Безымянный человек

Не знаю даже о чем думать, когда вижу его взгляд. Он пугает меня своей бесконечной пустотой. Закованная в лед непроницаемых светлых глаз — она ужасает настолько, что кровь против воли начинает стынуть в заиндевающих жилах. Он не меняет эмоцию. Именно эмоцию. Она у него одна — равнодушие, граничащее с потусторонним. С таким лицом можно разговаривать о погоде и можно убивать. Я знаю, что он убивал. От него разит смертью. Она пропитала его кожу, одежду. Я смотрю на его загрубевшие, жесткие ладони и мне становится страшно при мысли о том, что он ими делал. Дядя Бен сказал, что наш новый сосед — «тот еще тип». Сказал, что у него нет имени — только прозвище, Водитель или нечто вроде — и что он опасный человек. Дядя Бен знает, что говорить. Он вообще все о всех знает. Но о новом соседе выяснил только наличие в прошлом неясных, темных дел, о которых не захотел мне говорить. Я наблюдала за пришельцем в продуктовом магазине, на кассе которого подрабатывала. Старалась делать это незаметно. В итоге, досконально изучила его сильную спину. Он резко выделялся на фоне остальных. Его ледяное спокойствие. Его куртка с громадным скорпионом на спине. Его фетиш со спичками. Пуленепробиваемое лицо, лишенное каких-либо эмоций. Замкнутый и отстраненный. Непостижимый. Да, точно, это про него. Во мне что-то щелкнуло. После работы, дома, быстро садилась за ноутбук — писать рассказы для редакции. Появилась куча идей, одна лучше другой. В моих историях начал фигурировать безымянный герой-одиночка: без прошлого, настоящего, без каких-либо намеков на будущее. Он был бесконечно одинок. Мой герой не мог не быть не одиноким. Он был другим. Красной линией его мрачный образ переходил из одного рассказа в другой. Небольшая халтурка дополнительного заработка вскоре поглотила меня с головой. Водитель стал мне источником безумного вдохновения. Я была погружена в проекцию его личности на собственное воображение так сильно, что перестала замечать все прочее. Даже то, что должна была заметить сразу. Случалось, пару раз ловила на себе его изучающий взгляд. Не придавала этому особого значения. Он словно что-то оценивал. Как-то раз один из таких взглядов показался мне осуждающим, и меня — вполне заслуженно, наверное — охватил стыд, за нагло эксплуатируемый образ этого непонятного парня с вечной зубочисткой во рту. Однажды, во время очередного моего вечера за написанием текстов, я соизволила оторвать глаза от экрана, чтобы вперить их в дом напротив, где жил мой таинственный сосед. Я часто так делала, когда хотела раскрыть своего персонажа. Мой стол находится прямо у окна, и мне нетрудно вглядываться в окна соседского дома. В тот вечер я увидела его в проеме окна. Его лицо. Он наблюдал за мной и не скрывал этого. Я смутилась. Точно не помню, кто из нас заговорил друг с другом первым. Наверное, я. Игры в гляделки надоели мне уже через два месяца. Я как-то спросила его на кассе: зачем ему столько зубочисток? Герой моего писательского энтузиазма едва ухмыльнулся краем губы и ответил, что ему это просто нравится. Просто нравится. Так мы начали общение. Я узнавала о нем больше и он, как фотография, постепенно проявлялся передо мной. Он не откровенничал, но впоследствии я сама пришла к выводу, что у парня были большие проблемы и большая любовь, что и заставило его покинуть привычные места. Меня уже не удивляло, когда я, после закрытия магазина, выходила на улицу и видела там его, в машине или облокачивающегося об ее капот. Он почему-то ждал меня и даже немного улыбался. Это вселяло в меня толику гордости. Мы могли часами сидеть в пиццерии или где-нибудь еще. Поначалу, мне было неловко из-за его молчаливости, но потом я привыкла. Порой, молчание выражает больше слов. Так было у нас. Мне нравилось его общество, и хочется думать — ему тоже. Про Водителя ходили самые разные слухи, все как один замешанные на криминале. Я знала его достаточно, чтобы счесть это возможным. Что он такой. Но не хотела. Уже стемнело, когда я шла домой после затянувшегося рабочего дня. За углом нежилого дома, вдоль которого шагала я, слышалась громкая мужская брань. Затем последовал глухой удар и чьи-то булькающие хрипы. Удары повторились. Послышался хруст, неясный треск. Будто методично выбивают асфальт. В моих висках шумно застучало. Стало страшно. Я моментально скрылась за выступом, примыкающего к стене. Мне едва удалось подавить вопль ужаса, увидев выходящего из-за угла моего нового приятеля. Он был как всегда непроницаемо спокоен. Фонари весьма удачно осветили его высокую фигуру: кровь на куртке, на лице, на светлых джинсах. Но Водитель шагает с таким видом, точно вышел подышать ночным воздухом. Сколько себя помню, у меня всегда была богатая фантазия. Часто, избыточно богатая. Я все-таки решилась заглянуть за угол… …где застала кровавое мессиво, бывшее некогда человеком. Скорая здесь бы уже не помогла. Мой герой-одиночка приобрел зловещий окрас. Теперь я каждую ночь зашторивала окна. Уволилась из магазина, полностью посвятив себя редакции. Делала все возможное, чтобы — не дай бог — не встретиться с виновником моих возникших ночных кошмаров. Наступила череда изматывающей паранойи. Я была шокирована, подавлена и покрыта липкою сетью страха. Мне казалось, он знает и он придет за мною, чтобы убрать свидетеля. Ведь я знала, что ничего для него не значу. Спустя неделю моего затворничества в доме раздался звонок. Спускалась я с мысленным ворчанием на дядю Бена, который так не вовремя пришел. Я резко отворила дверь и не смогла даже нормально выдохнуть. — Я давно не видел тебя. Успевшая стать привычной ледяная интонация. Водитель, бесстрастно стоящий перед моими глазами. Захотелось кричать. От страха, непонимания. Я прямо сказала, что боюсь его. — Почему? «Потому что ты больной психопат!» — чуть не вырвалось из моей начинающей заходиться в мелкой дрожи истерики груди. Я только боялась, что моя дрожь может приобрести характер бушующего рева. И он смотрел. Так прямо, как мог только он. Он молчал. Спрятав, как и всегда, руки в карманах куртки. Эти голубые, чистые, печальные гаубицы глаз напротив уничтожили меня окончательно и я зарыдала, закрыв лицо дрожащими руками. Никогда не любила показывать свои слезы. Мой сосед так же невозмутимо повторил свой вопрос. И еще. И еще. За этим однотонным «почему» он надвигался на меня до тех пор, пока мои ноги не подкосились о достигнутый диван. Я тут же ощутила под собой мягкую обивку и на бедрах, пока я утирала слезы, — осторожные, приносящие покой ласки загрубевших рук, а потом, на их месте — сухие губы, передвигающиеся выше. Через несколько минут он молчаливо позволил моим рукам зарыться в его светлые волосы, на удивление мягким, пока я сама задыхалась от наслаждения. В ту ночь мы занимались любовью. В постели он был другой. Это было совсем не… хладнокровно. Тогда я поняла, насколько сильно он себя сдерживает. Наутро, прежде чем проснуться, мне причудился призрачный поцелуй на губах. Пробуждение было легким, несмотря на ломоту в теле. С лучами солнца прояснился не только день, но и мои мысли. Я уже знала, чего хотела. Он, видимо, перенес меня на кровать, но его самого не наблюдалось. Свежий июльский воздух пробивался сквозь настежь распахнутое окно. Порыв ветра сдул что-то, лежащее на моей прикроватной тумбе. Оно легко шлепнулось на пол. Записка. Всего три слова: «Еще не время». Полагаю, в тот момент мое молчание можно было назвать пронзительным. Днем дядя Бен радостно сообщил, что наш странный сосед съехал. Говорил, что оно все к лучшему. Нет, слез не было. Не было отвлеченного самокопания. Я просто засела за крупную работу. С того дня прошло полгода и у меня на руках готовый роман. С моим главным героем. Я собираюсь публиковать его. Кто знает, может, это и есть то самое время?