«Иногда лучший способ погубить человека — это предоставить ему самому выбрать судьбу».
Время, как говорил Рейстлин Маджере, ценный ресурс, и кхалиси старалась не тратить его понапрасну. Сегодня она явилась на встречу без опозданий. Прежде, чем впустить королеву в свои покои, маг защитил ее от призрачных стражей с помощью чар. Он возложил на голову девушки руки и прошептал заклятие. От касания его ладоней, огненно-горячих, изящных, чутких, Неопалимой овладело мимолетное наваждение. Дени не ведала, чары ли это, или ее собственные чувства. Ее объяла приятная истома, как если бы она вышла из студеной пещеры под лучи полуденного солнца. Маг завершил обряд, а королева смутилась, не понимая, что с ней произошло — «Я ведь не… О нет, оно не могло вернуться. Это просто воздействие колдовства». Рейстлин проводил Дэйнерис в комнату для приема гостей. Обширное помещение было обставлено с лоском: мебель из эбенового дерева, роскошные ковры, свечи в витых канделябрах. Стройные ряды фолиантов в кожаных переплетах размещались на бесчисленных полках. Очаг отсутствовал, однако воздух был горяч и сух, как если бы топилось очень жарко. Дени с наслаждением вдохнула знакомый запах лаванды и тлена — за время, минувшее с последнего визита к магу, она успела по нему соскучиться. Гостья присела на кресло, обитое бордовой тканью, подле маленького столика из оникса. Чародей приблизился к одному из резных шкафов и деловито уточнил: — Какое вино предпочитаете? Красное, белое? — Вы столь любезно угостили меня в прошлый раз, — в глазах Дэйнерис блеснули задорные искорки, — позвольте мне сегодня ответить тем же. Из суконного мешочка, принесенного с собой, королева извлекла изящную темную бутыль. — Давний подарок из Вестероса от сира Барристана, — пояснила она с улыбкой, — арборское янтарное. Один из лучших букетов не только в Семи Королевствах, но и во всем Известном Мире. Надеюсь, он придется вам по вкусу. Маджере, ценитель хороших вин, с удовольствием воздал напитку должное. Конечно, ни одно творение рук людских не сравнится с сортами Сильванести, однако арборское было весьма достойно. Легкое, деликатное, оно впитало в себя золото летней зари и дух медвяного разнотравья. Неспешно угощаясь вином из хрустальных бокалов, королева и маг повели приятную беседу. — По вашему мнению, когда мои драконы научатся говорить? — Дэйнерис задала вопрос, давно ее занимавший. — В ближайшее время — едва ли, — в интонации Рейстлина слышалось сомнение. — Должен заметить, драконий язык очень сложен, кхалиси… — Ур-р-р-р? — девушка состроила рожицу, подражая дракончику. Получилось столь забавно, что чародей засмеялся. Его смех, негромкий, сиплый, был поистине пугающим. Дени тоже рассмеялась, в этом тихом сумрачном зале ее голос звучал до странности беззаботно. Но вдруг Маджере, нахмурившись, настороженно воззрился в сторону дверей. Несколькими днями ранее он защитил свой этаж пирамиды охранными чарами, и чары эти только что известили его о явлении незваного гостя. — Похоже, сир Джорах Мормонт не прочь к нам присоединиться, — прохладно усмехнулся маг. Лицо Дэйнерис чуть зарделось от вина и от вспыхнувшего негодования. Сердито сдвинув брови, она отчеканила: — Лучше бы он шел в седьмое пекло. Не желаю его видеть. Не сегодня, не сейчас. — В таком случае, колдовские иллюзии его не пропустят, — чародей небрежно повел рукой, словно отгоняя докучливую струйку дыма. — Куда бы рыцарь не повернул, он неизбежно возвратится к началу пути. — Вот и прекрасно, — кхалиси сделала долгий глоток из бокала, успокаиваясь. — Если бы вы только знали, Рейстлин, как он меня утомляет. Спору нет, я многим обязана Джораху, но порой его опека совершенно несносна. Он ходит за мной по пятам хуже няньки, пытается спорить, будто я не королева, а маленькая девочка. И ладно бы просто нянька — так он еще и грезит лечь со мной в постель. Думает, что я не замечаю, но этот взгляд голодной собачонки невозможно не заметить. — Многие желают вами обладать, кхалиси, — сдержанно проронил Маджере, — плоть мужчин слаба. — Но вы не такой, как другие мужчины. Вы способны смотреть на меня по-иному, и я это очень ценю. Рейстлин одарил Матерь Драконов долгим пристальным взором. Она сидела перед ним с бокалом в руке, закинув ногу на ногу, такая царственная, грациозная, лилейно-белая в своем роскошном красном платье. Маг вспомнил светлоликих эльфиек и жрицу Паладайна, однажды едва не вскружившую ему голову. Неопалимая была прекраснее всех женщин, которых он когда-то знал, но ее истинная прелесть заключалась отнюдь не в изяществе стана и тонких чертах. В маленьком теле пламенела гордая, отважная, мятежная душа. Она привлекала смертных мужчин и женщин, как манит мотыльков костер в ночи. Хвала магии, Рейстлин был свободен от зова плоти и мог созерцать валирийскую красоту королевы, не подвергаясь унизительным искушениям. Он промолвил негромко, с едва уловимой задумчивостью: — Когда-то давно, еще в Кварте, я сказал — в вас нет ровным счетом ничего особенного. Но время идет, и я все более уверяюсь, что это не так. Драконы избрали вас не напрасно: они не могли и мечтать о более благоразумной и преданной матери. — Недавно я видела сон, Рейстлин, — королева тоже с волнением понизила голос. — Дети явились мне в облике, подобном человеческому. Юноша со смоляными волосами, высокий, сильный — Дрогон, второй, с серебристой косичкой и зелеными глазами — Визерион, а третья, златокудрая дева — Рэйегаль. Они были прекрасней небесных звезд, а голоса их звучали, как самая дивная музыка. Драконы молвили: «Никого не бойся, мама, и ни о чем не беспокойся. Они отняли у тебя крылья, но теперь твоими крыльями будем мы. Мы станем твоей защитой, твоим испепеляющим дыханием, и никто, никто в целом мире не посмеет причинить тебе вред». Удивительно яркая, ясная картина — я помню ее, будто это и не сон вовсе. — Ваша связь с драконами — пожалуй, величайшая из загадок, с которыми мне доводилось сталкиваться, — после краткой паузы Маджере со значением добавил: — Я знаю способ проникнуть в суть этой тайны, и если вы не возражаете, могу его испробовать прямо сейчас. — Сейчас?.. — Дэйнерис несколько растерялась. — А мне не будет больно? — О нет, отнюдь, — уверил чародей, — напротив, воздействие магии весьма приятно. Позвольте ваши руки, кхалиси. Королева подала чернокнижнику свои хрупкие, нежные, почти детские ладошки. Рейстлин сжал их мягко, но надежно. «До чего же он горячий», — подумала девушка с трепетом, — «в нем пылает неистовый пламень, который убил бы любого — а его лишь закаляет». — Закройте глаза, — прошептал маг, и Дени с возрастающим волнением подчинилась. Ритуал не требовал особых заклятий. Маджере сконцентрировал в руках магическую энергию, а затем направил этот поток сквозь тело Дэйнерис. Девушку захватило мощное, ни на что не похожее, невыразимо приятное чувство. Каждая ее частичка наполнилась огненной теплотой и гармоничной пульсацией, волнами исходящей от рук Рейстлина. Королева с блаженной легкостью отдалась на волю течения, уносящего ее сознание прочь от материального мира. Чернокнижник тоже настроился на восприятие иного порядка. Отрешившись от обычного зрения, он обратился к сути Матери Драконов на уровне чистой магии. То, что открылось Рейстлину, было отнюдь не приятно: он испытал опустошение, ибо его колдовская энергия мгновенно иссякла. Это было подобно попытке оросить пустыню, не знавшую дождя сотни лет — выжженная мертвая почва жадно впитала всю влагу до последней капли. В следующую секунду черного мага хватил ужасный приступ недуга. Боль рассекла его легкие разящим клинком, насквозь, от грудины до лопаток. Он надрывно закашлялся, скорчился в кресле, давясь кровью. Мерзость душила Рейстлина долго, он тщился глотнуть воздуха, но жесточайшие спазмы никак не унимались. В конце концов, глаза чародея застлала темная пелена, и спасительное беспамятство поглотило разум, принося избавление от мучений. Очнулся маг оттого, что Дени звала его: — Рейстлин… Рейстлин, вы меня слышите? Она стояла рядом с ним, встревоженная, бледная. В ее глазах, расширенных от испуга, не осталось ни искры веселья. Чернокнижник тяжело приподнялся на подлокотниках и с беззвучной усмешкой заметил: — А я-то думал, вы давно уже привыкли к моему недомоганию. — Сейчас вы кашляли много хуже обычного, почти как тогда, на море. Я надеюсь, вы не заболели лихорадкой снова? — О нет, на сей раз эта мерзость ни при чем. Рейстлин достал из кармана белый платок и аккуратно промокнул окровавленные губы. Затем он сделал несколько долгих глотков вина, тщетно надеясь вернуться в нормальное самочувствие. Его голова тошнотворно кружилась, в висках пульсировала давящая тяжесть, мир перед глазами расплывался в зыбкий туман. Усилием воли собравшись с мыслями, маг сипло вымолвил: — Ваша душа, кхалиси, не есть душа человека. Она необъятна, безбрежна, словно океан, в то время как сущности смертных подобны лужам после дождя. То, что он сказал, сильно взволновало королеву. — Душа дракона?.. — предположила она осторожно. — Но разве дракон мог родиться от смертной женщины? — Я… не знаю. Ваш дух — он тяжко изувечен, изуродован… почти что мертв, — чародею становилось все труднее говорить осмысленно. — Пока я не могу утверждать наверняка, но есть вероятность, что вы тоже родом не из этой реальности… Изгнаны. — «Вы — тоже»?.. Так вас изгнали, Рейстлин? Но почему… Маджере не позволил девушке завершить вопрос. Выпрямившись в кресле, он спокойно, но твердо заявил: — Думаю, вам лучше уйти. Скоро мы сможем увидеться вновь, если вы того пожелаете. Но прямо сейчас я очень, очень устал и вынужден с вами распрощаться.***
«Будь ты проклят, шалафи, будь проклято твое имя и всякое воспоминание о нем. Каким бы истязаниям тебя ни подвергла Темная Госпожа, все равно этого будет недостаточно», — повторял про себя Даламар, шагая по гулкому коридору Черной Башни. «Мой брат был отвратительным младенцем, несносным мальчишкой, озлобленным юнцом и взрослым безумцем, едва не сгубившим весь мир. Сегодня его пожрала Бездна, и я ни капли об этом сожалею», — думала Китиара, галантно ведомая любовником под руку. Они достигли комнат Даламара. Маг хотел, было, увлечь драконью всадницу в спальню, однако та не позволила. Ловко увернувшись от объятий, она с поддевкой вопросила: — Куда ты меня привел, Даламар Темный? — К себе в покои, — недоуменно молвил тот. — Но это же помещения для простого ученика. Должно быть, хозяин Черной Башни ошибся — его опочивальня не здесь, а наверху. Любовники обменялись долгими взглядами, исполненными вожделения. От обоюдного сознания того, что последует далее, алчный пламень в их глазах разгорелся ярче. Они немедля возвратились в коридор и поспешили на верхний этаж, который в течение трех лет занимал шалафи. Прежде Даламар не смел и приблизиться к личным покоям Рейстлина. То был последний рубеж, граница, отделявшая ученика от полного триумфа: посягнуть на чертоги учителя означало окончательно низвергнуть его господство. Парочка, томимая зовом плоти, приблизилась к сомкнутым черным дверям. Вход защищался чарами, однако Даламар сумел их развеять — все же он кое-чему научился у Маджере. В покоях шалафи царила жаркая темнота и неповторимый лавандовый запах с примесью увядания. Эльф-отступник вскользь отметил изящество убранства: «Тщедушный урод, однако, окружал себя весьма красивыми вещицами». Но сейчас ему было недосуг разглядывать обстановку. Китиара безошибочно определила, где находится спальня, и с грацией уверенной соблазнительницы увлекла мага за собой. Они подошли к роскошнейшей из всех кроватей Кринна, с кованой спинкой в виде драконов и гранатовым покрывалом, расшитым золотой нитью. — Что с тобой, Даламар Темный? — женщина тонко почуяла мимолетное сомнение спутника. — Боишься, учитель ругаться будет? — В Бездну учителя, — дерзко хмыкнул Даламар и добавил с елейной усмешкой: — Ах да, конечно, как я мог забыть… Драконья всадница рассмеялась легко и весело, и, заведя за спину руку, разомкнула крепления доспеха. Темный эльф привычно помог ей избавиться от брони, а затем и от облегающего нательного костюма. Под этим костюмом был спрятан не один кинжал — последний из них обнаружился, только когда Китиара разделась почти догола. — А если бы оказалось, что Рейстлин сильнее, ты бы помогла ему меня убить, — руки отступника легли на стройные загорелые бедра воительницы. — Само собой, — женщина ловко перехватила кинжал и дотронулась лезвием до шеи эльфа, — но разве сейчас это имеет значение? Дразнящий жест стал последней каплей: кровь Даламара вскипела от возбуждения. Скинув остатки одежды, он повалил Китиару на кровать, и любовники со страстью предались чувственным наслаждениям. А несколькими этажами ниже, в тишине магической лаборатории, смертельно усталый Рейстлин Маджере сидел на кресле с вином в руках. Думы его были мрачнее зимней полуночи. Во исполнение своего замысла он потратил без счета времени и сил, и все равно этого оказалось недостаточно. Маг вспоминал, как творил заклятия невероятной мощи, как странствовал в прошлом, сражаясь с нескончаемыми полчищами врагов. Он терпел своего безмозглого братца, жалкого предателя Даламара и самодовольную девку, из-за которой едва не поддался низменной страсти. Воспоминание о Крисании было особенно досадно для Рейстлина. Именно на нее ушло впустую больше всего драгоценных минут: беседы, уговоры, споры о мироздании, лишенные и крупицы смысла… И вдруг до чернокнижника донесся отдаленный женский возглас. Он настороженно возвел глаза к потолку — быть может, ему показалось? Но через несколько секунд высокий крик с придыханием повторился. «Нет, не показалось», — хмуро сознал Рейстлин, догадываясь об источнике беспокойства. Чародей поднялся с кресла и, привычно накинув капюшон, шагнул сквозь пространство Башни на порог своей сумеречной опочивальни. Очень немногое в Кринне могло повергнуть Рейстлина Маджере в остолбенение, но открывшееся зрелище мгновенно вышибло почву у него из-под ног. На собственной его постели, на гранатовом с золотом покрывале, по-хозяйски раскинулся голый Даламар. Его глаза были прикрыты, красивое лицо являло блаженное отсутствие мысли. На эльфе упруго и плавно, точно ладья на морских волнах, качалась драконья всадница, бедра мужчины ритмично двигались ей навстречу в незамысловатом танце похоти. Любовники с упоением предавались плотским утехам, их сладострастные стоны разносились на всю Башню. Неудивительно, что они даже не заметили возвращения хозяина. А тот, совершенно оторопев, застыл на пороге. В эти мгновения перед мысленным взором Рейстлина пронеслись все его былые поражения и неудачи: гнусная травля школьной поры, первая и последняя попытка свидания в пятнадцать лет, провалы в сотворении заклятий, вызывавшие смех сокурсников и ярость учителей… Чернокнижник вспомнил, как после Испытания сделался немощным калекой, прикованным к постели, полностью зависимым от брата. Он вспомнил ненавистный голос из кошмаров, что еженощно нашептывал о его слабости и трусости. Затем явился образ жрицы у ручья: так близко, он едва не поддался, он и в самом деле слаб… И после всего этого — поистине разгромный финал в Бездне: крах его плана, позорное бегство от врага, с которым он сам столь опрометчиво искал встречи. Зримым же выражением неудач, их издевательским апофеозом стали любовники, предавшиеся похоти в опочивальне Рейстлина. Невозможно и представить более унизительной демонстрации, что он бессилен, никчемен, нисколько не лучше мальчишки, когда-то страдавшего от всех мыслимых и немыслимых детских хворей. А затем черного мага охватила злоба. В его душе разверзлась пропасть ужаснее глубинной Бездны. Ни одно создание, смертное или бессмертное, ни в Кринне, ни в ближних мирах доселе не знало столь лютой, столь разрушительной ненависти. Даламар Темный, бессознательно почуяв беду, чуть приоткрыл сапфировые глаза. Увидев Рейстлина, он сразу понял, что это конец. Крики Китиары оглашали спальню, и учитель скорее угадал по губам, нежели услышал, как ученик сдавленно прошептал: — Шалафи… Женщина смолкла и с ужасом обернулась, но сказать хоть одно слово уже не успела. Чародей не творил заклятий, лишь золотые пальцы его судорожно сжались в кулаки. Достало и этого жеста без всяких формул, чтобы магия ему подчинилась. Любовников постигла участь фигурок, слепленных из мокрого песка, а затем засохших: прямо друг на друге они начали рассыпаться в прах. На их телах возникли бурые пятна, тлен стремительно охватил обнаженную кожу и беззащитную плоть. В считанные секунды Китиара и Даламар были стерты с лица мироздания, от них осталось лишь два скелета, утопающих в роскошном покрывале, все еще отчаянно цепляющихся друг за друга костяными пальцами. А Рейстлин по-прежнему неподвижно стоял на пороге спальни. Сердце чародея билось очень часто. В душе его на смену ненависти приходило беспредельное гнетущее опустошение.***
Матерь Драконов покинула черного мага в весьма смятенных чувствах. Разговор с Маджере вызвал у нее бесчисленное множество вопросов, пока что оставшихся без ответа. Погруженная в размышления, Дэйнерис возвратилась к себе, в уединенные покои на верхнем ярусе пирамиды. Там ее встретила Миссандея, которая в отсутствие подруги не находила себе места от волнения. Наатийка участливо спросила королеву: — Ты в порядке? Я думала, тебя не будет дольше. Что-то случилось? Или… — она добавила, тревожась все сильнее, — …не случилось? Кхалиси вздохнула с безнадежной усталостью: — Проклятье, да не собиралась я с ним спать. У меня три маленьких ребенка и государство на грани полной разрухи — поверь, мне сейчас совсем, совсем не до мужчин. А расстроена я оттого, что Рейстлину сегодня нездоровилось, и мы разошлись, не побеседовав о многих важных делах. Миссандея смущенно потупила золотые глаза. — Прости, — проговорила она тихо, — я не хотела тебя оскорбить. Мысль, что этот кашляющий кровью колдун тебе нравится… Боги, как я вообще додумалась до подобной глупости? — Рейстлин мне действительно нравится, — невозмутимо ответила Дени, начиная переодеваться. — Он блистательно умен, не лишен толики здравого цинизма, а до силы его характера нам всем далеко. Я глубоко его уважаю, но это еще не значит, что я непременно запрыгну к нему в постель. Иногда мужчина и женщина могут быть просто друзьями. Вскоре Матерь Драконов пожелала Миссандее спокойной ночи и удалилась к себе в опочивальню. Однако хоть Дэйнерис и легла в постель, сон к ней долго не шел. Серебряный шелк простынь холодил разгоряченную кожу девушки, по телу ее разливалась томительная тяжесть, идущая от самого низа живота. Видят боги, если бы все сказанное королевой являлось правдой, на душе у нее было бы гораздо легче. Из-за кровавой жертвы, принесенной при рождении драконов, она давно уже не чувствовала зова плоти, но сегодня этот пламень, жаркий, как седьмое пекло, воспылал вновь. Дени знала, что ее постыдные мечтания никогда не воплотятся в реальность, и все же была не в силах от них отрешиться: воображение настойчиво рисовало образ вожделенного любовника. Рейстлину Маджере в ту ночь тоже спалось скверно: за несколько часов до рассвета его посетило пугающее тягостное видение. В этом видении маг разомкнул глаза на собственном ложе в покоях Великой Пирамиды. Обстановка была привычной, как наяву, за исключением одного — пол комнаты сплошь покрывала мерцающая призрачная трава. Она вяло шевелилась, подобно тончайшим щупальцам тысяч голубоватых медуз. Вид этой странной мерзости вызвал у чародея панический паралич, чувство ужасной опасности буквально вскричало в нем. Но больше во сне ничего не случилось — магу удалось проснуться до того, как истинный кошмар проявил себя. Неудивительно, что поутру невыспавшийся Рейстлин пребывал в дурном расположении духа. Визит непрошеного гостя оказался для него совершенно некстати. Вчерашним вечером сир Джорах Мормонт так ничего и не добился. Иллюзии долго водили его кругами по этажу, и, в конце концов, рыцарь понял, что мерзкий колдун морочит ему голову. Он удалился восвояси, однако на следующий день явился вновь, на сей раз вооруженный мечом. Возвращение Джораха несколько озадачило Рейстлина: чародей полагал, что рыцарь все же искал встречи с королевой, а не с ним. «Похоже, Мормонт желает побеседовать со мной по душам», — отметил Маджере с ленивым интересом, — «и я не дам ему повода возомнить, будто избегаю этой беседы». Взмахом руки чародей развеял защитные иллюзии, и перед рыцарем наконец-то появился вход. Он тотчас вломился в покои Рейстлина, стремительный и свирепый, как бешеный медведь. Завидев темную фигуру, Джорах молниеносно обнажил клинок и приставил к шее недруга. — Гнусный выродок, — прорычал Мормонт, — только дернись, и я убью тебя! Говори, что ты с ней сделал? Ты прикасался к ней? Рейстлин ничего не ответил. Лицо его утопало во мраке, только жуткие очи светились двумя фосфорическими огнями. В зале царила противоестественная ледяная тьма, которая коварно скрадывала черный силуэт. Колдун выглядел до странности неподвижным, словно это и не человек вовсе, а тень мертвеца, лишенная плоти и крови. Мормонту показалось даже, будто конец его клинка терялся во мгле, как башенный шпиль в тяжелых тучах. «Именем Семерых, что за бесовщина?..» — подумал рыцарь с внутренним содроганием. Силуэт вдруг издал отвратительный протяжный хрип и распался на два белесых фантома. Порождения ужаса надвинулись на Джораха, их искаженные злобой лики воплощали нечеловеческий голод. Сердце воина объял невыносимый страх, тело оцепенело, меч выпал из безвольно разомкнувшейся руки. Морозные пальцы призраков сдавили его запястья, жадно вытягивая кровь и жизненную силу. Рыцарь не мог ни вырваться, ни прогнать их, ему не было никакого спасения от оков губительного кошмара. — Достаточно, — сквозь пелену полубеспамятства до Мормонта донесся шипящий голос. И тотчас фантомы рассеялись, как исчезает смрадный дым в порыве ветра. Джорах узрел в десятке шагов впереди самого Рейстлина Маджере. Облик его внушал не меньший ужас, чем призрачные мертвые твари. Лицо чародея было пугающе бесстрастно, проклятые глаза пылали из-под капюшона пламенем седьмого пекла. Его взгляд скрестился со взглядом Мормонта: колдовские желтые опалы против стальных озер, исполненных удушливой ярости. — Ты… поплатишься за то, что сделал с ней, — глухо процедил рыцарь. Он был чудовищно измучен, опустошен, а на его запястьях — там, где кожи коснулись духи — кровоточили глубокие порезы. Но мысль о совращенной Дени жгла его раскаленным железом, не позволяя сдаться. Поборов слабость, Джорах подобрал с пола меч, дабы снова атаковать ненавистного колдуна. Чернокнижник шепнул короткое заклятие и взмахнул рукой, насылая на Мормонта магический паралич. Тот мгновенно застыл, утратив контроль над собственным телом. Силой воли воин попытался вырваться, но злые чары держали надежней цепей — он уже не мог ни пошевелиться, ни вымолвить хоть одно слово. Маджере спокойно выждал, пока до врага дойдет сознание собственной беспомощности. А затем он заговорил, ядовито, медленно, словно бы врезая в память Джораха каждую букву уничижительной речи. — Не твое собачье дело, рыцарь, зачем мы с королевой встречаемся. Видно, низменные страсти лишили тебя не только скудных остатков разума, но даже инстинкта самосохранения. Прямо сейчас мне ничего не стоит оборвать твою жалкую жизнь, — Рейстлин выдержал леденящую паузу. — Я не убью тебя лишь из уважения к ней. Но отныне ты всегда будешь помнить, кто я есть, и более не посмеешь мне угрожать. И черный маг, приблизившись к воину, дотронулся пальцами до его шеи. Мимолетное, почти невесомое касание причинило Джораху боль, в сравнении с которой меркли самые немыслимые пытки. Каждый нерв его обратился в ток расплавленного свинца. Абсолютное страдание пронзило рыцаря до костей, поглотило само его существо, застлало зримый мир багровой пеленой. Мормонт не мог закричать, ибо был обездвижен. Но если бы он сумел, то закричал бы так страшно, как никогда в жизни, мгновенно исторгнув из легких весь воздух. Оглушенный ужасной болью, мужчина потерял сознание. Повинуясь приказу Рейстлина, духи подхватили бесчувственное тело и вынесли его прочь из покоев хозяина. Рыцарь очнулся только под вечер, на полу в одном из безлюдных темных коридоров Великой Пирамиды. У него на горле слабо кровоточила мерзкая язва, узкая, точно порез, но глубоко разъевшая плоть. Рану эту невозможно было излечить никакими средствами: отныне она останется у сира Джораха навсегда.