Чьи-то взгляды, чьи-то мысли

Она знает, что мужчины засматриваются на неё. На её тело — угадывают под юбкой длинные ноги, видят под корсетом округлую грудь, которая теперь не так упруга, как до рождения Козетты, но по-прежнему притягивает взгляды. Потому Фантине нравится работать на фабрике Мадлена — женщины и мужчины здесь разделены, и она свободна от сальных взглядов. Стоит только выйти за двери фабрики, как всё меняется. Она хочет бежать от чужих глаз, она глохнет от чужих мыслей, которые угадывает в каждом взгляде. На неё смотрит писец, который читает ей письма от Тенардье и пишет ответы под её диктовку. Смотрит — и Фантина знает, о чём он думает, когда заглядывает в вырез её платья, уверенный, что она не замечает. «У неё дочь, — думает он, вертя в заляпанных чернилами пальцах перо, поглаживая его, словно это и не перо вовсе, — однажды она подпустила к себе мужчину. Однажды кто-то уже держал её в объятьях, кто-то расстёгивал её корсет, гладил пальцами соски, прижимался своим мужским естеством к её лону. И теперь её дочка — вечное напоминание о грехе». Фантина не смотрит на писца, когда слушает, как тот читает. Не смотрит на него, когда тот пишет под её диктовку. Она слишком хорошо знает его мысли. Она возвращается домой — в комнату, которую снимает с самых первых дней после возвращения в Виго. Хозяин провожает её взглядом, смотрит ей вслед. Всякий раз, когда Фантина платит ему, он тянет время, чтобы подольше побыть рядом. Он подходит очень близко — Фантина чувствует его дыхание на своём лице. Её пробирает дрожь. Он всякий раз касается её руки и не спешит прервать это прикосновение. Его глаза блестят. Фантина знает, о чём он думает. «Она одна, — думает он, облизывая губы, — мужчины нет, ни мужа, ни любовника, деньги у неё кончатся рано или поздно, и тогда я получу своё. Я смогу приподнять её юбку, раздвинуть или разорвать ткань панталон, шлёпнуть по заднице, а задница у неё хороша. Круглая, упругая, такую приятно шлёпать, приятно тискать, забираться пальцами ниже, между ягодицами, дальше, между складками её женского естества. А затем я толкну её на постель, заставлю спустить панталоны и раздвинуть ноги так широко, чтобы стали видны завитки волос между ног. И она не сумеет оттолкнуть, не сможет возразить, потому что у неё не будет денег, чтобы заплатить иначе». Но пока она платит, отдаёт ему деньги, не смотрит в глаза, закрывает вырез платья шалью. Потом, когда денег у неё не будет, она предложит себя ему, но во взгляде прочтёт только отвращение. Когда она теряет работу и оказывается на улице, она знает, что стоит ей позвать того, того или того мужчину, как он пойдёт за ней. Она знает, о чём они все думают. «Вот, — думают они, — идёт эта женщина. Подол платья её растрепался, шаль не защищает от холода. Она обрезала волосы и продала их. Недолго до того, как она станет торговать собственным телом. И тогда можно будет, не церемонясь, бросить ей несколько монет, а затем толкнуть к стенке, расстегнуть себе штаны, а ей задрать юбку. С такими женщинами только так и можно. Их доступность, их униженность возбуждает сильней всего. И вот она, эта падшая женщина, локтями упирается в грязную стену, и юбка задрана, и ноги раздвинуты, и мужское естество напряжено и готово войти в её лоно, грубо, быстро — иного эти женщины не заслуживают. Пусть она стонет от боли, а не от страсти, кричит и извивается. Она не может оттолкнуть, ей заплатили». Фантина хочет бежать от этих взглядов, этих мыслей. Но ей больше нечего продавать. Она позовёт того, того и того мужчину, потому что её тело и её честь для неё дешевле, чем камея, принадлежащая Козетте. Она лежит в постели. Ей так холодно, и одеяла не помогают. Мэр смотрит на неё, и она отводит взгляд, чтобы не видеть в его глазах то, что она видит во взглядах всех мужчин. Она не хочет знать его мысли. «Эта несчастная, — наверняка думает он, — позволяла мужчинам овладевать собой. Должно быть, она не знает иного способа отблагодарить или заплатить, только этот. И если я попрошу её, она не откажет. И тогда я лягу с ней, обниму её, и тело её будет таким холодным, словно она уже мертва. Но я начну гладить её руки, её спину, грудь и плечи, пока они не согреются. Её соски отвердеют под моими пальцами, а между ног её станет влажно, потому что она благодарна и сама пожелает отдаться мне». Она хочет быть благодарной и смотрит ему прямо в глаза. Но мэр качает головой и отводит взгляд. Ему не нужна эта благодарность. И Фантина закрывает глаза. Облегчение так сильно, что холод, боль в груди, страх перед неизвестностью — всё отступает. Пока она здесь, она свободна от чужих взглядов и грязных мыслей. Она свободна.