Вопрос веры

В первую ночь он не спит. Просто не может – такой огромной вдруг кажется его двухкомнатная квартира. Больше всего сейчас Уэсли подошла бы нора, в которую можно забиться, не сводить глаз с темного закрытого входа и быть точно уверенным, что никто не подкрадется сзади. Норы рядом нет; одеяло – слабое подобие укрытия – несильно давит на свежие порезы и колется даже сквозь футболку с длинными рукавами. Кажется, это называется посттравматическим синдромом, вяло думает Уэсли. Накатывающая сонливость тоже похожа на треклятое одеяло – тяжелая, удушливая и не может спасти ни от чего… Скорей наоборот: стоит ему уступить и прикрыть на минутку глаза, как ему тут же начинает казаться, что в соседней комнате кто-то есть. Что ей стоит сбежать еще раз? Разум говорит ему, что Фэйт не сбежит. Полиция уже не купится на ее юность и оленьи глаза, а Ангел не позволит причинить хоть кому-то вред… Уэсли ежится в своем импровизированном укрытии – от урагана по имени «Фэйт» он чувствует себя почти уничтоженным. В пять утра он выползает из-под одеяла и начинает одеваться, чтобы хоть чем-то себя занять. В половину седьмого он решает, что все же не будет бриться и что сегодня же купит себе электрошокер. В конце концов, таков мир. Мы должны играть по его правилам, разве нет? **** - Я думала, сегодня ты не придешь, - удивленно говорит Корделия. В ее глазах он снова видит подтверждение тому, что мир жесток – она никогда не смотрела на него с такой жалостью. – Хреново выглядишь. Ты уверен, что тебе можно вставать? Уэсли неопределенно пожимает плечами. - Все будет в порядке, Корди. Есть какие-нибудь дела? И где Ангел? Ангел у Фэйт, и Уэсли убеждает себя, что это неплохо. Ураган под контролем – загнан в спичечный коробок. Ангел не позволит случиться чему-то плохому. Больше не позволит, поправляет себя Уэсли, кончиками пальцев поглаживая щетину на израненном лице. - Будешь чай? – Корделия ставит перед ним чашку. Воистину волшебный напиток, способный исцелить раненого героя – без сахара и без сливок, янтарный «Earl Grey» из пакетика… Он благодарит кивком, бездумно глядя в книгу. Если сейчас его спросят, то он не сможет даже сказать, над каким делом он работает с утра. Это все бессонная ночь. Из-за нее он чувствует себя разбитым вдребезги. - Думаю, я уйду пораньше, - говорит он. Корделия начинает кивать прежде, чем он заканчивает фразу – конечно, разумеется, тебе надо отдохнуть, залечить раны. Монстр повержен и под контролем. Все в порядке. С тобой все будет в порядке. Он засыпает, едва добравшись до подушки. Во сне он видит ее в первый раз: немного развязная, сладкая, яркая и привлекательная, как обертка для мороженого. Тогда они обе – и Фэйт, и Баффи, – были недовольны его приездом, и выпускали коготки; во сне его это пугает, не то, что в реальности. Тогда ершистые девушки показались ему забавными – сейчас он твердо помнит, что на руках одной из них уже есть кровь, а вторая, та, что прячет глаза, покрывает убийцу и вечерами бегает на свидания к вампиру. Уэсли чувствует себя беззащитным, и его подсознание тут же откликается на это: куда-то пропадает грустная Баффи и напряженный Джайлз, ноги наливаются каменной тяжестью, а в нос бьет запах клубники и девичьего острого пота. Он просыпается, кажется, с криком. Жадно пьет из забытого на столике после приема таблеток стакана – и прижимает ко рту ладонь, снова вспомнив терпкий запах. Когда она говорила, от нее пахло клубникой. Черт его знает, откуда – может, это отдушка тоника для волос, может, ее алая шлюшья помада… Безжалостный голос, блестящие, словно от наркотиков, глаза с широкими зрачками и загорелая гладкая грудь в низком вырезе топика; стоит Уэсли вспомнить, как его снова начинает тошнить. Все пройдет, повторяет он, как заклинание. Все пройдет. И все проходит. **** - Вечером стоит прогуляться в тот музей, - рассеянно говорит Уэсли, перебирая газетные вырезки. – Конечно, на призраков не слишком похоже, но надо смотреть на месте, так что встречаемся в шесть? - Сегодня не выйдет, - отзывается из-за книжных стеллажей Ангел после короткой паузы. – У Фэйт день рождения. Это похоже на мгновенную вспышку – у убийц тоже могут быть дни рождения. Вторая вспышка уже длиннее и болезненней – значит, Ангел до сих пор заботится о ней? Разбирательство и суд закончились два месяца назад, монстр заперт в клетку, - так зачем?… И еще день рождения. Разноцветное легкое слово, пахнущее шоколадом, горячим воском для свечей и свежей бумагой. - Тогда конечно, - соглашается Уэсли, снова утыкаясь в папку с вырезками, на этот раз с какой-то яростью. – Призрак подождет, а вот воздушные шарики – нет. После очередной паузы Ангел выглядывает из-за шкафа. - Ты сам сказал, что это, скорей всего, не призрак, верно? - О да, - он сердито кивает. – А ей еще нужно выбрать подарок. Жаль, не смогу тебе помочь, – не умею выбирать подарки… … ни Истребительницам, ни убийцам, добавляет он про себя, глядя на чуть смазанные желтые буквы. Ангел чем-то шуршит за шкафом, будто не слышит злости в голосе напарника. Потом выходит; к тому времени Уэсли уже чувствует неловкость, щедро сдобренную иронией, как горьким кайенским перцем. Предали, поймали, пытали – что за мелочь, в самом-то деле… При их работе это уже почти что рутина. - Я хочу подарить ей это, - иногда Уэсли завидует способности Ангела вести разговор твердой рукой – как машину, или норовистую лошадь. Остановить, переключить скорости или попытаться проскочить трудное место снова, словно не было предыдущих неудачных попыток… - Книгу? – он не сдерживает иронического смешка, и это похоже на первый камешек, который может потащить за собой истерику. Год назад так и было бы. Теперь же он легко берет себя в руки, и замечает это даже сквозь удивление и растерянность. – Ты думаешь… мой Бог, ты хочешь подарить Фэйт книгу?! Ты хоть уверен, что она умеет читать? - Она хочет измениться, - Ангел снова берет в руки «Суфийские притчи», которые положил на стол перед Уэсли, и задумчиво гладит переплет. – А я хочу помочь. Уэсли хочет сказать, что помогать нужно не ей, а тем, кто попадет ей под горячую руку. Или что тяжело встречать свой девятнадцатый день рождения за решеткой. Или предположить, что бы подумала о такой заботе Баффи… Вместо этого он пожимает плечами и возвращается к папке. - Она действительно жалеет о том, что сделала, - негромко роняет Ангел; Уэсли запоздало вскидывает голову и смотрит на закрытую дверь. Суфийские притчи, надо же… Ночью ему опять снится Фэйт. Повторяется тот же сон, что и в прошлый раз – библиотека Джайлза, две Истребительницы, запах книг и клубники. Сейчас ему удается проснуться раньше, чем Фэйт приступает к пыткам. Простыня липнет к спине; он смотрит в потолок, будто там кружатся, как призрачные безжалостные бабочки, невысказанные слова. И несделанные дела. **** Вино. Цветы. Конфеты. Мягкие игрушки. Косметика. Компакт-диски; Уэсли сдается, когда ловит себя на мысли о торте с пригоршней мятых свечек. Решение приходит само, после третьего, ставшего уже привычным, кошмара. Она хочет измениться, говорит Ангел. Ангел, который дарит ей книгу суфийских притч. - Не ожидала тебя увидеть, - без улыбки говорит Фэйт. Что же, изменения уже видны, – сквозь стекло она выглядит более бледной и более подтянутой, будто похудевшей, напоминающей усталого хищника, и голос в телефонной трубке как бы окрашен пеплом. Наверное, блеклый вид – от отсутствия косметики, решает Уэсли. И все же хорошо, что рядом охранники, посетителя отделяет стекло – и Ангел; незримая тень Ангела успокаивает его куда больше, чем бронированная перегородка и хмурые парни в форме. – Мне сказать, что мне очень жаль, да? В этом они с Ангелом похожи. Накинуть разговору на горло тугое лассо и тянуть его туда, куда захочется. - Если хочешь, скажи, - сдержанно произносит Уэсли. Держать захватанную чужими руками трубку неприятно и неудобно. Одной рукой он лезет в карман; то ли коробка слишком большая, то ли сам карман маловат, но вытащить подарок ему удается только с третьей попытки. На губах наблюдающей Фэйт проявляется слабая неприятная усмешка, и он как может старается не обращать на это внимания. - Ангел сказал, что у тебя день рождения, - говорит он, и ее дыхание в трубке чуть-чуть ускоряется, а на лице проступает удивление. Несколько секунд он раздумывает над следующей фразой, пытаясь выловить ее из гулкой пустоты, и наконец мысленно машет рукой: - Так что это тебе. Она смотрит на открытую коробочку, наклонившись так сильно, что вот-вот оставит на стекле влажный отпечаток лба, и ее изумление почти не наиграно. Падшая Истребительница не ждала, что бывший Наблюдатель придет, и тем более, что принесет ей… - Спасибо, конечно, - говорит она, не отводя глаз от коробочки, и кривится, будто от зубной боли. – Но я не верю в Бога. - Дело не в Боге, Фэйт, - Уэсли слушает себя словно со стороны. Те же слова семь лет назад говорили ему в Совете Наблюдателей, когда при нем молоденькая китаянка, всего неделю как Избранная, надевала на шею крест на цепочке – похожий на тот, что сдержанно блестит новым серебром в коробке. – Это просто… не дает злу расти. В каком-то смысле это неправда, и любой школьник может припомнить, каким истовым христианином был Гитлер. Но то ли Фэйт была скверной ученицей, то ли не настроена на беседу – она молчит и кусает ненакрашенные губы. Смысла оставаться дольше нет, и Уэсли встает. Какая-то часть его недовольно хмурит брови – он ждал большего раскаяния, большей неловкости со стороны своей мучительницы. Но похоже, неловко тут было только ему самому. - Удачи, - роняет он в трубку как может непринужденно; со стороны, должно быть, выглядит глупо, с досадой думает он и после паузы добавляет: –Истребительница. С иронией выходит еще хуже, чем с фамильярностью. Наверное, Фэйт не слышит в прошедшем через провода голосе насмешки, потому что выпрямляется за столом, открыто упирается темными глазами в лицо англичанина, и звучно произносит в трубку короткое «Спасибо». ***** Шум воды из ванной заполняет своим шелестом всю квартиру. Уэсли сидит у стола и слушает, как льются струи. Будь там кто-то другой, он не выдержал бы и проверил, все ли в порядке, но лезть под руку поверженной Истребительнице может только самоубийца. Так что он ждет и аккуратно, как скользкие бусины, подбирает слова, которыми можно вдохнуть в Фэйт жизнь. Еще не все потеряно. Ты просто немного сбавила форму. У нас все получится, надо только продумать план. Сейчас нам надо работать вместе. Нам надо успеть до того, как он проголодается и убьет кого-то. Если ты не сможешь, мы потеряем Ангела. Если они не смогут, то потеряют Ангела. Уэсли повторяет это про себя, и слова кажутся ему тяжелыми и неправильными, как ржавый медвежий капкан. Лучше всего закопать его под палые листья и забыть, потому что об этом нельзя думать. - Извини за ванную, - сипловато произносит у него под ухом Фэйт. Он вздрагивает; на ее руках свежие алые ссадины, которые еще чуть-чуть кровоточат. Что же, у Истребительниц свои методы… - Ничего страшного, - отмахивается Уэсли. – Как ты? Он и сам видит, что скверно. Видит, как осторожно она расправляет майку на теле, как двигается и как дышит. И что еще хуже – как она смотрит. Если глаза действительно зеркало души, то ее душа покрыта сейчас извилистыми черными трещинами. - Буду как новенькая, - теперь уже Фэйт нарочито легкомысленно машет рукой и убирает со лба мокрые волосы. До Уэсли доносится волна ее запаха, и у него сжимается сердце, – будто накинули и несильно, на пробу, затянули удавку. Фэйт пахнет сандаловым деревом и маслом иланг. Запах, который подчеркнет вашу мужественность и придаст новые оттенки вашей страсти; как ты на это смотришь, мужественный Уэсли? Тогда он, не сообразив сразу, переспросил, на что именно он должен смотреть, и Лайла объяснила ему. Долго, подробно и популярно, как двоечнику… А потом всякий раз утром выходила из ванной, благоухая его гелем для душа. Может, она ждала, чтобы он спросил, зачем она таскает мужской гель, когда на его полке специально для нее стоят три бутылки дорогого женского. Он так и не спросил. - С тобой все в порядке? – Фэйт подходит поближе, настороженно хмурясь. Может быть, срабатывает ее инстинкт защитницы, может, ей просто не хочется возиться еще и с ним, когда в беде Ангел. Ангел в беде, и это тянет за собой длинную позвякивающую цепь: отобранная душа, беременная Корделия, мертвая Лайла… Капкан все же захлопывается, и чтобы хоть как-то увернуться от тяжелых зубьев, Уэсли нервно касается руки Фэйт. Все, что ему нужно сейчас, - просто отвлечься, почувствовать ее, живого человека рядом. Ей, видимо, нужно тоже самое: он даже не успевает ничего понять или просчитать, как ее ладонь быстро проворачивается под его рукой и стискивает стальными пальцами. Все происходит быстро, бурно и осторожно, этакий карманный шторм; он все время помнит, что на ее теле нет живого места, а когда ненадолго забывается, его приводит в чувство металлический вкус от ее губ. В какой-то момент он думает, что со стороны, должно быть, они похожи на фото с плаката о домашнем насилии – сперва побои, потом секс; пусть даже он не сам учил ее правилам хорошего тона кулаками… Не то, чтобы когда-то Уэсли задумывался о том, какова его бывшая подопечная в постели, но ее молчание его удивляет. Она не ругается, почти не стонет, почти не открывает глаз; он же, напротив, неотрывно смотрит, как от движения скользит по коже крестик на цепочке. Короткое удовольствие почти не приносит облегчения, – только селит сосущую пустоту где-то в животе. Она снова в тишине натягивает черную майку, шнурует высокие ботинки; волна вьющихся волос закрывает ей лицо. Он застегивает джинсовую рубашку, не глядя в сторону своей нечаянной любовницы, и никак не может вынырнуть из серой пустоты. Даже заговорить не может… Хотя слова сейчас кажутся как никогда ненужными. Если она вдруг спросит, о чем он думает – что ему отвечать? О ней? О том, как ему было хорошо? О том, что его дамы плохо кончают – вон на днях он самолично отрезал голову одной из них? О, есть еще и Фред, и Корделия, с которыми тоже хватает проблем. Слишком много женщин для одного англичанина, похоже… Фэйт искоса бросает на него взгляд, но о причинах внезапного веселья не спрашивает. Для нее это тоже работа – как и расколоченная ванная, – еще один способ привести себя в боевое состояние, зализать раны. Это просто секс, детка. Из выреза майки свешивается подаренный им крестик, цеховой знак Истребительниц; кому бы ни молилась Избранная, на шее всегда будет крест. Это не дает злу расти, вспоминает Уэсли. И всякий раз находится кто-то, кто в это верит. Вот только зла меньше не становится, хоть весь обвешайся ими. - Ты любишь клубнику? – спрашивает он, и для него звук собственного хриплого голоса – тоже неожиданность, разве что только сам он не вздрагивает. - Клубничку я люблю больше, - после неловкой паузы отвечает Фэйт и хмурится, сама явно не в восторге от неудачного каламбура. Теперь ей сложней казаться грубей и жестче, чем она есть – или ему проще видеть ее настоящей? - Тебе подходит этот запах, - говорит Уэсли. Ему странно вспоминать, что когда-то косметика со сладким клубничным запахом заставляла просыпаться в холодном поту; что он, словно мазохист, несколько раз заходил в магазины специально, чтобы перебрать пахнущие конфетами пудры и помады… Сейчас прошлые кошмары кажутся ему нестрашными и далекими, как народные сказки про нечисть. Теперь пауза длится дольше, – и при желании к ней можно подключить небольшой фен, к примеру… Внезапно Уэсли понимает, на что это похоже и что она может подумать. Вытащить из тюрьмы, сдернуть с пути исправления, а взамен подставить под кулаки бездушному монстру и уродливому чудовищу. Потом быстро перепихнуться и… отчего бы нам не начать встречаться? Завести отношения, так сказать… - У тебя странные вкусы, - Фэйт усмехается, ловко стягивает волосы в узел и тянется за курткой. – Нам пора. **** Уэсли возвращается в квартиру только на следующий день. Бережно усаживает себя в кресло и закрывает глаза; нет сил ни на душ, ни на сон. Вещи понемногу становятся на места, как кусочки рассыпанного пазла; Ангел занимает свое место, Фэйт отправляется в горячую точку, Лайла – в морг… Он заставляет себя подняться. Подумать об этом завтра – хороший совет. Если бы нашелся кто-то, кто научил бы выгонять ненужные мысли из головы – вешать табличку «Прием завтра с 9 до 17»? Заливать здравый смысл выпивкой? Снимать девочек?… Из двери ванной тянет влагой, сандалом и мокрой пылью. Уэсли расстегивает рубашку и равнодушно смотрит на разбитую стену. Это тоже подождет до завтра… По крайней мере, она не разбила зеркало. Он плещет в лицо теплой водой, сталкивается взглядом со своим отражением и вдруг замечает блеск. Интересно, когда она успела его снять? Он медленно берет в руки холодную и мокрую цепочку. Когда-то он сам выбирал ее в ювелирном магазине – не веря, что поможет, но зная, что должен попробовать. Он проводит пальцами по цепочке, стирая воду, согревая металл своим теплом; заводит руки за голову, на ощупь застегивает замок и шагает в расколоченный Истребительницей душ. Иногда нужно просто верить. Конец.