Домовенок

Саня сладко зевнул и уже привычно протянул руку к соседней подушке. Там, беззвучно дыша, спала Леночка. Саня, не открывая глаз, провел рукой по теплым, шелковистым, растрепавшимся во сне волосам и уверенно скользнул ниже — погладить шею, очертить пальцами упругое плечо... Шеи не было. И плеча тоже не было. Полусонный разум еще отказывался осознать произошедшее, но чутье, звериное чутье опытного, стреляного бойца уже все поняло правильно и сделало нужные выводы. Нашли. Выследили. Убили Леночку, отрезали голову, подбросили в кровать, и теперь затаились и ждут... От звериного, нечеловеческого вопля зазвенели стекла во всей квартире, а у Феди на кухне скисло и свернулось закипавшее в кастрюльке молоко — свежайшее, только вечером с рынка! Ну что ты будешь делать! (Творог, наверное...) Леночка, мирно принимавшая душ, вылетела из ванной в чем была и, не потрудившись хотя бы прикрыться полотенцем, ворвалась в комнату. — Саня, Санечка! Что такое, что случилось?! Саня отвечать не торопился. Он очумело таращился на кровать. Там, на Леночкиной подушке, уютно свернувшись клубочком, нимало не потревоженный поднявшимся из-за него шумом, сладко дрых домовенок. А ведь накануне, всего за четырнадцать часов до этого, ничто не предвещало. Леночка с Саней тихо-мирно катили домой с работы, как вдруг Леночка свернула к обочине и притормозила напротив сгоревшего частного домика. Дом сгорел надежно: из нагромождения развороченных бревен и стропил торчала только закопченная голландка с трубой. Лена порылась в бардачке, достала оттуда припасенную Саней бечевку и выскочила из машины. Санек дернулся за ней. Она махнула рукой: сиди, мол, все в порядке. Но Саня все-таки вышел и встал возле машины, провожая взглядом Леночку, исчезнувшую за кустом сирени. Такие внезапные вылазки его по-прежнему нервировали. Минут через пять хлопнула калитка, и появилась слегка перемазанная сажей Леночка, ковыляющая в одной туфле. Вторую туфлю Леночка несла в руках, а из туфли торчало нечто, больше всего похожее на большущий ком пыльной шерсти и волос, выковырянный из трубы засорившегося пылесоса. Ком, однако, ворочался и попискивал. Лена села в машину, пристроила туфлю себе на колени, не боясь запачкать юбку (впрочем, этой юбке терять было уже нечего), и поинтересовалась у застывшего снаружи Сани: — Чего стоим, кого ждем? Поехали! Не успели тронуться, как ком, видимо, освоился, выскользнул из туфли и бодро шмыгнул в сторону задних сидений сквозь щель между спинками передних. Саня хотел было его сцапать — куда там! Легче воробья на лету поймать. — Это что за фигня? — поинтересовался он, оглядываясь. На заднем сиденье валялась его сумка — вроде ничего особо ценного там и нет, но мало ли... — Домовой, — ответила Леночка. — Домовой?! — Саня аж привстал, чтобы разглядеть получше. Ничего общего с их Федором этот ком грязной шерсти не имел. — Ну да. Только незрелый. Маленький еще. Можно сказать, домовенок... Лена сделала паузу, оглянулась на озадаченного Саньку. — А, так ты не в курсе, как домовые заводятся? Она все никак не могла привыкнуть к пробелам в Санином образовании по части нечисти и каждый раз так удивлялась, как будто он ей сообщал, что не знает, сколько будет дважды два. — Ну вот, смотри. Живет, допустим, в доме молодая хозяйка. Хозяйка из нее, честно скажем, не ахти. И готовит она так себе, и полы моет кое-как, и пыль из углов не выметает. Ее и самое бесит, что дома бардак, но ничего поделать она с собой не может: банально не поспевает. Если она при этом обладает хоть малейшими медиумическими способностями, то вся вот эта пыль, которая по углам копится и сбивается в комья, ее эмоциональные эманации собирает и концентрирует. И мало-помалу начинает оживать. Если хоть раз в год генеральную уборку устраивать и пыль из углов выметать, то ничего такого не произойдет. Но если оставить пыль в покое, то рано или поздно она обзаведется собственным сознанием. Поначалу она не особо разумна: только и может, что озорничать и пакостить. Тогда в доме вообще кошмар начинается. Вещи пропадают, ломается все, люди падают и расшибаются на ровном месте... все вот это. Это еще часто с полтергейстом путают, хотя полтергейст — совсем другое дело, это призрак хулиганит. У молодого домового просто фантазии не хватит на то, что самый захудалый призрак способен выкинуть. Со временем, однако, домовой остепеняется, образумливается и постепенно берется за хозяйство. Чистоту наводит, следит, чтоб молоко не сбежало, ребятишек хозяйских бережет, мелкие неприятности отводит... Дальше — больше. Чем старше домовой, чем больше он хозяйских эмоций накопил — тем он мудрее и на большее способен. Отсюда, кстати, и берутся все эти пожилые тетки, которые дочерей и невесток задалбывают, что у них и то не так, и это не так, и борщ невкусный, а вот они-то, мол, по хозяйству все успевают, и все у них само делается. Фиг бы у них само все делалось, кабы им домовые не помогали! — Ничего себе! Круто, — заметил Саня. — То есть, значит, если лет этак тридцать в доме толком не прибираться, то оно со временем само все делаться начнет? — Ну... Не совсем так. Для возникновения домового требуется соблюдение нескольких условий, которые и в старину-то совпадали редко, а в наше время и подавно почти никогда. Во-первых, хозяйка должна обладать соответствующими способностями. Во-вторых, если она просто хозяйничает спустя рукава и ей пофиг, что у нее дома творится, ничего не выйдет. Надо, чтобы она искренне хотела вести хозяйство хорошо, но у нее не получалось. Домовой же вот из этих эмоций родится, понимаешь? Из злости, раздражения, досады и фантазий о том, как бы у нее все было, если бы все было так, как ей хочется. Ну и, в-третьих, семья должна много лет, лучше всю жизнь — а лучше на протяжении нескольких поколений — жить на одном месте, в одном доме. Если так, как сейчас живут: в одной квартире пожили — получили новую, переехали, потом сменялись на большую, — никакого домового не вырастет. Старого, зрелого еще можно с собой на новое место перевезти, а молоденького никак. Зачахнет он на новом месте. — А этот тогда откуда взялся? — А с этим, видишь, беда стряслась. Он уже почти дорос до нужной кондиции, но у него дом сгорел дотла. Домовой-то он хороший, породистый, в него много сил, трудов и эмоций вложено — но если оставить его там, на пепелище, через некоторое время он пропадет и рассыплется. Саня мрачно кивнул, представляя себе перспективы совместной жизни с молодым, энергичным и озорным домовым. Перспективы вырисовывались невеселые... Внезапно Саня насторожился, напрягся, резко отщелкнул ремень безопасности, рывком вскинулся, перегнулся через спинку и схватил с заднего сиденья свою сумку. В сумке шуршало, ворочалось и попискивало. — Вот зараза! — с чувством сказал Саня, выволакивая из сумки рыхлую массу неопрятной шерсти. Домовой и на ощупь был как комок сора, в котором где-то там, в глубине, прощупывалось чахлое, еле наметившееся тельце. — Он хоть не кусается? — запоздало поинтересовался он. — Не-а, — ответила Лена, пристально глядя на дорогу и прикидывая, как будет объезжать нарисовавшуюся пробку. — Бери смело. Кусаться домовой действительно не кусался, но верещал и выдирался как мог. В полупрозрачных лапках он на диво цепко сжимал Санину гранату... Федор от нового хозяйкиного приобретения в восторг не пришел. Мягко говоря. — Это что это? — спросил он вместо «Добрый вечер», едва заметив в руках у Лены серый комок. — Это что это ты такое в дом-то притащила, а? Леночка виновато развела руками. — Ну, так получилось, Федь. Не могла же я его бросить? Он же все-таки маленький. Будет теперь с нами жить, ничего. — Маленький, да удаленький! — буркнул Федор. — А то ты не знаешь! Удумала же, в дом притащить, пакость этакую! Давай сюда. Он отобрал у Леночки лохматый ком и удалился с ним в ванную. Вскоре из ванной послышался шум воды и пронзительные вопли на грани ультразвука. — Не притопит он его там? — поинтересовался Саня, стоя у плиты и наворачивая жареную картошку с салом и с луком прямо со сковородки, пока Федор не видит. — Не должен... — неуверенно ответила Лена. — Он добросовестный все-таки... А ты руки мыл? А то я вся в саже, а в ванную сейчас соваться как-то стремно. — Мыф, мыф, — с набитым ртом ответил Саня. — Вон, в раковине. Там и обмылок валяется. — Фу-у, хозяйственное! Федор питал страстную, необъяснимую любовь к вонючему хозяйственному мылу, предпочитая его всем современным моющим средствам, и Леночка честно снабжала домового его излюбленной субстанцией. — Ну, либо с хозяйственным, либо без мыла, — философски пожал плечами Саня. Отмытый и расчесанный добросовестным Федором домовенок, в зависимости от направления вашей фантазии, сделался похож либо на седой парик, либо на постаревшего кузена Ид из семейки Аддамсов, либо на длинношерстную морскую свинку масти «перец с солью». В целом, в чистом виде выглядел он довольно славно, рука так и тянулась погладить. Однако характера домовенка мытье совершенно не улучшило, скорее, наоборот. За вечер он успел: опрокинуть и разбить стакан; опрокинуть стоявшую на полке безделушку — разбить не получилось, Саня ее поймал; всыпать полпачки соли в поставленную Федором опару для булочек; покачаться на занавесках в комнате; покачаться на занавесках на кухне, оборвать занавески на кухне; заткнуть дырку в умывальнике, включить воду и устроить потоп в ванной. Потоп рассерженный Федор вытирал самим домовенком, после чего домовенка пришлось мыть заново. После потопа и вторичной помывки чертенок, наконец, угомонился и улегся спать — как потом выяснилось, в шкафу, в ящике для постельного белья, которое оказалось все в мокрой волосне. А с утра пришел на подушечку к Сане... Расстроенный Саня закатил кошмарный скандал. Если отфильтровать междометия и нецензурные выражения, в сухом остатке его монолог сводился к ультиматуму: либо он, либо я! — И вообще, — сурово заявил он, — я, конечно, не против твоей... нашей работы, но нефиг брать ее на дом! Ну, не считая присутствующих... — поспешно оговорился Саня, покосившись на обиженно насупившегося Федю. Федя немедленно оживился и закивал. Никаких особо теплых чувств к постороннему сородичу домовой не испытывал, а хлопот от него было невпроворот. И вообще, в глубине души Федя ревновал и опасался конкуренции. Леночка задумалась. Глубоко задумалась. Тяжко задумалась. Будь на месте Сани кто угодно еще, любой другой мужик, выбор был бы прост: ну и скатертью дорожка! Домовеночек ему помешал, ишь ты! Другой бы, наоборот, умилился: он так доверчиво примостился рядом с ним на подушке, когда Леночка уходила в душ. Но, блин... Но это ж Саня... Он же такой... Ну, такой... Сколько вместе пережито... Сколько сил душевных в него, козла, вложено... И вот так вот взять и все бросить?! Леночка вздохнула. Шмыгнула носом. И, стараясь не глядеть в сторону спальни, сказала: — Ну... Ну ладно. Я его... Я его как-нибудь пристрою. В конце концов, два домовых в одном доме — нехорошо, примета дурная... Федя снова закивал, на этот раз — с энтузиазмом. Вот за что он свою хозяюшку всегда ценил — мало того, что человек она душевный, так еще и толковый. Понимающий. А то он уже было засомневался, когда она этого-то домой приволокла... Саня обалдел и растерялся. Он готовился к жуткой ссоре, боевому противостоянию не на жизнь, а на смерть. Потому что ясно ж было, что выгнать из дому эту мелкую нечисть Леночка нипочем не даст. А она, блин, взяла и согласилась! И вот теперь, когда необходимость ссориться и отстаивать свою точку зрения отпала (а он же уже и аргументы заготовил, заранее, впрочем, зная, что никакие аргументы тут не помогут — женская логика дело такое, у нее свои законы, мужским доводам неподвластные), Саня внезапно понял, что, в сущности, не то чтобы хотел именно этого. Поскандалить ему хотелось, это да, пар спустить — разумеется, скрыть досаду и смущение, что так перепсиховал из-за какой-то потусторонней морской свинки — непременно... Но вот прямо так из дома его выгонять? Ведь тварь-то и в самом деле безобидная и беззащитная. А если так подумать — то даже и полезная в перспективе. И куда, спрашивается, Ленка его пристраивать собирается?.. Блин, бабы такие бабы! Вроде все из себя нежные-чуйствительные, а такие порой жестокие бывают... Леночка вернулась в ванную. Домылась. Все удовольствие от утреннего душа, впрочем, пропало совершенно, и привычные процедуры она делала чисто на автомате. Нехотя позавтракала — вместо каши, которую Федя собирался варить на пропавшем молоке, домовой быстренько спроворил роскошную яичницу «на восьми приправах», но ей чего-то кусок в горло не лез. Совсем было собралась уходить (у Саньки был выходной, а ей выпало дежурить), уже и за порог вышла, и дверь за собой закрыла, но тут вспомнила, что забыла на прикроватной тумбочке книжку, которую начала читать вечером. Федор зыркнул на вернувшуюся с полдороги хозяйку неодобрительно и буркнул: «В зеркало поглядись!» Лишний раз заходить в спальню было неохота — домовенок там, и Санька тоже, и еще неизвестно, кого ей сильнее не хочется видеть, — но вдруг дежурство выпадет пустое? Что тогда на работе делать, ворон за окном считать? Леночка открыла дверь. Дверь, заботливо смазанная Федором, даже не скрипнула, и она незамеченной заглянула в комнату. Санька сидел на краю кровати и тупо смотрел себе на колени. А на коленях у него, все тем же уютным клубочком, все так же сладко дрых домовенок. Леночка беззвучно сделала шаг назад и беззвучно притворила дверь. В конце концов, книжку и по дороге купить можно.