Проклятый старый дом

«Мне больно видеть белый свет, Мне лучше в полной темноте. Я очень много-много лет, Мечтаю только о еде. Мне слишком тесно взаперти, И я мечтаю об одном: Скорей свободу обрести, Прогрызть свой ветхий старый дом, Проклятый старый дом!»

      День сменяется днём, год — годом, десятилетие — десятилетием. Я уже давно потерял счёт времени, давно перестал отличать день от ночи. В кромешной темноте всё сливается воедино и теряет видимые границы. Я не знаю сколько мне лет, кто я, и что я здесь делаю. Не помню, какого цвета мои собственные глаза; была ли у меня семья, родители? Иногда я почти уверен, что были, но иногда мне кажется, что это всего лишь ложные воспоминания. Некому дать ответ, некому прояснить мой затуманенный рассудок. С годами мой разум становится всё слабее — ещё мгновение и я окончательно сойду с ума.       Под ногами скрипит старый деревянный пол, и до боли знакомый звук проноситься эхом воспоминаний в голове. Но они остаются недосягаемы для меня. Сколько лет я не ощущал порыв ветра на своём лице, не слышал никакого голоса, кроме своего собственного, кто скажет? Никто. Никто не внесёт ясность в мой разум и покой в моё сердце.       Маленькая брешь в деревянном плотно забитом окне служит единственным источником света, но мне очень больно на него смотреть. Ужасными мученьями отзывается нечаянно брошенный взгляд в сторону крохотного лучика света, будто жар самой преисподней выжигает глаза. Мне лучше в полной темноте, да, намного лучше. Я свыкся с ней, стал её частью. Моим глазам с рождения подвластны только слабые очертания окружающего мира, ведь вся мои жизнь прошла во мраке слепоты.       Голод терзает моё измученное тело изо дня в день. Вкус пищи — тоже одно из далёких воспоминаний. Сколько лет я уже не ел? Может быть, год, а может, и десять лет — не могу вспомнить. Как хочется почувствовать вкус сладкого, тягучего вина или откусить корку свежеиспечённого хлеба. Но это недосягаемо и неподвластно для меня.       Мысли словно наваждение: сводят меня с ума, лишают последних капель здравомыслия. Тишину нарушил истошный хлопот крыльев, словно маятник, отсчитывающий последние секунды жизни. Снова он прилетел терзать мою страждущую душу. Эго крик отдаётся эхом в пустых комнатах, нарушая моё спокойствие. Ворон послан мне в наказание — мой вечный, зловещий спутник.       Ветхие доски скрипят, прогибаясь под ногами, в который раз я пытаюсь найти выход. Пытаюсь вырваться из этой заколдованной темницы, некогда служившей мне домом. Да, точно, я жил здесь когда-то давно, эти комнаты мне знакомы. Где-то здесь должно быть кресло, в котором я сидел перед камином долгими зимними вечерами. Я нащупал гладкий резной подлокотник своей ладонью — вот и оно, моё кресло. Вот так я сидел в нём и мне было так… Так… Так холодно. Да, именно холодно.       Заледеневшие пальцы впивались в подлокотник, всё тело содрогалось, а коварный холод подступал всё ближе. Ещё мгновение и веки начали тяжелеть — я всё глубже проваливался в царство Морфея. Наконец, холод окончательно заключил меня в свои цепкие, ледяные объятья, и у меня не осталось сил сопротивляться. Но я не умер, нет! Ведь я всё ещё здесь, заключён в вечном мраке.       В этом доме есть дверь, ведущая наружу, туда, где мир полнится звуками, запахами и ощущениями. Заржавелые петли должны поддаться моим усилиям и, жалобно скрипнув, отвориться. Не выходит, видимо, дверь забита снаружи. Зачем они это сделали? Я ведь всё ещё здесь. Мне нужно выбраться, убежать из этих стен, покинув навсегда это проклятое место.       Сухие волокна дерева впиваются в мягкую плоть пальцев, ногти скребут по нему со всей силы, но этого мало. Надо попробовать зубами. Солёный вкус крови мигом наполнил рот, изодранные десна сочатся алой влагой. Зубы выпадают один за другим, а мясо совсем слезло с пальцев, оголяя мраморную белизну костей. Нельзя останавливаться, я должен выбраться!       Хлопот крыльев снова послышался за спиной, приближаясь всё ближе и ближе с каждой секундой. Птица впилась острыми когтями в плечо, побивая кожу и мышцы; мощный клюв ударил в щёку, отрывая куски плоти. Ворон резкими движениями выедал глаза, доставляя адские мучения и боль. Боль несоизмеримую ни с чем на земле. Мой дикий крик поглощали проклятые стены, проклятого и забытого всеми Богами и людьми дома.       Так будет продолжаться до конца времён. Каждый день, словно Прометей, он будет терпеть муки от птицы, посланной ему в наказание из самой преисподней. Каждый вечер будет умирать в мучительной агонии, полной боли и страданий, чтобы наутро возвратиться снова и начать всё сначала. Наказание, увы, для всех не едино, каждого ожидает его собственный, персональный ад. «И это место стороной обходит сельский люд, и суеверные твердят: „Там призраки живут“».