Безумие

— Ми-са-ки!       Этот голос… ненавистный голос, растягивающий по слогам ненавистное имя…       Ята чувствует, как внутри него застывает твёрдый комок льда. Он всегда появляется где-то между рёбер, стоит услышать этот издевательски-насмешливый голос, увидеть это хищное лицо, встретить полубезумный взгляд. Безумию в глазах Фушими Ята не верит ни на йену. Не верит, но чувствует, как лёд расплавляется и с беззвучным шипением сжигает его внутренности.       Это всегда было так. Огненный темперамент Яте достался с рождения, а не с меткой Суо. Ему никогда не нужно было особого повода, чтобы вспылить, но когда дело касалось Сарухико, всё было совсем по-другому. Они часто дурачились, шалили, надоедали друг другу, но Ята никогда не злился на Сарухико всерьёз. Тот всегда был особенным. Даже когда сам Ята ещё не понимал этого. Именно поэтому предательство Фушими ранило больнее всего: оказалось, для него Ята особенным вовсе не был. Просто надоедливым прилипалой, которого с лёгкостью отбросили, едва появилась компания получше. Тогда кровь Яты впервые застыла в жилах, прежде чем потечь раскалённой магмой.       Скейт со стуком упирается колёсиками в асфальт. Ята небрежно ставит одну ногу на рифлёную поверхность и легко отталкивается второй от дороги. Скейт оживает ещё до того, как красное пламя вдохнёт в него скорость.       Фушими улыбается, любуясь движениями Мисаки. Ята на скейте — это песня. Неловко-суетливый пацан, встав на доску, меняется до неузнаваемости. Движения завораживают той вызывающей небрежностью, которая показывает истинное мастерство лучше всяких титулов и наград. Это издали. А вблизи атакующий Мисаки божественно прекрасен. И такого Мисаки не дано увидеть больше никому.       Почему?       Да потому что просто нет шансов! Агрессивная песня атаки исполняется в таком бешеном ритме, что несчастный противник слишком быстро переходит в разряд жертв. Тут уж не до разглядывания. А вот Фушими может противостоять этим стремительным атакам. Может видеть всё! Яростный взгляд, капли пота на виске, искривлённый рот, точные движения, наполненные невыразимой грацией. Куда там танцорам! Это истинное искусство! Это так прекрасно, что хочется плакать. И Фушими смеётся в лицо Мисаки. Смеётся дерзко, вызывающе, насмешливо! Ведь, узнай Мисаки, что значат для Фушими эти стычки, волшебство закончится. Добрый Мисаки просто не сможет нападать с такой яростью, если поединок не настоящий. Глупый Мисаки.       Сарухико быстр. Слишком быстр, чтобы относиться к нему небрежно. И Ята выпускает весь свой гнев. Для Фушими у него имеются безграничные запасы ярости. Но этого мало. Как же этого мало!       Сарухико безумно смеётся, с лёгкостью отбивая атаки. Эта лёгкость с головой выдаёт фальшивость показного сумасшествия. Ята злится. Все его атаки, вся его искренняя ярость не может пробить защиту предателя. Более того! Во время боя с ним Сарухико находит время на театральщину.       Бесит!       Бесит-бесит-бесит!       Чтоб тебя, Сарухико!       Ярость ослепляет, вынуждает промахиваться, сковывает тело, замедляя реакции. А Фушими смеётся, меняет ледяные клинки на огненные, чередует дистанционные и сверхблизкие атаки. В другое время Ята бы восхитился, но сейчас может лишь сильнее погружаться в боевую ярость, противопоставляя её расчётливому безумию.       Тонкий клинок огненного ножа разрезает одежду и кожу плеча, и Мисаки теряет равновесие. Скейт вышибает из-под ног, а мир стремительно переворачивается на девяносто градусов. Удар об асфальт настолько силён, что красное марево перед глазами рассеивается, а в голове кристально ясно возникает понимание того, что только что Ята едва сам не рехнулся, и, в отличие от Сарухико, вполне по-настоящему. Ещё немного, и Ята стал бы берсерком, а от боевого безумия недалеко и до обычного. — Так нечестно, — Фушими вздыхает и прячет саблю в ножны. — Твой взгляд изменился. Теперь это не так весело. — Сукин сын! Да я из-за тебя…       Ята крепко зажмуривается и трясёт головой. Больно. Когда через мгновение он открывает глаза, Сарухико оказывается рядом. Сидит над ним на корточках, склонив голову к плечу, и рассматривает непривычно внимательно и серьёзно. Врезать бы ему сейчас ногой по уху! Да только сейчас не получается даже вяло шевельнуться. — Я всё ещё не даю тебе покоя, Мисаки? — Заткнись! Ненавижу! — Это хорошо, — Фушими раздвигает губы в довольной улыбке. — Я бы не перенёс твоего равнодушия.       Ята давится словами и ждёт, что сейчас Сарухико рассмеётся своим показательно-сумасшедшим смехом, и тогда можно будет кричать на него, подняться на волне ярости и…       Фушими не смеётся.       Почему? Что на этот раз? Он что-то задумал?       Серьёзный Сарухико — это неправильно. Это страшно. Ята чувствует, как паника влажными и цепкими пальцами хватает его за рёбра.       Что-то не так! Что происходит?       Ята дёргается на асфальте, пытаясь встать, но паника перехватывает контроль над телом, и Ята, лишь слегка приподнявшись, снова падает на дорогу.       А Фушими смотрит. Его глаза словно выпивают остатки самоконтроля, поглощают Яту. Хочется крикнуть: «Хватит!».       Когда Фушими протягивает руку, Ята невольно дёргается, припадая к асфальту в бесплодной и нелепой попытке защититься. Остаётся только закрыть глаза, ощущая неправильное чувство беспомощности. Ята не может быть жертвой! Не может, но… когда прохладные пальцы касаются его щеки, Ята вздрагивает и испуганно распахивает глаза. — Глупый Мисаки, — шепчет Сарухико. — Я уже не знаю, как ещё мне донести до тебя свои чувства. Я не пробовал только одно…       Мир снова переворачивается, когда Яту вздёргивает вверх. Сарухико стройный, но очень сильный, и Ята болтается в его руках сломанной игрушкой. Хочется брыкаться и кричать, но в спину врезается бетонная стена, вышибая воздух. Она холодная и шершавая. А Сарухико теплый. Мисаки непонимающе смотрит на лицо бывшего друга, которое почему-то сейчас слишком близко. — Глупый Мисаки.       Дыхание Сарухико обжигает губы, а потом Ята понимает, что всё же сошёл с ума. В реальном мире Фушими смеётся и издевается. В реальном мире Фушими не может целовать его. В реальном мире у Фушими не может быть таких жадных губ. Ну и чёрт с ним, с этим реальным миром!       Ята закрывает глаза. Ему хорошо в собственном безумии. Здесь можно разомкнуть губы, впуская горячий язык Фушими. Здесь слышно, как заполошно бьётся его сердце. А может, своё? Здесь не надо думать и ненавидеть. Здесь можно качнуться вперёд, прижимаясь к жёсткой синей форме, и не чувствовать себя предателем. Протяжный стон вливается в уши вязкой патокой, и Мисаки не сразу понимает, что это его голос. Плевать!       Чужие губы, пьющие невольный стон вместе с дыханием, твёрдые руки на плечах, худое бедро, прижимающее его к стене, горячий пах, трущийся о его собственный, боль в плече от удара о землю. Всё это так реально. Так правильно. Так безумно.       Когда Фушими отстраняется, Ята невольно тянется следом, с удивлением понимая, что уже стоит самостоятельно. — Глупый Мисаки, — Сарухико снова улыбается своей выбешивающей улыбкой, — теперь ты понял? — Не смей называть меня так! — Ясно, — вздыхает Фушими, — ещё не понял.       Новый поцелуй жгучий, яростный, до одури реальный и немного болезненный. Фушими вжимает Яту в стену так, словно хочет пройти сквозь неё. Это больно. Чертовски больно! Отбитые мышцы и содранная кожа напоминают о себе. Голова кружится от нехватки воздуха. Ята возмущённо мычит в поцелуй и, наконец, трепыхается в руках Фушими. Впрочем, безуспешно. — А теперь дошло? — Фушими выглядит злым. По-настоящему злым. И кто-кто, а Мисаки точно знает, что на этот раз это не игра. — Дурацкий дурак! — детское обзывательство, сорвавшееся с губ, заставляет почувствовать себя ещё глупее, чем минуту назад, хотя, казалось бы, куда дальше. — Сарухико дурак! — Дурак здесь один Мисаки. Твердолобый тормоз! — Фушими целует снова, на этот раз коротко и отрывисто. — Когда же до тебя дойдёт? Я могу называть тебя «Мисаки»! Только я и могу!       Ята смотрит на раскрасневшегося Сарухико и, кажется, начинает понимать. Его счастливый заливистый смех звучит неожиданно даже для него самого. Смех сотрясает тело, выступает слезами на глазах, скручивает узлом внутренности, заставляя согнуться, прижимая руки к животу.       Сарухико краснеет, отталкивает его к стене, цыкает и рассерженно топает из проулка, в который, оказывается, успел затащить оглушённого Мисаки. А тот продолжает смеяться, сползая по стене на землю, сотрясаясь всем телом и размазывая по щекам счастливые слёзы.