Но есть что-то большее в самой Хёне, что-то, что немного выше, чем расстояние от пола до невидимого потолка, и она наливает себе почти полную кружку. Глядя на неё, Хейз улыбается уголками губ, делает глоток из своей чашки и вновь возвращается к толстой тетради, лежащей у неё на коленях. Хейз что-то быстро пишет, зачёркивает (при этом хмурится), пытается что-то исправить, но вскоре и вовсе вырывает очередную испорченную страницу, и небрежно скомканный лист падает на пол к остальным. Хёна невольно смотрит, как он медленно катится и останавливается почти у самых её ног. На развёрнутом уголке виднеются незачёркнутые строчки – всего лишь крохотный отрывок, и он уже никогда не станет чем-то большим, но Хёна всё равно отворачивается и старается не смотреть. Потому что в этих текстах – вся Хейз. И Хёне страшно однажды не найти там себя. Она не говорит этого Хейз, Хёна лишь спрашивает, не хочет ли она немного отдохнуть. Хейз качает головой (её взгляд всё так же прикован к листу бумаги) и отвечает, что ей нужно закончить песню к завтрашнему дню. Чёрный кофе выжигает Хёне горло. Удушающая горечь оседает у неё на языке. («когда-нибудь ты сможешь так же смотреть на меня?») («хоть когда-нибудь?»..) Хейз состоит из недописанных песен, зарифмованных слов, острых граней букв и углов собственных чувств. Она та, кто навсегда растворился на белых листах толстой тетради, в резких битах, речитативах, текстах и в самой себе. У Хёны с самого начала не было ни единого шанса.