Страдания и прозрение Теодора Кальви

Теодор служил в полиции всего четыре дня и уже жалел о том, что его не повесили. В конце концов, что нас ждёт после виселицы? В худшем случае — черти, в лучшем — черви. А вот на службе его ждал Жавер. И ждал он Теодора обычно со списком заданий на день, которые не выполнить было и за неделю. Но Жаверу было… всё равно — устал ли Теодор накануне превыше сил человеческих, поскольку был с бодуна, или и правда всю ночь сторожил преступника, болен ли, а может, вообще умер. Сам Жавер, как сделал вывод Теодор, не пил спиртного, не наведывался в бордель, не играл в азартные игры, а иногда обходился без сна, еды и воды несколько суток. При этом, что особенно раздражало, не терял бдительности. Невыносимый характер, спорное чувство юмора и маниакальная аккуратность довершали картину. — Я могу тебя попросить кое о чём? В комнате горели две свечи, которые грели воздух летней ночи для двоих, и без того разгорячённых любовью. Теодор приподнялся над постелью, завитки его светлых волос образовали ореол, которым сейчас любовался Жак Коллен. — Проси о чём хочешь, милый, — с улыбкой ответил тот, с ленивой негой откинувшись на подушки и оттуда, будто с трона, окидывая хозяйским взглядом нагого Теодора. Тот набрался духу, тряхнул кудрявой головой и сказал: — Переведи меня от Жавера. Ответом было молчание. Теодор моляще заглянул Жаку в глаза. — Повысь Жавера в должности? Но в ответ — ещё более напряжённое молчание. — Можно я тогда его убью! — вскричал в отчании Теодор. — Нет, Тео, — наконец заговорил Жак, тяжело вздыхая, — он хороший полицейский. — Но Жак, — возопил Теодор, — я хороший любовник! — Да, Тео, — улыбнулся Жак Коллен и привлёк молодого человека к себе на грудь, — но как полицейский Жавер исключителен. — Что же мне делать, Жак, — зарыдал Теодор, пряча лицо в волосы на могучей груди своего любовника, — я совершенно измучен! — Найди его слабости, любимый, — Жак погладил молодого человека по голове, потом приподнял его лицо, отёр от слёз и поцеловал долгим поцелуем. Как искать слабости у человека, который их лишён? Воспользуемся, решил Теодор, методой, которую отстаивал сам Жавер: всё должно быть последовательно, логично, взаимосвязанно — иными словами, системно. И если обернуть оружие — эту самую последовательность, логичность, взаимосвязанность — иными словами, системность, — врага против него самого, это может сработать. Рассуждение это внушало надежды, но как ни бился Теодор, только две слабости сумел он отыскать в Жавере: табак и каторжники-рецидивисты. Последнее особенно смешило Жака Коллена и нервировало Теодора. О существовании первой из слабостей Теодор узнал довольно скоро — ему не понадобилось ничего специально выяснять: не без помощи самого Теодора Жавер поймал известного всему Парижу грабителя ювелирных магазинов, и в тот же вечер Теодор имел честь наблюдать, как Жавер с заметным удовольствием нюхает табак. Но эта слабость была вполне невинной, и проку от неё не было никакого. Вторая из слабостей довольно долго оставалась от Теодора скрытой, пока наконец, применяя свой новый подход, Теодор не заметил, что о преступниках Жавер говорит исключительно в настоящем времени. Всякий преступник оставался таковым, в глазах Жавера, навсегда. Неважно, что каторга или тюрьма давно позади, неважно даже, что с тех пор человек ведёт жизнь исключительно добропорядочную — в исправившихся преступников Жавер не верил, а имена рецидивистов знал, казалось, наизусть. Всех. По всей стране. Страшный человек! Хотя каким-то чудом имён непосредственного начальства, а также непосредственного подчинённого в списке Жавера не было. Или, может, он считал, что те Жак Коллен и Теодор Кальви, которые когда-то побывали на каторге, — это всего лишь случайные однофамильцы. Было ещё кое-что, выдавшее вторую слабость Жавера. Едва только Теодор начал внимательней следить за Жавером, как установил, что всякий раз, когда преступление совершалось рецидивистом, Жаверу доставляла особую радость мысль о том, что человек второй, третий, какой угодно раз отправится за решётку. — Лишний раз доказывает, что люди не меняются, — говорил он тогда Теодору. — И тебе не стоит на этот счёт обманываться. — Конечно, не буду ни за что, — бубнил Теодор, гадая, как же теперь использовать столь важное знание об одной из двух слабостей Жавера. За два года службы под непосредственным начальством Жавера Теодор успел составить длинный список вариантов смягчения характера своего начальника, включив туда даже пункт «откормить его пирожными в форме наручников» и «подсыпать в нюхательный табак яду», что свидетельствовало о крайней степени отчаянья Теодора, однако все эти варианты только псу под хвост и годились, если подумать. Жавер оказался крепким орешком. Таких вообще не бывало в жизни, по мнению Теодора, но, однако ж, вот он. — Быть может, Тео, на днях ты станешь немного более счастливым, — сказал Жак Коллен однажды ночью. Снова стояло лето, июнь в Париже в тот год был идеален, так что даже свеча не нагревала воздух слишком сильно, оставляя место прохладе, которой они наслаждались теперь. — И тени под твоими чудесными тёмными глазами и на твоих смуглых щеках, мой милый Тео, исчезнут, как мимолётный дурной сон, — продолжил Жак, проводя пальцем по щеке Теодора. — Мы ограбим кого-нибудь и уедем в Америку? — прищурился Теодор. Но Жак покачал головой и нежно поцеловал его плечо. — Нет, моя вольная птичка. Боюсь, Америке пока придётся обойтись без нас. В Париже готовится восстание, а твой Жавер лично вызвался шпионить за бунтарями. Его, скорее всего, убьют, поскольку полицейский он от… дьявола, наверное, а вот шпион никудышный, любой гамен его узнает. Так что попрощайся со своим мучителем, Тео. — Ты говоришь с сожалением, — недовольно пробурчал Теодор. — Конечно, я же говорил: Жавер исключителен. Беспорядки начались в день похорон Ламарка, а задохнулись на следующий, к вечеру. И когда стало ясно, что новой революции не будет, Теодора охватило беспокойство. Жавер действительно исчез накануне — и до сих пор не появлялся. С одной стороны, сам Теодор подумывал отравить его. Или зарезать. Или застрелить, потому что порой Жавер был невыносим, но одно дело — решить проблему самому, а другое — когда человека, которого Жак Коллен считал неповторимым, пристрелят какие-то сопляки. Теодор был близок к тому, чтобы броситься на его поиски, когда Жавер наконец явился. И явление его было поистине неописуемым: глаза метали молнии, волосы были взъерошены (чего Теодор ни разу за два года не видел), а одежда в беспорядке. Впрочем, последнее объяснялось, возможно, тем, что Жаверу пришлось бежать, а при побеге не всякий сохранит аккуратный вид. До сих пор Жаверу это удавалось, но бывают же и исключительные случаи. — Вы живы! — воскликнул Теодор с нескрываемой радостью. Жавер посмотрел сквозь него и кинулся за своей форменной одеждой. Теодор крикнул ему вслед: — Вы сбежали?! Но вопрос остался без ответа, словно не звучал вовсе. Не прошло и пяти минут после появления Жавера, как он снова покинул участок. Выглядело это в высшей степени подозрительно, если Теодор вообще хоть что-то смыслил в полицейской работе. А за два года уж чему-то он успел научиться. Например, тому, что просто так люди не меняются — и если Жавер вдруг повёл себя самым странным образом, то и произошло с ним что-то очень странное. И это значило, что — наконец! — у Теодора появился шанс наверняка разузнать о слабом месте его неколебимого начальника. И воспользоваться уже как-нибудь этим знанием! И Теодор, преисполнившись надеждой, помчался следом. Надежда его, впрочем, цвела недолго. Скоро выяснилось, что Жавер следит за каким-то ворюгой, а вовсе не преследует свою давно потерянную любовь, на что так надеялся Теодор. Это было форменным разочарованием — но при этом весьма в духе Жавера! Конечно, только он отправился бы со смертельно опасного задания выслеживать какого-нибудь вора. Однако, поразмыслив, Теодор воскресил свою надежду, и тому было несколько причин. Во-первых, Жавер целые сутки был на сложной операции, для которой годился куда хуже того же Теодора, однако вернулся живым, а значит операция удалась, но! — и тут шло «во-вторых»: Жавер не понюхал табаку! А ведь вся ситуация складывалась как нельзя более удачно! И всё же табак был забыт. После некоторого раздумья Теодор заметил, что солнце село, а они с Жавером вот уже некоторое время не двигаются с места. Ворюга же куда-то пропал. Сам Теодор не разглядел, куда именно, а Жавер, похоже, заметил — и теперь караулил. Теодору до смерти хотелось подойти ближе, чтобы увидеть, что именно караулит Жавер, но было недостаточно темно — всего-то ранний вечер, и Жавер мог заметить своего преследователя, чего Теодору, конечно же, не хотелось. Ожидание было скучным: Жавер напряжённо всматривался куда-то, Теодор неотрывно смотрел на Жавера. В небе загорались звёзды, откуда-то доносилось пение птиц, вечерний ветерок доносил вонь парижской канализации. И когда Теодор смирился с мыслью, что проведёт всю ночь здесь, наблюдая за статуей, в которую обратился Жавер, произошло нечто неожиданное: раздался звон открывающейся, а затем закрывающейся решётки, и на белый свет явился новый персонаж — чудовище парижских канализаций с мертвецом на спине. Чудовище это было прекрасно видно в сером свете ранних сумерек. Несколько мгновений оно стояло, вдыхая свежий воздух, а затем опустило своего мертвеца на землю и склонилось на ним. — Вот дерьмо, — пробормотал Теодор, потому что вонь с появлением сего чудовища усилилась в сотни раз. Но Жавер — что удивительно! — этого и не заметил. Он кинулся к чудовищу, упал перед ним на колени, зажав свою дубинку в зубах, а затем обеими руками обхватил чудовище за плечи и стал рассматривать. Теодор даже скривился: нос Жавера находился хорошо если в сантиметре от носа того, кто только-только вынырнул из канализации! А затем вечерний ветерок вместе с ароматами донёс до Теодора престранный разговор, из которого следовало, что на плечах своих чудовище несло вовсе не труп, а живого бунтовщика, которого теперь следовало спасти. «Как же! Так Жавер и позволит!» — не без гордости успел подумать Теодор, прежде чем Жавер отправился за фиакром. Они уехали, а Теодор всё ещё сидел в своём укрытии, пытаясь понять, что же только что произошло прямо у него на глазах. Может, тип из канализации — это потерянный брат Жавера? Или какой другой родственник? Может, они давние любовники, вроде них с Жаком? И кто такой этот бунтовщик, которого Жавер — столь непримиримый, когда дело касалось преступников, — согласился спасти? И что, в конце концов, эти двое — труп и чудовище — делали в канализации? «Тут что-то не так, — подумал Теодор, — Жавер закрыл глаза на бунтовщика и бросил того ворюгу… Тут точно что-то не так!» Время для раздумий истекло — и Теодор в свою очередь побежал за фиакром, ощутив азарт преследования стремительно ускользающей от него истины. Адрес он расслышал хорошо, да и направление фиакра запомнил, а потому через несколько минут уже мчался следом за тайной. Теодор велел остановиться, не доезжая до дома номер шесть на улице Сестёр страстей господних. Как он и предполагал, там Жавер и его потерянный брат (или утраченная любовь?) оставили полумёртвого бунтовщика, а затем поехали дальше. Второго адреса Теодор не знал, а потому велел ехать так, чтобы и не попасться на глаза, и не потерять нужный фиакр из виду. — Я вам заплачу в два раза больше, — сказал он. — Я из полиции, если хотите знать. — Мы за преступниками едем? — оживился извозчик. — Нет, за начальством. Извозчик округлил глаза, но ничего не сказал, а Теодор пробормотал себе под нос: — Возможно, начальство спятило. Улица, куда они ехали, оказалась слишком узкой, и первый фиакр остановился неподалёку, а второй — немного подальше. Пассажиры первого расплатились с извозчиком, и тот укатил. Единственный пассажир второго наблюдал за происходящим из окошка, а затем выскочил, чтобы посмотреть поближе и заодно послушать. Впрочем, разговор между Жавером и его потерянной любовью (или братом?) подслушать не удалось, и тип из канализации удалился в дом. В свете фонаря Теодор разглядел, что он по-прежнему невероятно грязен, и посочувствовал извозчику. «Неужели он сейчас почистится, переоденется, и они с Жавером пойдут праздновать встречу? Вот это будет поворот!» Лучшего себе представить было нельзя — если наконец в жизни Жавера появится хоть какое-то развлечение, кроме преступников и табака, то, несомненно, дрессировка Теодора для Жавера отойдёт на второй план. Теодор так увлёкся этими приятными размышлениями, что едва не упустил самого Жавера, который, потоптавшись у дома, неожиданно куда-то пошёл очень уверенным шагом. Выругавшись, Теодор побрёл за ним. Путаница ночных улиц вывела их обоих к Сене, где Жавер долго смотрел на воду, вцепившись обеими руками в бакенбарды. Тот тип точно был его потерянной любовью! Из-за возвратившегося брата так волосы на лице не терзают! — Ха! — воскликнул Теодор торжествующе, но тут же зажал рот. Однако Жавер не услышал этого восклицания. Он бы сейчас, наверное, даже пушечной пальбы за спиной не услышал. Постояв некоторое время у парапета, Жавер вдруг развернулся и ещё решительней зашагал в новом направлении, которое Теодор разгадал быстро: полицейский пост на площади Шатле! И Теодор, влекомый всё тем же азартом, пошёл следом. Ему казалось, что вот-вот всё должно разрешиться. Так оно и случилось: в участке Жавер пробыл недолго и вышел оттуда с прежней решимостью. Она не оставила Жавера, и когда он вернулся к парапету. И когда, ещё немножко постояв, он снял шляпу, влез на парапет и прыгнул в воду. — Дерьмо! — завопил Теодор — и, перемахнув через парапет, прыгнул следом. По счастью, он успел схватить начальника за руку под водой, в полной темноте и потянуть наверх. Сена, конечно, не так уж охотно отпустила их обоих, но каторга, а ещё пуще служба в полиции закалили Теодора. Когда он и его тронувшийся умом начальник оказались снова на берегу, Теодор вытащил из внутреннего кармана редингота флягу с водкой, которую на все задания предусмотрительно брал с собой: — Пейте, — и сунул фляжку в руки Жавера. Тот промычал что-то, видимо, отказываясь. — Давайте, — толкнул его руку Теодор, — вам надо попробовать хоть раз в жизни. Такая уж у вас ночь сегодня: топиться пробовали, теперь водку, всё как надо идёт. Жавер что-то булькнул или всхлипнул, но выпил, закашлялся, а потом снова приложился, а потом ещё чуть-чуть. — Ну-ну, — остановил его Теодор, хотя в голосе его слышалось восхищение, — мне-то оставьте. Я ж тоже мокрый весь и мёрзну. Вы же не оставите без водки своего спасителя. — Какого лешего вы полезли меня спасать? — невнятно пробормотал Жавер. — Живая душа топится! — возмутился Теодор. — Я, конечно… Тут он осёкся: Жак Коллен советовал ему не болтать лишнего о прошлом. — Я, конечно, не… ангел-спаситель, но… — Вот бы и не лезли. Я всё решил. Я письмо написал. — Ему? — обрадовался Теодор. — Всё в п-порядок, — икнул Жавер, — п-привёл, а вы… ле-езете. «Пьян!» — ещё сильней обрадовался про себя Теодор. Конечно, с трёх глотков водки обычно не пьянеют, но с непривычки можно. — Уж простите великодушно, — пожал плечами Теодор, — я только хотел бы понять… — Проклятый каторжник! — вдруг крикнул Жавер, поднимая вверх сжатую в кулак правую руку. — Возомнил себя Спасителем! — Но… погодите, — похолодел Теодор, — откуда вы… — Я за ним столько лет гонялся! — продолжал Жавер, окончательно пьянея. — А! — выдохнул Теодор. — Вы не обо мне, вы о… — Жан Вальжан! — рявкнул Жавер. — Вот его настоящее имя! Его следовало бы распять на кресте, чтобы успокоить! — Э-э, начальник, — робко попытался вмешаться Теодор, но успеха не добился. — Он спас меня! И этого сопляка! — Видно, хороший че… — И проститутку! И дочку проститутки! — Как успел-то всех… — И мужика из-под телеги! — Из-под гружёной? — уважительно уточнил Теодор, но замолк под уничтожающим взглядом чёрных глаз начальника. И как он раньше не замечал, что Жавер такой страстный? Может, в этом секрет симпатии Жака Коллена? А тем временем Жавер продолжал свои горестные вопли: — Но люди не меняются! Я это знаю, а он нет! — Так он преступник, что ли? — уточнил Теодор. — Ну да, тупица! Он каторжник-рецидивист, — сказал Жавер, вдруг став прежним засранцем-начальником. — Так а что ж вы его не арестовали? — снова полез Теодор. Жавер посмотрел на него, как праматерь Ева на змия, и промолчал. — Вы же такой принципиальный, — продолжил Теодор, словно и не заметив этого взгляда. — А отпустили его. Позволили сбежать. — Я его хоть сейчас могу арестовать, — обречённо пробормотал Жавер. — Он сам на каторгу пойдёт, без цепей. Вообразил себя бог знает кем. Дело-то не в этом, не в аресте. — Да он уже на полпути в Англию, — фыркнул Теодор, чувствуя себя всё более уверенным, а начальство — всё более безумным. — Это он-то? — Жавер захохотал на всю ночную улицу. — Хочешь, вернёмся назад. Он дома будет сидеть. Меня ждать. Смех его мог бы испугать кого угодно, но Теодор не мог себе позволить пугаться: момент был слишком ответственным — полшага до разгадки! Полшага до обретения оружия против Жавера! — Что-то вы загнули. — Давай проверим! — запальчиво предложил Жавер, а затем поднялся и стремительно зашагал вперёд. Не к Сене — и то ладно. Теодор кинулся следом. Мыслям в его голове уже стало тесно. Дошли они, когда почти рассвело, потому что в запале Жавер несколько раз заблудился. На Теодоре даже одежда успела подсохнуть. У поворота на улицу Вооружённого человека Теодор вдруг остановился. — Вот что, я предлагаю пари. Если ваш каторжник сидит и ждёт вас, я клянусь, я больше никогда не буду спать на дежурстве! А если вы проиграете, то… — Я не проиграю, — отрезал Жавер. И зашагал вперёд так, словно за ним черти гнались. Теодор развёл руками и побежал следом. В дом они вошли беспрепятственно. Жавер остановился в прихожей и заорал во всё горло: — Вальжан, ты тут ещё? А ну выходи! Теодор подумал, что на месте этого Вальжана сейчас бы он точно сбежал. Но через полминуты в глубине прихожей заскрипела дверь, потом хлопнула другая, третья. Взволнованный девичий голос пролепетал: — Отец! Кто это? Что случилось? — Съел? Спать на дежурстве ты больше не будешь, — сказал Жавер, не глядя на Теодора, и направился к выходу. Но тут из темноты появился хозяин дома в чистой рубашке и куртке, наброшенной сверху. — Вот и вы, Жавер. Зачем вы испугали мою дочь? — голос его звучал тихо, но твёрдо. — Вы задержались. Но я готов идти с вами. За этим чувствовалась бесконечная усталость и печаль — такая сильная, что впечатлительный Теодор, на которого безумная ночь оказала своё влияние, захотел вдруг разрыдаться на плече у этого человека, который к тому же очертаниями своей фигуры неуловимо напоминал Жака Коллена. Теодор зарыдать только захотел, а вот его начальник вдруг так и сделал. То есть сначала застыл, потом развернулся, кинулся к Вальжану — и упал ему на грудь в рыданиях. Прошло несколько секунд полнейшего молчания, прерываемого только всхлипываниями Жавера, как вдруг Теодор опомнился и тихо попятился к выходу. — Эй! — окликнул его Вальжан, протягивая к нему правую руку (левой он поддерживал Жавера): — Вы куда? — Домой, — соврал Теодор, потому как, строго говоря, у Жака Коллена он не жил, а только иногда проводил ночь. — А как же… — начал было Вальжан, но смолк. — Не представляю, — на сей раз честно ответил Теодор. — Довести его до этого мне помогла систематичность. А вам… — И тут слова ручьём полились: — Только знайте: он топился несколько часов назад. Как я понял, из-за вас. Может, его в психушку пора, а может… Ну, сами придумайте что-то, ладно? Только к Сене не пускайте денька три-четыре. На работе скажу, что он простудился. Он вообще никогда не болеет, но возраст, всё бывает. А вообще, я понимаю. Сам так. Говорил себе — ни за что не прощу этого гада… но простил же, как миленький. — Вы что несёте… Но договорить Вальжан не успел, поскольку Теодор, махнув рукой, исчез за дверью. — Итак, спустя два года ты понял, в чём прелесть нашей с тобой работы? Стоял июнь во всей красе — не слишком жарко, так что свечи грели, а не удушали. Жак возлежал на подушках, подперев голову рукой, и с глубоким интересом слушал рассказ. Теодор говорил и задумчиво заплетал длинные кудри Жака во множество тонких косичек. — Преследование истины! — воскликнул Теодор. — И система! — Но того вора Жавер так и не поймал? — Нет, он ускользнул. Как сквозь землю провалился. — Вор ускользнул, бунтовщик на свободе и идёт на поправку, каторжник-рецидивист избежал кары за свои преступления… Так в чём же тогда заключается истина, которую ты преследовал той ночью, Тео? — В любви, Жак, — торжественно произнёс Теодор. В таких материях он всегда был неколебимо торжественен. — Даже у инспектора Жавера есть сердце. Главное, его вовремя вытащить из Сены.