Героиновый дневник

      В большом пустом зале заброшенного торгового центра гулял ветер, создавая крайне неуютную атмосферу. Здание, скорее всего, было аварийным, и городским властям давно стоило его снести, но никто не спешил ничего с ним делать. Для этого у властей было несколько причин. Первая причина заключалась в том, что торговый центр был пристанищем для наркоманов, шлюх, беспризорников и прочей швали, не имеющей дома или не желающей туда возвращаться. В том случае, если здание все-таки снесут, сброд тут же ринется на поиски нового места, а следом и полицейские будут вынуждены искать свежесозданный эпицентр преступности. К тому же, заброшка находилась далеко от процветающих бизнес-центров и районов, где жила городская элита, не портя вид туристам и богачам города. Да и жители близлежащих домов мало чем отличались от тех, кто обитал в бывшем торговом центре. Те же алкоголики и наркоманы, только немного побогаче. Бывало даже, что пропойца, уставший от нудения жены, сбегал на заброшку и какое-то время жил там, или подросток, которого достали постоянные ссоры вечно обдолбанных родителей, перекочевывал в формально нежилое здание. Обычно там было много народу, но сегодняшний день стал абсолютным исключением из правил.       Двадцать пятое декабря* все, кто имел семью, старался проводить с ней, а те, у кого ее не было, уходили в город в надежде на халяву пожрать на благотворительных обедах или выпросить немного денег у сердобольных граждан, надеющихся искупить этим все свои грехи. По правде говоря, бабки и жратва были лишь приятными бонусами, основная же причина покидать заброшку была в том, что каждому хотелось хоть ненадолго почувствовать себя нормальным человеком, не зависящим от алкоголя и наркотиков. Человеком с любимыми семьей и работой, с домом, в который хочется возвращаться снова и снова. В этот день никто не отказывал им в этом, но завтра, когда Рождество закончится, на людей с заброшки снова будут смотреть, как на мусор, отводя взгляд при встрече глазами. Это было своеобразной рождественской магией. Поэтому в здании в этот день остались только те, кто попросту не имел сил выйти оттуда.       В углу зала, где раньше продавалась бытовая химия, сидел парень. Несмотря на температуру в минус пять градусов, он был одет только в рваные джинсы, футболку, когда-то бывшую белой, а теперь имеющую серо-коричневый цвет и кеды, которые стоило бы вынести на помойку лет пять назад. Он был ужасно худым, а его исколотые руки сплошь покрывали татуировки. Отросшие до плеч волосы налипли на лицо, но парню было абсолютно наплевать. Он даже не помнил своего имени. Фрэнк? Фрэд? Фил? Не имеет значения. Кстати, он был единственным, кто не хотел идти в город и остался по собственному желанию. Парень порылся в старом рюкзаке, достал измятую тетрадку и огрызок карандаша и начал писать, аккуратно выводя буквы, как на уроке чистописания. Сначала он поставил дату на полях, а потом начал свой рассказ.       Двадцать пятое декабря, тысяча девятьсот девяноста второй год. Сиэтл.       Счастливого Рождества. Ведь нормальные люди говорят "Рождество", не так ли? У них, в отличие от меня, есть те кому можно это сказать. Например друзья или семья. Или и те, и другие. Все они празднуют Рождество в большой компании, сидя за праздничным столом рядом с елкой и распаковывая подарки, после рассматривают подаренные вещи и радуются в том случае, если хозяева вечеринки угадали, что они хотели. Хотя, даже если они и не получили желаемого, атмосфера праздника не дает подолгу грустить. Единственный подарок, который я получил на этот праздник, я презентовал себе сам. Это была очередная доза героина, которая дает мне силы писать это. Я целый день ни с кем не говорил. Зачем мне портить им их чертов праздник? Почему я снова начал вести дневник? У меня есть несколько причин. Во-первых, завтра я могу прочитать это и вспомнить, что я делал, ведь наркотики медленно, но верно разрушают мою память, которая и раньше не была идеальной и часто подводила меня в самых неожиданных и неподходящих ситуациях, во-вторых, у меня не осталось ни одного друга, с которым я мог бы поговорить, а в-третьих, это отличный способ подвести итог моей жизни. Да и я знаю, Джи, что ты найдешь эту тетрадь и прочитаешь все до последнего слова, даже если сам не захочешь этого. Не знаю, станет ли тебе от этого легче или наоборот, но я действительно рад, что сбежал от тебя. Забавно,что я не помню почти ничего, даже сомневаюсь в том, как меня зовут, но прекрасно помню тебя и все, что с тобой связано. Я помню, как мы познакомились, как ты отбирал мои наркотики, как мы вместе пили чай и мечтали о новой жизни. Жизни, где нет места наркотикам. Я прекрасно помню тот день, когда я взял из дома немного денег и сбежал и помню, как ты выискивал меня абсолютно везде. Это всего лишь наш с тобой дневник. Добро пожаловать в мою бессмысленную жизнь. Никто не поймет той херни, которая творится у меня в голове. Я, если честно, тоже мало что понимаю, когда речь заходит о моих мыслях, больных фантазиях и галюцинациях, которые я все чаще путаю с реальностью. То, что творится в моей черепушке, больше похоже на откровенно хреновую пьесу ненормального режиссера. Похожую я когда-то видел в театре. Тоже, видимо, с тобой. А знаешь, ведь полчаса назад я мог кого-нибудь убить. Скорее всего, я убил бы себя.       Дописав последнее предложение, парень отключился, будто выполнил свое предназначение. Казалось, что это письмо забрало все его силы. Наутро он лежал в том же углу в бывшем отделе бытовой химии, не меняя позы и сжимая в руке ту самую тетрадь. Парня никто не замечал, ведь все старались придти в себя после вчерашнего праздника, в честь которого многие надрались отнюдь не по-христиански и теперь страдали жестким похмельем. Только к вечеру сын местной шлюхи заметил, что парень подозрительно долго не двигается. Тим, так звали мальчика, попытался нащупать пульс. Пульса не было. Он не испугался трупа, ведь тут это было в порядке вещей и не вызывало ужаса. Стоило сразу сообщить об этом кому-то из мужчин, чтобы они оттащили труп. Сначала он думал так и сделать, но потом увидел тетрадь у парня в руке и понял, что тетрадь была важна для парня, поэтому сначала спрятал ее в рюкзак, который закинул в свой закуток. Ведь по правилам заброшки, в случае смерти ее жителя, остальные делили его вещи между собой. После того, как парнишка убедился, что вещи в безлпасности, он позвал двух пьяниц, чтобы они вынесли труп на улицу. Уже ночью пацан залез в рюкзак и нашел там паспорт. Тим немного удивился, ведь немногие из тех, кто живет здесь постоянно, имеет хоть какие-то документы. С фотографии на пацана смотрел тот самый парень. Тим по слогам прочитал имя -Фрэ-нк Ае-ро. Фрэнк Аеро, вот.       Пацан решил закончить с изучением вещей парня на сегодня. На следующий день он тоже не успел рассмотреть их как следует.       Когда Тим зашел в здание, он увидел парня, показывающего что-то обитателям заброшки. Одни в ответ пожимали плечами, другие говорили, что не видели такого, а кто-то вообще игнорировал парня, проходя мимо. Потом он подошел к Тиму и показал ему фотографию того парня, чей труп пацан обнаружил пару дней назад и спросил - Прости пожалуйста, ты не видел его? Рост примерно метр семьдесят пять, худой, постоянно сидит в одиночестве.       Вместо ответа Тим просто взял парня за руку и повел его к своему закутку, где выудил из тряпья его рюкзак. - А где он сам? - с надеждой спросил парнень - Он умер пару дней назад. В рождественскую ночь - тихо ответил мальчик - Умер - повторил парень гулким эхом - Там была какая-то тетрадка. Мне кажется, что он хотел, чтобы вы прочитали то,что там написано - Том опустил взгляд, будто он был виноват в смерти Фрэнка       Парень достал тетрадку из рюкзака, открыл и и начал читать. Выражение его лица становилось все отрешеннее с каждой прочитанной строчкой. - Замерз, наверное - пацан хотел хоть как-то нарушить повисшую между ними тишину - Замерз - парень нетвердым шагом пошел прочь и вскоре скрылся из виду Том застыл на месте, думая об этом парне и о том, кем он был для Фрэнка, но скоро его мать позвала его есть, а на следующий день эта история вылетела у него из головы. И конечно же пацан не прочитал в утренней газете о молодом парне, спрыгнувшем из окна двенадцатого этажа, сжимая в руке ту самую тетрадь.