ПТСР

Вот есть такой человек. Бывают такие люди. Вроде бы и добрые, и дружелюбные, и любить им всех хочется. Но тут случается с ними неприятность, с этими людьми, которую они очень хотят забыть. От которой хочется убежать подальше и там, вдалеке, старательно от этой неприятности отгораживаться. Лет так десять, пока окончательно не забудешь. Чтобы потом вернуться домой с большим облегчением и надеждой на новую жизнь. Чтобы вернуться домой и в кратчайшие сроки искренне возненавидеть окружающих. Не переставая их любить, конечно. Они ведь и умные, и довольно интересные, и помочь тебе помогают. Но ты их всё равно ненавидишь за одну маленькую особенность, в обладании которой они все словно сговорились. Вот все они. И в итоге ты даже заказ у дроида-бармена забирать боишься, чтобы не услышать: «Ваш заказ. Не пейте слишком много. Кстати, а вы в курсе, что вы участвовали в войне?». Каждый. Каждый считает своим долгом напомнить ей либо о том, что она джедай, либо о том, что она прошла войну. Но действовать надо сейчас, в настоящем, и все требуют действий вот прямо немедленно и побыстрее, а обращаются к кому-то из прошлого. При этом глядя на неё. И попытки сообщить «я больше не джедай», намекнуть, что уже десять лет прошло, с каждым разом звучат всё более жалко. Её не слышат. Относительно спасает этих прекрасных людей пока только одно — вместе с ней они в этом не участвовали, так что подробностей напомнить ей не могут. А мимолётные напоминания… они как болезненные инъекции — укол неприятен, но терпим, и боль от него быстро проходит. «Ну что тебе какие-то уколы — ты целую войну прошла! Чтоб тебя…» И отрицать это глупо, и забыть не дают. «Не даешь. Признайся честно, насколько ты сама смогла оставить прошлое в прошлом за все эти десять лет наедине со своей памятью? Раз уж тебя и сейчас так дёргает от каждого упоминания о нём». Ну да, полностью вычистить себе память не вышло! Но по крайней мере, получалось жить, не слыша эхом предсмертные вопли тех, кто был с ней связан. Иногда даже наступала почти полная тишина, в которой можно было поспать. А эти… а они… они приносят это эхо обратно. Они бьют в столь тщательно выстроенный барьер снова и снова, даже не замечая этого. Но да. Не так всё плохо было, пока Сила не порадовала ещё одной встречей — на этот раз с тем, кто, в отличие от остальных, войну с ней вместе прошёл. Она почувствовала неладное, ещё едва придя в сознание после крушения, пытаясь сфокусировать зрение на носках стоящих перед ней сапог. Потом, несмотря на тяжкий гнёт подозрений, у неё получилось кое-как принять вертикальное положение, чтобы увидеть обладателя упомянутой обуви. И услышать его дружелюбный и спокойный голос: — Рад, что вы вернулись, генерал. «Убью». И она действительно готова была убить своего спасителя, только что вытащившего её и её спутников из горящего истребителя, или хотя бы сбежать и оставить его здесь одного на растерзание цзерковским наёмникам только потому, что она чувствовала, она сразу поняла: с ним мимолётными напоминаниями о войне уже дело не обойдётся. Но, увы. Оказалось, что он был ей нужен — чтобы найти корабль и убраться с этой планеты, конечно, — так что пришлось сцепить зубы и позволить Бао-Дуру составить им компанию на неопределённый, но в любом случае невыносимо долгий срок. Несколько утешало одно — в ответ на её рык: «Я не хочу говорить про войну», — он заверил её, что полностью разделяет эту позицию: «Чем меньше будет сказано — тем лучше». А то, что Бао-Дур действительно не проронил ни единого слова об их общем прошлом (не считая того, что он упорно называл её генералом, невзирая на любые просьбы этого не делать), заставило её потерять бдительность и почти не насторожиться, когда он как ни в чём не бывало взошёл на корабль, чтобы покинуть планету вместе с ними. А зря. А надо было насторожиться. Или ещё лучше — вообще распрощаться с забраком сразу же, как необходимость в нём отпала. Потому что у пребывания на корабле есть одна неприятная особенность — это довольно замкнутое пространство. И ты постоянно на кого-то наталкиваешься. Да что там — даже одну конкретную личность избегать не выходит. Особенно если эта личность с некоторых пор сама жаждет с тобой общаться. Нет, первая атака: «Я не люблю говорить о войне, но…», — была успешно отбита. Получив резкий отпор, Бао-Дур отступил и молча вернулся к починке. Но никогда нельзя недооценивать забракское упрямство — если он хочет с тобой поговорить об этом, он с тобой об этом поговорит. Просто медленно продавливая твоё сопротивление. Заходя постепенно с фланга, раз уж фронт не сдаётся. Начиная разговор с совершенно отвлечённых тем и заканчивая его очередным: «Я виноват». Да, все вокруг упорно напоминали ей про то, что она столько лет старалась забыть. Но только он в итоге смог заставить её слушать. Они все спрашивали: «А ты помнишь, что?..». И она раздражённо фыркала и меняла тему. Он говорил: «Я помню, как…». И она молчала. Он говорил о прошлом, да. Но он не говорил о ней, он говорил о себе. Он обвинял всех и себя в первую очередь, но не её. И если бы каждый такой разговор не отдавался глухой болью где-то внутри, если бы каждый раз на неё не накатывала малообъяснимая паника... Если бы она могла спокойно спать после этих разговоров… возможно, она была бы им даже рада. Бао-Дур невольно давал ей то, что она жаждала получить, — оправдание. Доверие. Но проблема в том, что после возвращения из изгнания она постоянно словно балансировала между с таким трудом обретённым спокойствием и с таким трудом забытым отчаянием. Он подкупал, а она платила за это равновесием. Он протягивал ей руку, чтобы тут же оттолкнуть туда, откуда она уже не сможет выбраться второй раз. Со стороны, наверное, могло показаться, что её мысли были сосредоточены на одном только Бао-Дуре. Однако это не совсем правда. Конечно, когда вокруг раскручивается столько событий, на тебя влияет множество факторов. И многие личности занимают твои мысли. Те, кто за тобой охотится, например. И те, кто тебя окружает. Ты находишь их или они находят тебя — в любом случае и при любом раскладе они следуют за тобой. Становятся к тебе всё ближе и ближе... и окружают. Чем больше спутников она находила, с чем большим количеством сближалась, тем труднее ей становилось дышать на корабле. Изначально такие разные, незнакомые и интересные, в итоге они словно размывались, становились в чём-то неуловимо одинаковыми. И душными. Они бродили по кораблю или сидели в своих закутках и словно бы занимались каждый своим делом. Но она-то знала, что каждый же при этом смотрел на неё, напрямую или сквозь стены. Думал о ней. Хотел от неё что-то, что даже для себя не мог сформулировать. Когда же всё пошло настолько кувырком? Ведь всё же было… ну, неплохо. Была цель, которая стоила того, чтобы к ней идти. Были занятные личности, которые взялись помочь ей в этом пути. Была мудрая наставница и неуклонно возвращающаяся связь с Силой. И это всё было очень хорошо. А теперь это всё пугает. Путь к цели почему-то непременно должен идти через людей, которые её изгнали, которые её боялись и которые её же винили за раны, которые оставила на ней война. Мудрая наставница настойчиво учит предавать тех, кто ей доверился. Кто смотрит ей в рот и говорит, как сильно она на них влияет. С помощью той самой неуклонно возвращающейся связи с Силой. И даже щит, который она вокруг себя с помощью этой связи возвела, оказался крайне дырявым. Это всё мелочи. Мелочи — вот что привело её к тому, что с ней сейчас происходит. Каждый день, понемногу, все вокруг подтачивали её равновесие. Они напоминали, кем она была. Они напоминали, в чём она участвовала. Они напоминали, какой она была сразу после войны. Один из них напоминал, что именно они делали на войне. И все, все они говорили о том, насколько плохо всё, что с ней связано. У каждого нашлось что-то, что они не стеснялись высказывать. Джедаи, одним из которых она была, — ужасны; Реван, за которым она пошла, — ужасен; война, в которой она участвовала, принесла одни ужасы; ужасно эхо в Силе, которое образовалось вокруг неё. Пусть не напрямую, но они её обвиняли. И никому из них даже в голову не пришло её хоть как-то поддержать, ободрить, хоть немного задержать падение. Ей бы хватило, она бы смогла выровнять равновесие. Если бы только было к кому прийти, не боясь обвинений. Прийти и получить хоть немного помощи. К кому-нибудь, кроме Бао-Дура, который толкал существенно сильнее, чем удерживал. Но всё же он был единственным, кто следовал за ней потому, что был верен, а не потому, что был связан. Он был единственным, кто её оправдывал, и единственным, рядом с кем хотелось сесть и греться об его спокойствие и рассудительность, когда сама постепенно замерзаешь от сковывающего тебя невнятного ужаса. И он любил её. Она поняла это не сразу, хотя это было так очевидно. «Я рад, что снова нашёл вас», «вряд ли кто-нибудь ещё сможет понять», «с вашей помощью я смогу» — и множество других подобных фраз, которые мало о чём говорят сами по себе, но в контексте… В конце концов, именно за ней он увязался так, что теперь не выгонишь. Именно она смогла прочесть его мысли, когда даже Крея не сумела, и в этих мыслях было обращение к ней. Ради разговора именно — и только — с ней он мог оторваться от работы. И более того — только с ней он сам настойчиво начинал разговор. А когда она наконец-то это поняла, когда смогла убедить себя в этом, то на какое-то время даже почти сумела уговорить себя и дышать свободнее. И улыбаться. И осторожно пытаться снова разглядеть в каждом спутнике отдельную интересную личность. Потому что если видишь одно искреннее чувство, то появляется надежда, что есть и… другие. У других. Что кто-то ещё может чувствовать так. Искренне, самостоятельно. И хотя на самом деле последние дни всё, чего ей по большей части хотелось, — это забиться в самый угол корабля и уйти там в медитацию на пару лет и чтобы никто её не трогал; хотя часто по утрам ей казалось, что у неё не хватит сил даже подняться с койки, она всё равно заставляла себя находить время и силы на общение с каждым членом своего экипажа. Что их интересует, что их волнует, чего они хотят. Она старалась разглядеть их снова, найти в них собственно их, а не отголоски себя. Она старалась помогать окружающим по пути, несмотря на недовольное бурчание Креи. Ведь она же приносит облегчение, им же всем становится лучше, они же радуются. Как это может быть плохо? Она хоть немного, но делает мир лучше. Она, пусть ненадолго, но всё же дарит им кусочек своего света. А потом они с Бао-Дуром поговорили. «…я рад, что нашёл вас, генерал, — ответил он. — И я буду следовать за вами, как следовал на Малакоре». «Мне очень жаль, что я не могу дать вам что-то ещё», — сказал он. Он не любил её. Единственно, чем он отличался от остальных, — он не был полностью привязан к ней здесь. Большей частью он находился с ней там, в прошлом. На Малакоре. И он очень не хотел снова оказаться наедине с прошлым теперь, когда нашёл своего генерала в настоящем. Его вера и его преданность были лишь способом зацепиться за неё, чтобы и дальше использовать как щит от сотворённого когда-то. Он цеплялся за неё. Цеплялся — не любил. Она годами выстраивала себе защиту, а он прикрылся ею самой. «Все остальные просто жертвы», — поняла она этой же ночью. Когда, стоило закрыть глаза, воспоминания — те самые, которые она так долго и так старательно от себя прятала, — наконец вырвались на свободу. Обступили, обняли её — и вот она снова здесь, на капитанском мостике. Она кивает, и Бао-Дур нажимает на кнопку. Она падает, сбитая с ног резонансом в Силе. Она кричит вместе с голосами у неё в голове. Предсмертными криками сотен и сотен тех, с кем она была связана. Они шли за ней, они надеялись на неё. И они умерли. Это так очевидно теперь, когда она перестала отворачиваться. Если бы она только с самого начала слушала… Ведь ещё когда она была падаваном, мастер Врук говорил, что ни к чему хорошему этот её дар привести не может. Что привязывать к себе плохо. Что она поведёт к гибели тех, кто попал под её влияние. И остальные мастера этого не отрицали. А потом изгнали её. Потому что с теми, кого касается её дар, действительно ничего хорошего в итоге не происходит. Только плохое. Вроде смерти. Да, поначалу им становится легче и спокойней рядом с ней. Но это ловушка. Она приманивает их на свет, чтобы потом они сгорели за неё. «Но, может быть, ещё есть шанс всё исправить?» — Генерал? «Может быть». Она встала, опёршись о дерево, в тени которого до этого пыталась медитировать. — Генерал, я… чувствую, что с вами что-то не так, — Бао-Дур остановился и переступил с ноги на ногу. Он явно нервничал. — Это из-за нашего предыдущего разговора? Не ответив, Изгнанница медленно двинулась к нему, задумчиво глядя куда-то в землю. — Простите меня, генерал. Пожалуйста. Я не это хотел… — Тшш, — она остановилась почти вплотную к нему и наконец подняла голову. Она улыбалась. Бао-Дур растерянно замолчал. Изгнанница привстала на цыпочки, нежно обхватив его рукой за шею. И затем, приблизившись губами к его губам, почти поцеловав, произнесла тихо и так проникновенно, как никогда не говорила: — Всё очень плохо, мой хороший. Он всё понял. И успел выдохнуть только очередное «простите», когда клинок светового меча прошёл сквозь него и тут же погас. Остальных она освободит позже. Ей ещё надо разобраться с ситхами.