За багровым занавесом.

      До чего же странный факт – у призраков есть свои призраки. Обрывки воспоминаний, странным образом уцелевшие вместе с осколком души, проклятой к вечному недо-сущестованию. Мой некогда дом, Багровый Пик, стал шкатулкой таких осколков и охотно принял и меня в том числе, чтобы я коротал в нем свою вечность.       Я еще смутно помню первый день после моей смерти. Когда ты только-только перешел на ту сторону, память твоя еще свежа, и ты можешь о многом подумать, многое вспомнить и много передать Дому. А Дом, как ни странно, передает тебе. Это весьма трудно объяснить, но поначалу ты будто узнаешь что-то новое, что ранее тебе было недоступно или утеряно при твоей жизни, потому ты не мог узнать этого.       Дом передал мне многое, и я удивился тому, что никогда, как оказалось, не знал Багрового Пика. Когда мы с сестрой и родителями жили здесь, он казался мне огромным и пустым. Такое вполне можно объяснить, ведь в таком поместье семья из четырех человек и нескольких слуг попросту терялась.       Но я был одновременно поражен и огорчен тем, насколько наш дом всегда был многолюдным. Багровому Пику уже очень много лет, и за это время он пережил несчетное количество смертей. А посему в первый же день моего нового существования я увидел внушительно количество давно умерших обитателей. И, если признаться, иногда кого-то незнакомого я могу встретить в темных коридорах и по сей день.       Это нисколько не похоже на встречу старых, добрых друзей или бал. Никто не танцует, не говорит, не поет, не встречает теплыми родственными объятьями и не поздравляет со смертью, радуясь встречи. По-большому счету, никто друг друга практически не замечает и живет будто бы в своей особой вселенной, проходя сквозь стены, плывя по темным коридорам. Первое время я, если честно, ловил на себе посторонние взгляды, но интереса в них, конечно же, быть не могло.       Помню, как выходя из стены, столкнулся с какой-то полной дамой в вечернем и явно очень дорогом платье прошлого века. Не знаю, откуда, но я четко знал, что это мисс Ровенна – моя дальняя тетка, жившая здесь задолго до моего рождения. В первые годы моей потусторонней жизни я частенько натыкался то на двоюродных дедов, то на любовниц и любовников дальних теток и дядей… Узнал, что когда-то Багровый Пик принадлежал графу, имевшему тринадцать детей, и что младший сын убил своего отца. Что когда-то в доме жила всего лишь одна маленькая девочка и прислуга, пока ее братья и отец на другом континенте зарабатывали тяжелым трудом деньги. Я увидел, как под натиском огромной бури обрушивается крыша нашего поместья. Ее так и не залатали, хотя много раз пытались.       Как-то раз я стоял под снегопадом, валившимся с этой огромной прорехи. Я, будучи сам снежно-бледным, практически сливался со снежинками. Они проходили сквозь меня, как я мог проходить сквозь стены и потолки. Мне должно было быть холодно, во всяком случае, я это помнил на тот момент. Но я бы не смог сказать, что это значит.       Телесная память исчезает сразу же. Тогда, поначалу, я помнил, как мне на лицо падали капли дождя, но не помнил, какого это – чувствовать озябшую дрожь. Я помнил, как сильно ударился коленом, слишком быстро сбегая по лестнице, но не помнил, что такое боль. Я помнил, как целовал белокурую женщину, но не смог бы рассказать, что значит тепло чужого тела.       Я помнил, как любил тыквенный пирог, но никогда не описал бы, каков он на вкус. Я помнил флакончик с лавандовым маслом сестры, которым она пользовалась после ванны, но не смог бы описать его аромат… После смерти такие вещи недоступны. Я заметил это практически сразу, как и спустя несколько лет – тот факт, что пропадают и интерес, любопытство, печаль, горе, любовь…       А еще я практически сразу заметил, что у каждого призрака свой цвет. Мой – серебристо-снежный. А были еще теплый медовый, золотисто-серебряный, малиновый, бледно-зеленый, голубой, сиреневый…Но больше всего было окрашенных алым. Кроваво-алым. Такие не походили на других, в них было больше злобы, больше нечеловеческого, если, конечно, такое понятие к нам подобным в принципе можно применить. И тогда Дом шепнул мне, что это те, кто погибли здесь насильственной, жестокой смертью, в отличие от остальных – жертв старости и несчастных случаев.       И тогда я понял, что убийц под этой крышей взращивали не старшие. Их растил сам Багровый Пик.       Так что не мы с сестрой и не наши родители были владельцами поместья и даже не наши умершие предки. Багровый Пик владел нами. Поместье всегда играло нашими душами. И продолжает играть даже после нашей смерти. Каждый из нас постепенно утрачивал воспоминания и знания. Я больше не узнавал никого из своих «соседей», не мог вспомнить кусочки своей жизни, не говоря уже о чужих.       Дом не сразу стал мне показывать свои пьесы, а подождал, пока поблекнут, как и я сам, мои воспоминания, пока я не смогу сказать, было это со мной или с кем-то, жившим здесь полвека назад. Поначалу это кажется проклятьем. Настоящим. После ты убеждаешься, что так оно есть. А еще чуть погодя это становится самим твоим существованием – роль зрителя. На самом деле, кое-что можно считать везением: Багровый Пик практически никогда не повторяет свои постановки. Если бы я еще мог испытывать интерес к подобному, меня бы это порадовало.       В первый раз Дом показал мне очень теплое, но явно чужое воспоминание. Когда-то на втором этаже Багрового Пика была еще одна гостиная, больше и гораздо лучше той, что находилась на первом этаже. Она наполовину сгорела и после ее стали заставлять старой, ненужной мебелью. Я оказался в этой комнате, и Дом показал мне жемчужно-голубой призрак женщины. Она будто бы сидела на диване, который когда-то стоял в этой гостиной, но на деле ее прозрачное тело проходило сквозь перевернутое кресло и часть старого, потрескавшегося шкафа. Она улыбалась, а перед ней танцевала маленькая девочка в кружевном платье и огромной копной светлых кудряшек на голове, стянутых бантом. Настоящая кукла. Но я, кажется, оказался лишним в этой идиллии – женщина заметила меня, и ее призрачное лицо исказила жуткая, нечеловеческая гримаса. Как у алых призраков. А после и она, и маленькая девочка исчезли.       Однажды я оказался во дворе, и поместье вместе со мной было заметено снегом. По направлению к Пику медленно шло чье-то воспоминание – темноволосая женщина лет тридцати в сильно разорванном шелковом бежевом платье. Ткань на животе ее побурела, и за собой женщина оставляла кровавые следы. На снегу кровь и правда выглядит красиво. Женщина держалась окровавленной рукой за живот и шла слишком медленно, но, в конце концов, добрела до дверей Багрового Пика. Ей открыл призрак. Во всяком случае, таковым его видел я – мужчину в костюме прошлого века, темно-фиолетового, дымчатого цвета. Он подхватил женщину на руки, и в следующий же миг образы исчезли. Думаю, это были не мои воспоминания. Я случайно подсмотрел за чужими. Впрочем, сейчас я уже в этом не уверен.       Багровому Пику полюбилось показывать мне такие истории. Я видел, как сгорали в огне в разных комнатах поместья; как падали на пол призраки темно-зеленого цвета, попробовав приготовленный кем-то чай; как дрались на шпагах прямо перед дверями Пика двое молодых людей; как падали с лестниц и окон светло-голубые мужчины и женщины; как умирали на родильном ложе женщины и их дети.       Только изредка он приправлял мне мое существование чем-то светлым.       Помню, как Дом перенес меня на чердак. В тот момент он показался мне единственной светлой комнатой во всем поместье. Наверно, при жизни я думал также. Сантиметровый слой пыли не пощадил даже это уютно место, где повсюду – на полочках, столе, полу и шкафах – лежали игрушки, инструменты и чертежи. Я увидел там двух подростков, они смотрели через небольшой, явно самодельный телескоп на звезды через открытой окно. Девушка смеялась, отчего ее холодная и отчужденная красота немного теплела. Юноша же теплел лишь от одной ее улыбки. Пытаясь посмотреть вместе, они стукнулись лбами и нам короткий миг их лица оказались слишком близко – ровно настолько, чтобы девушка успела притянуть к себе своего спутника и поцеловать. В тот момент я вспомнил, кем они были.       Еще я смутно припоминаю, как один раз прошел через стену в главную гостиную и увидел на диване образ высокого, статного, но уже далеко немолодого человека. Его рыжие волосы были заплетены в хвост, на его коленях сидели две девушки, которых он обнимал за талию. Тогда в последний раз Дом нашептал мне на ухо потаенной знание – это девушки были близнецами. И его дочерьми. Это было спустя лет шесть после моей смерти.       Время, как мне однажды показалось, в этом доме течет совершенно по-другому. Иногда я думал, что умер лет сто назад, иногда – что только вчера. Сейчас я не слишком уверен, сколько времени прошло с момента моей смерти, но когда-то я смог бы сказать вплоть до часов, только если задумывался об этом. Дом мне нашептывал.       Багровый Пик путает наши воспоминания, эпохи, события, вновь погружая нас в них, делая из нас зрителей наших собственных и чужих жизней. И каждый раз, оказываясь в какой-либо комнате, на чердаке, в подвале, на лестнице ты не знаешь, что увидишь. Иногда это твои или чужие истинные воспоминания. А иногда поместье решает с тобой поиграть, переплетая собственный вымысел и правду.       Сегодня (вроде бы сегодня) я был в комнате, которая когда-то служила спальней нашим с сестрой родителям. Теперь тяжелую, резную деревянную мебель и окна покрывает толстый слой пыли. Некогда выкрашенные стены давно поблекли и раскрошились, открыв еще более древние слои краски. Думаю, останься я живым, без приложенного к носу платка не смог бы сидеть в этой комнате. Однако комната не была пуста: в деревянном кресле-качалке сидела девушка и качала младенца. Девушка казалась все равно что настоящей – легкий румянец, несмотря на общую и, видимо, природную бледность, длинные волны светлых волос, с которыми играл младенец. Она была одета в кружевное домашнее платье, и почему-то казалась мне смутно знакомой. Я точно когда-то знал ее, кто она, ее имя и историю. Видимо поэтому поместье показало мне это светлое создание. Если бы я еще умел, я бы испытал радость от того, что она мое воспоминание и не умерла в этом жестоком доме. В отличие от младенца. Кроваво-красный мальчик вот-вот должен был заплакать. Мне кажется, что я тоже должен его знать. Я протянул к нему свою серебристо-бледную ладонь, однако не успел коснуться: где-то на расстоянии дыхания промелькнула тень.       Сестра?..       Я оглянулся, но за спиной никого не оказалось. И кресло, в котором сидела девушка с призрачным младенцем, спустя секунду оказалось пустым.       Вскоре я очутился в ванной комнате, в надежде, что Дом больше ничего не станет мне сегодня показывать (а не все ли равно, где призраку скоротать очередные несколько часов?). Однако пересечь порог у меня не получилось, будто какая-то невидимая стена не пускала внутрь. И это было до смешного странно для того, кто спокойно мог проходить сквозь стены и потолки. Все же Багровый Пик не захотел отпускать меня. В середине ванной комнаты, которую ржавчина проела по плитам, зеркалам и кранам с самой ванной, стояли мальчик с девочкой. Девочка была явно старше и выше, ее длинные черные волосы были собраны в высокий хвост. Одной рукой она держала за руку мальчика, явно младшего по возрасту, но с такими же черными, слегка вьющимися волосам. Вторую же – за спиной. Она сжимала огромный кухонный тесак. - Что вам надо?.. – поместье очень редко позволяет услышать голос – жесткий, резкий, будто механический, заржавелый. Голос всегда один и тот же, неважно, через какой образ Дом говорил с очередным своим призрачным обитателем. Девочка и мальчик молчали. Только медленно, практически одинаково, подходили к ванне, откуда раздавался голос. Дом не позволил мне увидеть, кто в ней был – ванную будто заслоняла черная, дымчатая стена. Пара подошла и замерла на несколько мгновений. А спустя эти мгновения девочка резко занесла руку и с размаху опустила свой тесак на того, кто находился в ванной комнате. А затем еще. И еще… И между этими ударами Пик расщедрился на еще один голос: - Вы…чудовища… - проскрежетал он.       Видимо, это тоже мое воспоминание, хотя я, честно признаться, совсем подзабыл, кто эти мальчик с девочкой и почему Дом показывает это именно мне.       Я мог бы и дальше стоять, глядя как Дом повторяет одну и ту же сцену – как девочка несколько раз подряд опускает тесак на обитателя ванной. Но меня отвлекла тень. Опять.       Она снова промелькнула где-то совсем близко, и только тогда я понял, что меня зовут.       Люсиль.       Дом, удивительно, не стал сопротивляться и спокойно отпустил меня, растворяя образы девочки и мальчика. Чаще всего я вижу черный силуэт сестры за пианино нашей матери. Смерть забрала у нее все, кроме таланта к музыке. Мне иногда кажется, что играть она стала даже лучше, хотя, возможно, я уже несколько десятков лет не разбираюсь в тонкостях музыки. Люсиль почти никогда не смотрела на клавиши инструмента, и теперь ее неживой, туманный взгляд обычно обращен к покрытому толстым слоем пыли окну или к потемневшему, потрескавшемуся портрету нашей матери. На ее кроваво-красный, скалящийся призрак сестра никогда не смотрит, даже если мать стоит прямо перед пианино. Как сейчас.       Я никогда не знал (хотя и когда-то было очень любопытно), что показывал ей Дом и показывал ли вообще. Но я точно знаю, что некоторые мои пьесы она точно видела, хоть и не стояла рядом со мной. Тень. Она всегда давала о себе знать тенью, если была рядом.       Люсиль, ты ведь знаешь, что во всем этом кровавом доме только ты стала воплощением черного цвета? Ты не могла этого не заметить, а я долго не мог понять, отчего же так вышло. Ведь мы с тобой – одной крови. Одного греха. Одной лжи. Одной похоти. И цвет наш должен быть под стать всему этому – черным. Одинаковым. Так почему же я сливаюсь со снегом, а ты – с ночью?       Люсиль, моя дорогая сестра, я никогда не поверю, что душа твоя была настолько темной, что даже смерть не смогла очистить ее. Я никогда не смогу поверить в то, что был чище, чем ты. Через несколько лет, а может, десятилетий, остатки моего разума перестанут мучиться этим вопросом. И, возможно, я забуду наши имена, нас, всех обитателей этого дома, и стану лишь пустой, скитающийся по этажам эфемерной оболочкой. Но пока я здесь, рядом с тобой, я еще помню, что обещал тебе быть с тобой вместе. Всегда. И если бы я помнил, как это, я был бы безумно рад, что смог выполнить свое обещание. Ты позвала меня, чтобы сыграть очередной свой шедевр? Я буду думать, что так. Я еще помню, что ты после смерти матери очень часто звала меня послушать свою игру. Играй, Люсиль. Я вместо тебя буду смотреть на стоящий за твоей спиной камин. Хотя ты и так знаешь, что на нем написано. Amor vincit omnia.