Кровеносные сосуды

0. Почему гулям нельзя жить? Почему?.. i. Первые три месяца в семье Цукиямы были для Хинами самыми тяжелыми. Хотя и потом легче не стало. Домочадцы Цукиямы — демонстративно холодные и неприветливые — жили в старом поместье, которое располагалось на древней земле, а традициями уходило в еще более древнее прошлое. Это место казалось полностью оторванным от мира и как нельзя лучше им соответствовало. Они были Цукиямой, недвижимой горой, над которой нависла вечная луна. За первые месяцы в поместье Хинами узнала больше, чем за всю жизнь. Она проводила много времени с Мацумае, с которой занималась японским, учила основы английского, французского, итальянского и немецкого языков — хотя большинство немецких выражений Хинами узнала от Канае, и они были не там, что можно вычитать в книгах. Раньше ее образованием занимались родители, чьи знания соответствовали уровню средней школы. В четырнадцать лет Хинами хорошо понимала, что безграмотна, и занятия с Мацумае это только подтвердили. Хинами отставала почти по всем предметам. Со временем Хинами научилась хорошо читать, но подозревала, что никогда не догонит своих сверстников в математике. — Не расстраивайся, — сказала Мацумае, когда Хинами, поддавшись минутной слабости, поделилась с ней своими тревогами. — Точные науки тебе не пригодятся. Мацумае была терпеливой, расчетливой, холодной, но, в отличие от остальных членов семьи, ничуть не злой. Она обучила ее японскому и обществознанию, и родись Хинами в семье Цукияма, то после этих уроков ее бы отправили в школу Сейнан. Полученные знания должны были подготовить ее к выживанию среди людей. — Скажи, — поинтересовалась Мацумае через месяц после того, как Хинами прибыла в поместье, — у тебя уже идет кровь? Хинами не сразу поняла, что Мацумае имеет в виду, а когда поняла, то тут же покраснела и отрицательно покачала головой. О таких вещах она только читала. Мацумае нахмурилась, впервые позволяя чувствам отразиться на лице. — Тебе ведь уже исполнилось четырнадцать? Хинами кивнула. Мацумае приблизилась, осторожно коснулась ее плеча, талии. Поймала за запястье, чтобы взглянуть на ладонь, и тут же отпустила. — Ты выглядишь здоровой, — сказала Мацумае, задумчиво ее рассматривая. — Наверное, причина в стрессе. Этот раз был единственным, когда Мацумае упомянула обстоятельства, из-за которых Хинами оказалась в их семье. Хинами не говорили о том, зачем она здесь — она лишь знала, что Шу обсудил ее приезд со своими бабушкой и дедушкой. Расспросить Шу о том, чего от нее ждали, Хинами не удалось: сразу же после прибытия в поместье Шу впал в апатию и перестал разговаривать. Хинами, Канае и Мацумае изо всех сил старались его расшевелить. Периодически их попытки сменялись безнадежным отчаянием. Присутствие Хинами быстро стало необходимым: только ей удавалось его как-то расшевелить. На деле Хинами нечего было предложить семье Цукиямы, но когда Шу заболел, она единственная поддерживала в нем желание жить. И тогда смыслом ее существования стало не дать ему умереть. Если бы это оказалось ей не по силам, то от нее бы давно избавились. Шу хотел раствориться, сбежать, и те три месяца, проведенных Хинами у изголовья его кровати, были для нее самыми тяжелыми. Она сидела рядом, нередко в слезах, и медленно сходила с ума, думая о том, почему же Канеки не забрал ее с собой. Со временем она перестала задаваться ненужными вопросами и отказалась от несбыточных мечт ради того, чтобы сохранить рассудок. Канеки сделал свой выбор, и только это имело значение. Хинами научилась ненавидеть, и в глубине души она ненавидела Канеки. Ненавидела за то, что он бросил их с Шу, обрек их на существование в этом холодном неприветливом доме, за то, что обещал защитить, а потом оставил на произвол судьбы. Именно эта ненависть заставила ее повзрослеть. ii. Едва увидев прожекторы, Хинами понимает, что что-то не так. Стоящий рядом Канае вздыхает: он тоже это понимает. Возможно, о них узнали. — Нужно уходить. Хинами не отвечает. Выключенные прожекторы направлены в противоположную сторону от заброшенного здания, которое Канае выбрал в качестве наблюдательного пункта. Они решают затаиться у оконной ниши, чтобы сбежать, как только загорится свет. Канае с шумом выдыхает. Снимает перчатку, закусывает большой палец. — Ты что-нибудь слышишь? Хинами смотрит вниз, туда, где бродят голуби. Их много — примерно три отряда. Они беззаботно разговаривают: до Хинами доносятся планы о приближающейся вечеринке по случаю чьего-то дня рождения, сплетни о коллегах, жалобы о том, что из-за работы стало тяжело выкраивать время на личную жизнь. Хинами с трудом подавляет желание закатить глаза. — Ничего интересного. Канае что-то бурчит себе под нос. Хинами наклоняется к нему и отводит его руку ото рта. Канае хмурится, но не возражает, одевает перчатку обратно. Хинами знает, что перчатки довольно удобны и практичны, но сама их не носит: они напоминают ей о том мужчине с осунувшимся лицом, надевавшем их поверх обручального кольца. — Гляди, — говорит Канае, указывая в сторону. Хинами выныривает из задумчивости и видит четверых человек, выходящих из машины. Удивленно моргает: охота идет лишь на одного гуля, и трех групп для его поимки и так более чем достаточно. Новоприбывшие выглядят довольно молодо, так что возможно, они приехали просто понаблюдать. Хинами прищуривается: эти четверо кажутся странными даже для голубей. Канае сжимает руки в кулаки, втягивает голову в плечи. — Что-то здесь не так. Загораются прожекторы. Хинами с Канае тут же напрягаются, но свет направлен не на них, а на дверь магазина. Кто-то берет громкоговоритель и произносит стандартное «Вы окружены». Все происходящее кажется почти смешным: цель CCG — мясник, кормящий бедных гулей в этом районе. Знаменитый лишь тем, что работает в одиночку, он даже в самом расцвете сил едва дотягивал до А-ранга, а значит, понимает Хинами, сейчас начнется настоящая резня. Вздохнув, она переводит взгляд на тех четверых. У одного из них зеленые волосы, у другого — черные, у третьего — странно оранжевые. У последнего — судя по всему, главного в группе — волосы черно-белые, будто специально покрашенные в разные цвета. Он становится рядом с женщиной-голубем и указывает в сторону магазина. «Смотрите внимательно». Значит, они и в самом деле просто наблюдатели. Будто по команде, дверь распахивается. Хинами сразу же понимает, что сейчас произойдет что-то ужасное. На пороге появляется пожилой мужчина. Он работает в этом магазине уже около тридцати лет — дольше, чем большинство из присутствующих живет на свете. Лысый, он одет в мясницкий фартук и рабочие ботинки. Его лицо скрывает маска с изображением енота. Наступает тишина, во время которой он и следователи из CCG молча смотрят друг на друга. Хинами замечает, как замирает стоящий рядом Канае. Все заканчивается быстрее, чем за минуту. Енот снимает маску и падает на колени. В руке у него блестит нож. Он даже не вскрикивает. iii. В новостях о самоубийстве Енота не сообщается. На протяжении ночи и последующего утра Хинами находится на грани между истерикой и отчаянием. Вернувшись домой, Канае наливает им по стакану кровавого вина, — к которому ни один из них даже не притрагивается, — принимает душ, а потом, незадолго до рассвета, уходит к себе. Он не спит: до Хинами доносятся шорохи и звук шагов. К ее удивлению, около полудня Шу, будто заметив, что что-то не так, выходит из своего кабинета. Он выглядит так, словно не спал всю ночь. Шу убирает назад волосы, обводит взглядом гостиную. Останавливается на Хинами. Та все еще сидит перед бокалом вина, которое к этому времени уже сворачивается. Шу вздыхает: Хинами видит, как под тяжелым халатом едва заметно вздымается его грудь. — Ох… Хинами зажимает ладонью рот. Ей хочется плакать. Шу пересекает комнату, и Хинами мимоходом отмечает, что его волосы аккуратно причесаны. Мацумае уехала домой около шести часов назад, а значит, что расчесал он их сам. Шу подходит и останавливается перед Хинами. Одной рукой он придерживает полу халата, не давая тому распахнуться. Хинами поднимает на него глаза, и ей кажется, что ей снова четырнадцать, и она потерялась. — Что-то случилось? Хинами кивает, чувствуя, как в глазах встают слезы. Она убирает руку ото рта, берет со стола бокалы и выливает их содержимое в раковину. Небрежно полощет и ставит в сторону, чтобы помыть позже. Когда она оборачивается, Шу все еще смотрит на нее. Его глаза красные от усталости. — Что именно? Открывается дверь. В коридоре, ведущем в две спальни — одна из которых принадлежит Хинами — появляется Канае. Его губы накрашены таким ярким оттенком красного, которого Хинами еще никогда не видела. — Гуль из семнадцатого района… Енот… — Раппиякуда-сан? — недоуменно моргает Шу. «О, нет, — думает Хинами. — Они были знакомы». У нее перед глазами все плывет, и она вытирает слезы рукавом. — Да. — Вот как, — невозмутимо, но вместе с тем понимающе отзывается Шу. — Надеюсь, у него была хорошая смерть. Его слова заставляют Хинами поднять на него взгляд. Шу смотрит вниз. Его губы растянуты в сухой, тусклой улыбке, а длинные волосы рассыпались по плечам, спадая на лицо. Хинами моргает. Заставляет себя вдохнуть. — Он умер так, как и хотел. — Хинами знает, что говорит. Шу встречается с ней взглядом, и у нее перехватывает дыхание. Шу впервые за последние полгода — за все время с их переезда в Токио — так оживлен. Его улыбка становится шире, искреннее. — Ясно, — говорит Шу, обращаясь не только к ней, но и Канае, который смотрит на них широкими от удивления глазами. — Тогда у него была хорошая смерть. Хинами тяжело сглатывает, с нарастающей растерянностью наблюдает за тем, как Шу подходит к кофеварке, открывает крышку. Проверяет количество воды, выбрасывает старый фильтр. Проверяет гриндер на наличие кофейный зерен. Хинами переводит взгляд на замершего на пороге Канае. Его рот слегка приоткрыт, будто он хочет чего-то сказать, но не решается. Хинами хорошо его понимает. Они с Канае давно не видели Шу таким энергичным; все происходящее кажется волшебством, способным разрушиться от любого неверного слова или жеста. Канае заходит в комнату, выдвигает стул и садится, не отводя взгляда от Шу. Его глаза, подведенные белым карандашом, кажутся огромными. Должно быть, Канае только накрасился: черты его лица смягчились, хоть Хинами и не знает, как и чем он этого добился. Звук закрываемой крышки снова привлекает ее внимание к Шу. Тот включает кофеварку, оборачивается, перехватывает упавшую на лицо прядку волос и рассеяно теребит ее в руке. Поднимает взгляд и безучастно смотрит на них с Канае. Шу выглядит так же, как Хинами, когда наблюдает за его работой за компьютером: равнодушно, но осознанно. Хинами хочется протянуть руку, хочется обнять его, этого странного, непривычного Шу, который делает кофе, осознавая их присутствие. — Вы впервые видели чье-то самоубийство? — спрашивает Шу, когда в кофейник начинает капать кофе. Хинами кивает. Канае, к ее удивлению, тоже. Выражение лица Шу смягчается. В это мгновение он выглядит спокойным и очень, очень добрым, и эта доброта только подчеркивает его болезненность. Он слишком худой, слишком костлявый. На впалом лице его глаза кажутся огромными, а скулы — острыми, резкими. Обычно Шу кажется равнодушным, временами — измученным. А сейчас… Его лицо светлеет. Он широко улыбается, и эта улыбка, теплая и живая, освещает его глаза. Представший перед ними Шу не тот Шу, к которому они привыкли, но и не цветочный человек Хинами, и не тот Гурман, которого знал Канае. Это кто-то другой. — Я видел, как моя мать покончила с собой, — тихо и мягко говорит этот чудесный незнакомец. — Нет ничего плохого в том, чтобы скорбеть. iv. После этого разговора что-то меняется. Хинами не знает, что и почему, но этого невозможно не заметить. Шу начинает разговаривать. — Ты выросла, — говорит он, когда Хинами расчесывает ему волосы. Хинами смотрит на отражение в зеркале, ловит его взгляд и тяжело сглатывает: она не привыкла, что Шу уделяет ей столько внимание. Тот не моргает, не отводит глаза. Хинами и забыла, какой он проницательный и как хорошо ее знает. — Спасибо. Нет, Шу не идет на поправку. Он сознательно пытается не замыкаться в себе, но все чаще становится вялым, безжизненным, и количество писем, которые отправляет для него Хинами, стремительно уменьшается. За такими днями следуют долгие ночи, на протяжении которых Хинами с Канае не решаются оставить Шу одного. Но она понимает, что в глубине души Шу, как и она сама, как и Канае, тянется к чему-то большему. Они, как цветы, тянутся к солнцу. Через две недели после смерти Енота Хинами застает их на кухне. Шу стоит у кофеварки. Он никогда не садится на высокие барные стулья, и Хинами иногда кажется, что он боится с них упасть. Канае сидит спиной к ней. На нем нет пиджака — одна лишь рубашка, а его неуложенные волосы слегка вьются. Шу протягивает руку и поглаживает его по голове. Хинами понимает, что стала свидетелем чего-то личного, не предназначенного для чужих глаз. Она хочет уйти, но не может пошевелиться — прямо как во время самоубийства Енота, хотя эти ситуации в корне отличаются. Шу выглядит спокойным, безмятежным. Лица Канае Хинами не видно, но она представляет, какие эмоции оно сейчас выражает. Удивление. Боль. Обожание. Канае не противится, когда Шу зарывается пальцами в его волосы. Хинами знает, что в их мире каждое прикосновения имеет свое значение. Так Шу проявляет свою доброту, заботу, нежность. Он говорит что-то по-немецки, и Канае ему отвечает. У них разное произношение. Шу говорит что-то еще, и Канае смеется — легко и счастливо. Хинами впервые слышит его смех, и ей хочется увидеть, какое у него сейчас лицо. Наверное, понимает она, такими они были раньше. Губы Шу неторопливо растягиваются робкой, но искренней улыбке. Канае что-то ему говорит — тихо, отрывисто. Он перехватывает руку Шу, прикладывает ее к своей шее в жесте полного и безоговорочного доверия. Шу не возражает. Впервые за последние недели Хинами улыбается. v. Они используют имя Цукиямы для всего. В квартире они зарегистрированы как Цукияма Канае и Цукияма Хинами. Окружающие принимают их за брата и сестру. Хинами пришлось подделать документы: ее самой, по сути дела, даже не существует. Если она воспользуется своим настоящем именем, то тут же привлечет внимание CCG. Никто никогда не называл ее по фамилии, и Хинами даже не уверена, известна ли она еще кому-нибудь кроме Шу и Камико. Наверное, ей следовало бы чувствовать грусть, но она ее не чувствует. Как Фуегучи она никто. У гулей нет никаких прав. Они хуже, чем животные, хуже, чем голодные бешеные псы, с которыми люди их так часто сравнивают. — Ему не следовало брать тебя в семью, — прямо сказала ей Мацумае два с половиной года назад. Она не уточнила, кто именно — это и так было ясно. Хинами простодушно спросила: — Почему? Мацумае положила перед ней гэнко-ёси (п/п.: японская линованая бумага для письма). — Ты знаешь, что такое «права человека»? Хинами молча взяла механический карандаш и закусила губу. Она уже поняла, что тема урока ей не понравится. — Нет. — Тогда этому я тебя сегодня научу, — сказала Мацумае. Суть заключалась в том, что у гулей прав на жизнь меньше, чем у любого живого существа, будь то даже травинка. По закону их полагается убивать на месте, а тех, кто их защищает или как-то им помогает — тут же арестовывать. Гули не достойны дышать с людьми одним воздухом. — Я так не думаю, — сказала Хинами и тут же поняла, что разумнее было бы промолчать. Мацумае взяла ее за запястье, меняя наклон кисти. На васи (п/п.: традиционная японская бумага) капнули чернила. — Существование, — сказала она, указывая на васи, — не представляет собой ценности. В поместье Цукиямы ничего не менялось. Хинами часами училась каллиграфии и правоведению. Иногда на ее уроках присутствовали Шу или Канае. Канае, как она потом поняла, посещал только те уроки, которые были связаны с японским законом, а Шу… с Шу нельзя было быть уверенным, где он находился на самом деле. — Хинами-сан. Хинами моргнула и отвела взгляд от чемодана. На пороге комнаты, которую она звала своей на протяжении последних двух лет, стояла Мацумае. Освещенная лучами полуденного солнца, ее фигура отбрасывала длинную тень. На следующий день Хинами с Канае и Шу должны были уехать в Токио. — Ему не следовало брать тебя в семью. Хинами кивнула: она это прекрасно понимала. Они гули. У них нет прав, и они не представляют собой никакой ценности. — Но он взял, — ответила она. Только это и имело значение. vi. За несколько дней до начала Золотой недели Хинами возвращается домой и находит Шу в гостиной. Он одет в огромную юкату, а его рука перепачкана в крови. На диване перед ним сидит Канае и заметно дрожит, прижимая в уху кухонное полотенце. Его глаза крепко зажмурены. Услышав, что она вошла, Шу поднимает на нее взгляд. — Хинами-чан, — спокойно и сосредоточено говорит он. — Пожалуйста, принеси костный мозг. Хинами откладывает в сторону ящик для писем и уходит на кухню, где открывает холодильник и берет с полки полупустую дозу. Открывает ее, кладет крышку в раковину. Комнату тут же наполняет металлический запах свернувшейся крови. — Мне разогреть его? — Нет, — отзывается Шу, и только тогда Хинами замечает, что он не бормочет, как обычно, а говорит ясно и четко. — Принеси как есть. Хинами подходит к дивану. Шу коротко кивает в знак благодарности и берет у нее дозу. Хинами по запаху понимает, что и на полотенце, и на его ладони — кровь Канае. — Открой рот, Канае, — говорит Шу и чистой рукой достает кусочек мозга. Канае вздрагивает, но подчиняется и послушно глотает, когда Шу кладет еду ему в рот. Как только мозг заканчивается, Шу передает дозу обратно Хинами. — Что случилось? Канае резко говорит что-то по-немецки. Шу смотрит на него, ожидая, что тот объяснится, а затем переводит взгляд на Хинами. В его глазах что-то вспыхивает. — Голуби. — Где, здесь? — невольно насторожившись, спрашивает Хинами. Канае втягивает голову в плечи и убирает полотенце. В его ухе зияет рваная рана, которая уже не кровоточит, но еще и не заживает. Канае комкает полотенце, сжимая его так сильно, словно хочет разорвать на части. Смотрит на свои колени. — В Пятом районе, — натянуто говорит он, и его голос звучит выше обычного. — Они расширяют свое влияние. Хинами тяжело сглатывает, чувствуя, как бешено бьется ее сердце. Шу не кажется удивленным — то ли потому, что он что-то знает, то ли потому, что вообще редко удивляется. — Подождите-ка, — говорит Шу и смотрит в сторону своего кабинета. Его взгляд непривычно сосредоточен. — Мне нужно… Не договорив, он уходит к себе. Сквозь приоткрытую дверь слышен звук перекатываемого по ковру стула, который сопровождается кликаньем мышки. Хинами с Канае смотрят друг на друга. Канае выглядит ужасно, а на лице у него написано замешательство. Хинами тоже сбита с толку. Она знает, что Шу не обязан им ничего объяснять, но он никогда не вел себя так непредсказуемо. Хинами глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться. Выдыхает. Канае прижимает колени к груди, и Хинами замечает, что у него босые ноги. — Тебе нужно еще поесть. — Ja, — говорит Канае и выжидающе протягивает руку. — Пожалуйста, принеси ложку. Я доем то, что здесь осталось. Хинами восхищает его неприхотливость в еде: сама она свернувшуюся кровь не любит. — Хочешь, я разогрею? Наступает короткое молчание. — Нет. И так сойдет, — через мгновение отмахивается Канае. Хинами отдает ему дозу и уходит на кухню. Она берет ложку, а затем, задумавшись, достает из холодильника упакованную в пластиковый пакет почку. Кладет ее на тарелку вместе со столовыми приборами и возвращается к Канае. Передает ему ложку и садится рядом. Канае недоуменно моргает и громко выдыхает носом. Они едят в тишине, нарушаемой лишь стуком клавиш, доносящихся из кабинета Шу. Канае заканчивает первым. Его ухо медленно заживает, а кровь от ранения, уже высохнув, стягивает кожу и волосы. Канае потирает левый глаз. — Тебе нужно в душ. — Ja, — соглашается он и смотрит на дверь в кабинет Шу. — Но он сказал подождать. Хинами смотрит на свою тарелку. Разрезает оставшийся кусок почки на две части и кладет большую из них в рот. Прожевывает и глотает. Они ждут. vii. Хинами мало знает о том, какой была жизнь Шу и Канае до ее появления. Она знает, что Шу был Гурманом, знает, что он помогал Канеки, и примерно представляет, в каких условиях он вырос. А еще она знает, что Канае провел свое детство в Мюнхене или в его окрестностях, запертый дома. Они с Шу похоже сражаются и, вероятно, приходятся друг другу родственниками. Наверное, из-за этого чувства Канае неуместны, но Хинами уверена, что Шу не отвечает на них взаимностью — возможно, даже не знает о них. Шу, как она уже давно поняла, невероятно умен и проницателен, но совершенно слеп, когда дело касается его самого. Что и приводит их к теперешней ситуации. Бунко, одетая в черный плащ, отпирает входную дверь и снимает кожаные ботинки — тоже черные, разумеется. Хинами удивлена, что у Бунко есть ключи, но куда больше она удивлена тому, что вместе с ней в квартиру заходит человеческая девушка с камерой руках. Та ловит на себе взгляд Хинами, широко улыбается и машет. Хинами замирает в дверях своей комнаты, потеряв дар речи. Канае выходит из душа — кроме полотенца на нем ничего нет, — и выглядит так, словно сейчас взорвется. — Какого… Дверь в кабинет распахивается, и на пороге появляется Шу. Он молчит, но не заметить его невозможно — то ли потому, что Хинами привыкла к его присутствию, то ли потому, что Шу, несмотря на свою болезнь, обладает неоспоримым обаянием. Растрепанный и все еще одетый в огромную юкату, которая смотрится на нем просто нелепо, он оглядывает их с таким видом, будто находится в своем фамильном поместье. — Я и забыл, что у нас всего четыре чашки, — наконец говорит он и босиком идет на кухню. Впервые за долгое время Хинами хочется спрятать лицо в ладонях. Канае открывает рот, чтобы что-то сказать, но осознает, что не одет, и поспешно скрывается в своей комнате. Бунко смеется и расстегивает плащ, а человеческая девушка поудобнее перехватывает камеру, с нескрываемым интересом оглядываясь вокруг. Шу с невозмутимым видом делает кофе. Происходящее заставляет Хинами прийти в себя. Она подходит к Бунко и предлагает взять ее плащ, но та только отмахивается и улыбается, обнажая зубы. Девушка проходит на кухню и вскарабкивается на барный стул. Кладет локти на стол и смотрит на Шу: тот как раз достает из шкафа кофейные чашки. — Плохо выглядишь, Цукияма-кун. Хинами морщится, не решаясь взглянуть на Бунко, которую наверняка забавляет все происходящее. — У нас нет ни молока, ни сахара, — отзывается Шу и смотрит на чашки. — Ничего, — невозмутимо отвечает девушка. Ее поведение наводит Хинами на мысли, что они с Шу хорошо знакомы. — Все равно здесь живут одни гули. Шу не отвечает, молча наблюдая за работающей кофеваркой. Бунко садится, облокачивается на столешницу. Она все еще в плаще с накинутым на голову капюшоном. Девушка настраивает камеру, кладет ее на стол. Хинами кажется, что она сходит с ума. — Шу, — говорит Бунко лениво и так бесцеремонно, что Хинами бросает в дрожь. — Тебе не идет герб клана Такеда. Шу снова ничего не отвечает. Появляется Канае, одетый в белые брюки и красный свитер, и небрежно убирает с лица мокрые пряди. Он явно нуждается в стрижке: волосы за его раненным ухом оборваны. — Что они здесь делают, Шу-сама? Шу оборачивается, слегка наклоняет голову. Волосы свободно спадают ему на лицо. Хинами рассеяно думает, что он выглядит так, словно сошел с одной из висящих в поместье картин. — Твое ухо не зажило, — говорит Шу тем же тоном и с той же интонацией, как до этого заметил про отсутствие чашек, молока и сахара. — Поешь. Канае разводит руками, раздраженно бросает что-то по-немецки — наверняка, что-то резкое. Хинами порывается с ним согласиться, но в это мгновение Шу моргает и резко приходит в себя. — Канае. Кажется, мир замирает. Хинами с силой прижимает руки к коленям, а Канае застывает: Шу смотрит прямо на него, и его взгляд ясный, настороженный. Он не двигается с места, но они оба чувствуют, что перед ними совершенно другой человек — проницательный, наверное, добрый, и явно привыкший к тому, что его слушаются. Хинами совсем не знает этого Шу. — Поешь. Коротко кивнув, Канае огибает столешницу, подходит к холодильнику и вытаскивает с верхней полки кусок мяса. Шу внимательно наблюдает за ним. Волосы все еще спадают ему на лицо, но он даже не пытается их убрать. Хинами переводит взгляд на Бунко и на человеческую девушку. У последней в руках камера: кажется, она раздумывает над тем, фотографировать ей или нет. Лениво улыбнувшись, Бунко прижимается щекой к сложенным рукам. — Ты так похож на свою маму. Шу смотрит на Бунко и мягко улыбается. Раздается щелчок фотоаппарата. Хинами кажется, что мир сошел с ума. viii. Оказывается, что человеческую девушку зовут Хори Чие, и что она училась вместе с Шу в школе. Хинами никогда бы не догадалась: Чие выглядит даже младше нее. — Вы были… — начинает Хинами, слишком поздно понимая неуместность своего вопроса, — …друзьями? Чие пожимает плечами и крутит в руках кружку. — Я продавала ему информацию, — говорит она. По ее тону понятно, что она в курсе случившегося с Канеки. Хинами с Чие пьют кофе на диване в гостиной. Канае сидит напротив них и на удивление смирно ест ребра. Шу и Бунко ушли в спальню, чтобы Шу мог переодеться. Шу готовит невероятно вкусный кофе — вкуснее Хинами пробовала только в Антейку. Хинами не знает, как это ему удается: они с Канае делают все точно так же, но кофе у них выходит куда хуже. А Шу, кажется, даже не замечает, что они любят его кофе. Наверное, думает Хинами, ей нужно уделять больше внимания тому, что Шу замечает, а не тому, что не замечает. С этими мыслями Хинами ставит чашку на стол и бросает взгляд в сторону комнаты Шу. Оттуда не доносится ни звука. Она встает, тут же привлекая внимание Чие и Канае, извиняется и заходит в кабинет. Там темно: монитор не горит, а портьеры плотно задернуты. Хинами на мгновение замирает около двери в спальню — та закрыта, но не плотно, и в узкую щель проскальзывает луч искусственного света. Хинами прислушивается. До нее доносится шелест ткани. — Бунко. Сердце Хинами замирает — и шелест тоже. — Да? Кто-то двигается, шурша одеждой. — Насчет Раппиякуда… Слышится раздраженное цоканье. — Не двигайся. — Бунко. Воцаряется тишина, нарушаемая лишь шорохом одежды. Шу вздыхает — Хинами понимает, что вздыхает именно он, потому что мгновение спустя Бунко заговаривает: — Он понимал, что его время на исходе, — тихо произносит она. — Ты же знаешь, что нас этому учили. — И? Бунко усмехается. Слышатся шаги. — Сядь. У тебя волосы растрепались. Хинами оглядывается через плечо. Чие и Канае пристально за ней наблюдают. Слегка поморщившись, Хинами поворачивается к ним спиной и слышит голос Шу, негромкий, но сосредоточенный, какой бывает у него тогда, когда он полностью осознает происходящее. — Стоит ли мне просить у него помощи? Воцаряется молчание. До Хинами доносится лишь тихий шелест расчески по длинным волосам. Она тянется к ручке двери, раздумывая над тем, стоит ей входить или нет. Ее останавливает ощущение того, что происходящее в спальне не предназначено для чужих глаз. Не в романтическом смысле — Хинами не сомневается, что они оба знают о ее присутствии, — а в каком-то другом. К ее удивлению, Бунко вздыхает. — Как твоя учеба? Хинами недоуменно моргает, а Шу отвечает: — Не беспокойся о ней. Расческа затихает. — Шу. — Ко… — Шу громко вздыхает. Раздается стук. — Ты сам понимаешь, что находишься не в том положении, чтобы чего-то требовать, — зло говорит Бунко, и ее голос звучит как никогда живым. — Здесь есть зеркало, — сухо отзывается Шу. Рука Хинами по-прежнему поднята. Шу с Бунко явно о чем-то спорят, хоть она и не понимает, о чем. Раздаются шаги, шорох волос, расчески. Бунко низко напевает себе что-то под нос. — Тебе нужно поесть. — Бунко! — резко выдыхает Шу. — Шу, — звучит ему в тон. Они оба злятся. Хинами кажется, что сердце сейчас выскочит у нее из груди. За все то время, что они с Шу знакомы, она никогда не слышала его таким. Хинами чувствует беспомощность, сродни той, которую чувствовала, когда ругались родители. Она хочет остановить их, но боится. Ей кажется, что она ничего не может сделать. Бунко первой нарушает затянувшееся молчание. — Асахи-сама не… — Знаю, — резко, зло отзывается Шу, и Хинами давно не слышала столько чувств в его голосе. — Но я заставлю его выслушать… — Это сложно, — не менее зло перебивает Бунко. — Ты не выходил из дома больше двух лет… — Я думал, ты не хотела… — говорит Шу с такой горечью, что у Хинами тяжелеет на душе. — Какой же ты дурак! Снова воцаряется тишина. У Хинами в глазах стоят слезы, а ее поднятая рука дрожит. Она хочет убежать. Она хочет… — Я хочу… — неуверенно говорит Шу и шумно сглатывает. — Я хотел… Бунко вздыхает. Всхлипывает. Хинами с ужасом понимает, что они оба плачут. Она плачет с ними. — Мы не получаем того, чего хотим, — говорит Бунко. — Мы гули. Шу громко смеется, и его смех заполняет всю квартиру. В нем слышна старая боль. ix. Хинами всегда знала, что мир несправедливо жесток. Родители изо всех сил пытались оградить Хинами от этой жестокости, и она не винит их за неудачу: у них были хорошие намерения, и они старались, как могли, как и полагается любым родителям. Хотя бы это они сделали правильно. Хинами считает, что ей повезло с родителями. Они — единственное с чем ей повезло в жизни. Несмотря на всю свою власть и богатство, семья Цукияма и другие аристократы никогда не пытались защитить от этой жестокости своих детей. Напротив, ее вбивали в них с ранних лет, чтобы те никогда не забыли, что значит быть гулем. Хинами уже потеряла счет тому, сколько раз Камико била Шу и Канае. Асахи тоже их бил, хоть и не так часто. Но Хинами не столько беспокоила жестокость происходящего, сколько понимание того, что и Шу, и Канае давно с ней смирились. Иногда Канае инстинктивно пытался закрыть лицо от ударов, за что его били только сильнее. Шу не сопротивлялся, позволяя творить с собой все что угодно. Когда Хинами и Мацумае разрешалось привести их в порядок и обработать раны, Канае частенько плакал. Так Хинами научилась различать, когда он плачет по-настоящему, а когда напоказ. Шу никогда не плакал, но становился таким покорным, что было ясно: мысленно он очень далеко. Хинами кажется, что он начал ограждаться от происходящего задолго до своей болезни. Хинами никогда не забудет, как почти шесть месяцев спустя после переезда она протянула руку, чтобы убрать волосы со лба Шу. Его веки были закрыты, а лицо расслабленно. От его вида у Хинами перехватило дыхание, и тогда она впервые нарушила данное самой себе обещание, что ни при каким обстоятельствах она не заплачет на глазах у обитателей этого дома. Она никогда, даже во сне, не видела Шу таким спокойным. Он казался счастливым. Хинами знала, что мысленно он где-то далеко, там, куда никто не может за ним последовать. Тогда она впервые испугалась, что он никогда не вернется. И впервые почувствовала себя в полном одиночестве. x. Шу выглядит потрясающе. Бунко переодела его в принесенный с собой костюм, застегнула на манжетах запонки, отвлекая внимание от худобы запястий, и собрала его волосы в хвост. Шу слишком костлявый, слишком бледный, но Бунко умело скрыла эти недостатки одеждой в своих излюбленных черно-белых тонах. Шу все еще выглядит нездорово, но его можно принять за человека, утомленного тяжелым перелетом. Чие фотографирует, но не Шу, а Канае, у которого такой вид, словно случилось что-то невероятное. Впрочем, и сама Хинами отвыкла видеть Шу в костюмах. Пока они жили в поместье, Мацумае предпочитала одевать его в своем излюбленном японском стиле. Самому Шу было все равно, что носить — лишь бы не мерзнуть. Бунко проходит на кухню, оставив Шу в гостиной. Шу смотрит на стоящую у двери обувь. — Ты и в самом деле готов выйти на улицу? — спрашивает Чие. Шу не удостаивает ее взгляда. Он неотрывно смотрит на свои туфли. Хинами интересно, помнит ли он еще, как их надевать. Шу ни разу не выходил из квартиры с тех самых пор, как они переехали в Токио. Канае вздыхает. Порывается встать. — Шу-сама… Бунко возвращается в комнату. В руках у нее тарелка нарезанных кубиками мышц — последняя еда, что у них осталась. Шу переводит взгляд на тарелку, а затем на Бунко. Та невозмутимо встречает его взгляд. — Это необязательно, — ровно говорит Шу. — Дедушке не понравится наш разговор. — Очень даже обязательно, если ты не хочешь умереть из-за того, что не сможешь заживить раны, — резко отзывается Бунко. — Подождите, — говорит Канае. Все, включая Шу, оборачиваются к нему, но он смело встречает их взгляды, своим поведением напомнив Хинами Шу. Канае волнуется: это чувствуется в каждом жесте, во взгляде, в выражении лица. — Вы хотите обратиться за помощью к Цукияме-сама? — срывающимся голосом спрашивает он. — По поводу голубей? Шу не двигается, но как-то весь сжимается, ссутулившись. — Дедушка, — медленно произносит он, — найдет из этой проблемы куда лучший выход, чем я. Он отворачивается. Смотрит на туфли. Канае замирает с приоткрытым ртом, и выглядит так, словно ему невыносимо больно. И тогда Хинами не выдерживает. Раньше ей всегда удавалось держать себя в руках, но сейчас она внезапно понимает, что больше не может выносить происходящего. Она не может отпустить Шу. Не может допустить, чтобы он ушел. — Не ходи туда! — говорит она, и не узнает собственного голоса. — Не бросай меня! Шу резко оборачивается и смотрит на нее широкими от удивления глазами, в которых мелькает жуткий страх и что-то еще, и Хинами видит, как кусочек мозаики наконец-то встает на свое место. — Прости, — говорит Шу. Его голос звучит так, словно Шу умирает, но он никогда еще не выглядел таким живым. — Я должен это сделать. xi. Ничего... Если я буду жить?.. xii. От Шу ничего не слышно уже двадцать четыре часа. Хинами с Канае с самого начала знают, что им не удастся за ним последовать. Оставшаяся с ними Чие смотрит телевизор, которым они никогда не пользовались. Чие не говорит, почему она все еще здесь, а Хинами и не спрашивает. Она слишком расстроена, слишком волнуется за Канае — тот заперся в своей комнате и не выходит оттуда с тех самых пор, как Бунко и Шу уехали. Шу пытается как-то спасти положение, пытается не дать голубям добраться до них с Канае. Сейчас Хинами горько жалеет об их вылазках. Она думала, что будет полезно побольше разузнать о следователях, думала, что эта информация поможет им с Канае защитить Шу. Она думала, что на что-то способна. Что она выросла. Хинами понимает, что совершила ту же ошибку, что Тоука, Канеки и ее родители. Она прижимает подушку к груди и смотрит в потолок. Бунко, конечно, вряд ли допустит смерти Шу, но как она может ей помешать? Бунко воспитана в тех же традициях, что и Енот. А Енот совершил ритуальное самоубийство, как и мать Шу. Шу, если верить окружающим, очень на нее похож. — Эй. Хинами опускает голову и видит прямо перед собой Чие. Та становится спиной к включённому телевизору, и на ее лице написано равнодушие, которое с натяжкой можно принять за вежливый интерес. Хинами ненавидит ее, ненавидит так сильно, что едва сдерживает свой кагуне. — Не хочешь ничего спросить? Хинами с силой закусывает губу, чтобы не сорваться. — Нет, — говорит она с нескрываемой злостью. — Это не в нашем стиле. — Серьезно? — спрашивает Чие, наклонив голову, и слегка хмурится, словно задумываясь. — Тогда Цукияма-кун еще страннее, чем я думала. — Что ты имеешь в виду? — невольно вырывается у Хинами. Чие садится рядом с ней на диван, оставляя между ними небольшое расстояние — то ли из вежливости, то ли потому, что ей так удобнее. — Он всегда спрашивает, — говорит она, снимает с шеи ремень от камеры и кладет ее на кофейный столик. — Я впервые встречаю кого-то, кто бы задавал так много вопросов. Хинами удивленно моргает. Чие права. Шу о многом спрашивает — если вообще разговаривает. Хинами припоминает, что когда-то он говорил очень много. Она сглатывает и тихо спрашивает: — Каким он был раньше? Чие не уточняет вопрос, но смотрит на Хинами так, словно никогда не видела ничего интереснее. — Ты не знала его до болезни? Хинами отрицательно качает головой. Она знала, каким был Гурман, которого люди ненавидели и боялись, знала Цукияму-сана, который помогал им с Канеки и изо всех сил пытался облегчить тому жизнь. Ни один из них не был ее Шу. Чие улыбается и тянется за камерой. Нажимает на маленькую кнопку, и на экране появляется последняя сделанная фотография, на которой запечатлен Шу, стоящий около входных дверей. Он оглядывается через плечо, угловатый, одетый в непривычный для него черный цвет, но такой настоящий, такой живой. — Я распечатаю тебе экземпляр, — говорит Чие, поворачивая камеру так, чтобы Хинами было лучше видно. — Бесплатно. xiii. Шу возвращается домой один. Хинами встает ему навстречу. Она знает, что выглядит ужасно: она не спала, не принимала душ и не переодевалась уже больше суток. Шу выглядит нормально, хоть на нем и нет пиджака. Он закрывает за собой дверь. Смотрит на Хинами, на Чие, которая спала на диване и только что проснулась. Смотрит на Канае — тот наконец-то выходит из своей комнаты. Растрепанный, взъерошенный, Канае напоминает дикого зверька. — Где Бунко? Во взгляде Шу, обращенном на Хинами, нет ничего кроме глубокой пустоты, так непохожей на его обычное равнодушие. Шу разводит руками, и ключи от квартиры с лязгом падают на пол. Хинами замечает, что под ногтями у него запеклась кровь, с манжет исчезли запонки, а рубашка выглядит подозрительно новой. Должно быть, Шу воспользовался своим кагуне. Хинами принюхивается. На нем не его кровь. — Шу-сама… Он качает головой. — Цукияма. Канае молча садится на диван. Хинами кажется, что ее сейчас вырвет. На лице Шу расплывается улыбка — широкая, пустая и очень, очень грустная. Вспыхивает камера. — Я немного испачкался. Это не Шу. Это Гурман, по которому Хинами никогда не скучала. Он смеется, театрально разводит руками. У нее перехватывает дыхание. — Кажется, я потерял форму, — говорит он и снова смеется, как одержимый. Хинами делает шаг вперед. Еще один. И еще. Шу продолжает хохотать. Краем глаза Хинами видит, что Канае встает, дрожа, как осиновый лист. Она сглатывает и берет себя в руки. — Цукияма... сан? — Хинами так долго не называла его по фамилии, что запинается с непривычки. Шу смотрит на нее. Хинами протягивает ему руку. — Цукияма-сан? Его ноги подкашиваются, и он с глухим стуком опускается на колени. Хинами бросается вперед и успевает подхватить его под руки, не давая упасть. Вблизи ей видно, что его ногти поломаны и сорваны. Когда Шу перестает смеяться, Хинами неосмотрительно поднимает на него взгляд. Его лицо залито слезами. Хинами берет его за плечи, притягивает ближе. Чувствует, как он вздрагивает. Он весь — одни кожа да кости. Хинами смотрит в потолок, и чувствует, как его пальцы судорожно сжимают ткань ее одежды. Он тихо стонет. Хинами старается не думать о родителях в присутствии Шу, но сейчас она невольно вспоминает маму. Вспоминает, как держалась за ее юбку и как уверенно себя тогда чувствовала. Эта уверенность пропала, когда мама пожертвовала ради нее жизнью. Хинами кусает губу, обнимает Шу за плечи и закрывает глаза. Шу издает еще один стон. — Цветочный человек. Он плачет. xiv. Шу решает, что им пора вернуться в поместье. Никто не возражает. Хинами не нравится в Токио, не нравится, когда вокруг столько людей. Она даже не знает, зачем они вообще сюда приехали. Шу она об этом никогда не спрашивала, потому что знала, что он бы не ответил. Не потому, что не хотел, а потому, что не мог, пока его дедушка был жив. Как выясняется немного позже, Шу заочно учился в университете Тодай на юридическом, одновременно ведя документацию семейных счетов. Канае рад переезду и явно чувствует облегчение. Пока они жили здесь, в Токио, ему приходилось рисковать, добывая им еду. Канае не очень силен, да и охотник из него и не особо хороший. Он смог бы прокормить себя и, возможно, Шу, но только потому что Шу вообще очень мало ест. Но их трое, а Канае с Хинами еще растут и им нужно хорошо питаться. Им приходилось во многом зависеть от Бунко, а это понизило самооценку Канае настолько, что Хинами всерьез начала о нем волноваться. Шу не был здесь счастлив, но это вряд ли изменится. Хинами наконец-то смирилась с мыслью, что Шу никогда не станет прежним. Что-то внутри него безвозвратно надломилось. Не будь они гулями, Шу бы мог получить необходимую ему помощь. Но они те, кто они есть, даже несмотря на богатство им мало что доступно. — Цукияма-сан. Шу вдыхает. Выдыхает. Он выглядит так, словно ему больно. Словно он ужасно устал. — Да? — отзывается он. Хинами подходит к нему. Шу сидит в изножье своей кровати и смотрит на выбранную для него рубашку так, словно перед ним Мона Лиза. Хинами даже не представляет, что творится у Шу в голове, но хорошо знает, что ему трудно одеваться. — Мацумае с грузчиками будут здесь через несколько минут. Канае ждет их внизу. Давай я тебе помогу. Она берет рубашку, просовывает его руки в рукава. Шу сидит прямо и не шевелится, позволяя ей застегнуть пуговицы. Эту рубашку Бунко передала вчера через Чие. Перламутрово-белая, она удачно оттеняет волосы Шу, подчеркивая их цвет. Хинами берет черный кардиган и надевает его на Шу. Кардиган толстый, слишком теплый для нынешней погоды, но Шу часто мерзнет. — Ты должен поесть. Шу вздыхает, прижимает руки к глазам, запускает пальцы во взлохмаченные волосы — Нет, — бормочет он. — Меня опять вырвет. Хинами хмурится, но не возражает. С тех пор, как Шу убил своего дедушку, он не может есть. В лучшем случае ему удается выпить немного свежей крови, но даже тогда его, бывает, тошнит. Хинами уверена, что проблема кроется у Шу в голове, но мало чем может ему помочь. Шу встает. Его немного шатает, — наверное, из-за низкого давления, — но он берет себя в руки. Он смотрит прямо перед собой, и выглядит таким же безнадежно больным, как и последние два с половиной года. — Маленькая принцесса. — Да? Шу внимательно вглядывается в ее лицо. Хинами не возражает. — Прости, — наконец говорит он. — Ты не заслужила всего этого. Хинами качает головой, берет его за руку и смотрит на него снизу вверх. Она привыкла к тому, что Шу возвышается над ней. Она улыбается, стискивает его ладонь. — Пообещай мне, — говорит она, когда Шу смотрит на нее с высоты своего роста, смотрит осознанно, оживленно, став самим собой. — Пообещай, что не оставишь меня. Шу улыбается. Улыбается робко, ласково, и очень, очень грустно. Сжимает ее руку в своей, переплетает их пальцы. — Обещаю. xv. Первое впечатление Сасаки о семейном поместье Цукиямы — оно невероятно огромное. Его второе впечатление — здесь слишком много народу. Перед главными воротами стоят десятки машин, вокруг которых скопились одетые в похоронную одежду люди. Пока Сасаки с Акирой протискиваются через них к Вашу Йошитоки и Маруде Ицуки, Сасаки узнает среди толпы известных политиков и репортеров. — Напомните мне еще раз, — в полголоса спрашивает он, — что я здесь делаю? Акира смотрит на него с явным раздражением. — Семья Цукияма инвестируют наши исследования. Это не ответ на его вопрос, но Сасаки знает, что лучше не настаивать — особенно не в присутствии Вашу, который, хоть и является самым приятным членом своей семьи, вряд ли будет доволен его неосведомленностью. Маруде кивает в знак приветствия и спрашивает: — Хорошо добрались? Акира вздыхает. — Да, но дорога была тяжелой. Сасаки не нужно ничего добавлять: они подходят к главным воротам, где их встречает темноволосая женщина с суровым лицом. Она одета в траурное кимоно, которое наверняка стоит больше, чем годовой доход Сасаки. Она приветственно кланяется. Вашу отвечает ей тем же, но кланяется немного ниже. Это значит, что остальным нужно поклониться еще ниже. Женщина выпрямляется. — Спасибо за то, что пришли, Вашу-сан. Вашу опускает голову: — Мои соболезнования, Мацумае-сан. Приношу вам свои извинения за то, что мой отец не смог приехать. Его слова удивляют Сасаки. Неужели Цукияма так важны, что на похороны бывшего главы семьи должен был прийти сам Вашу Цунейоши? Мацумае бесстрастно делает знак, чтобы они проходили за ворота, и присоединяется к ним, подстраиваясь под шаг Вашу. — Я провожу вас к Цукияме-сама. — Кстати, — протягивает Вашу. Сасаки замечает, как нотка неуверенности в его голосе заставляет Акиру удивленно приподнять брови. — Как он себя чувствует? Я знаю, что он… Они проходят под развесистыми ветвями старой ивы. Справа от них находится большой пруд с рыбками и водяными лилиями, а слева — окруженный кустами роз сад камней, в котором сидят женщины в траурных одеждах. Сасаки кажется, что он в музее: представшая перед ним сцена будто сошла с картины. — Он молод, — говорит Мацумае, — но полностью готов к тому, чтобы стать главой семьи. У Сасаки появляется смутное ощущение, что Вашу спрашивал не об этом, но тот не настаивает: они как раз подходят ко входу в главное здание — огромное, традиционное и пугающее. Мацумае снимает обувь в открытом гэнкане, и остальные торопливо следуют ее примеру. Сасаки слышит тихие голоса, доносящиеся из-за тонкой стенной перегородкой. — Подождите, пожалуйста, — говорит Мацумае, снова поклонившись. — Я о вас доложу. С этими словами она отодвигает сёдзи. Голоса замолкают. Слышится мужское бормотание и короткий ответ Мацумае, которая тут же возвращается и вежливо отступает в сторону, давая им пройти. Первым в помещение заходит Вашу, последним — Сасаки. — Вашу-сан, Маруде-сан, Мадо-сан, Сасаки-сан, спасибо за то, что пришли. Перед ними трое человек, одетых в траурную одежду. Двое из них сидят: хмурый парень, явно недовольный их появлением, и неподвижная девушка с серьезными ясными глазами, облаченная в кимоно, которое явно стоит еще дороже, чем кимоно Мацумае. Они сидят по обе стороны от стоящего мужчины, которому Вашу низко кланяется. — Приношу свои соболезнования вашей потере, Цукияма-сама. Сасаки кланяется низко, еще ниже, чем остальные. Ему кажется, что сердце вот-вот выскочит у него из груди — оно бьется так громко, что он едва слышит происходящее вокруг. — Спасибо, Вашу-сан. Когда они выпрямляются, Цукияма внимательно их оглядывает. Цукияма угловатый, худой, у него густые длинные волосы и необычного цвета глаза. Он выглядит так, словно сошел с обложки модного журнала. Сидящая рядом с ним девушка смотрит прямо на Сасаки, и Сасаки кажется, что пол проваливается у него под ногами. — Я невероятно рад, что вы здесь, — говорит Цукияма мягко, дружелюбно и очень, очень искренне.