Могло быть и хуже

      Пожалуй, хуже всего во всей этой ситуации было то, что она стала результатом прямого вмешательства Станниса – что иронично, единственного, которое он вообще себе позволил.       Хотя, конечно, если говорить начистоту, корни вновь уходили к Роберту и его решению отдать Штормовой Предел Ренли – решению мало того что несправедливому, да еще и очевидно лишенному здравого смысла. Доверить родовой замок мальчишке, который и за себя-то отвечать еще не может, – где это видано? Но Роберт, дорвавшийся до власти, был решительно настроен везде и во всем творить свои порядки; кто такой Станнис, чтобы спорить с новоявленным королём? Волей-неволей пришлось подчиниться, смирить обиду и уязвленную гордость, принять как данность тот факт, что Роберт не очень-то и ценит его заслуги. Но он, старший брат и правитель Семи Королевств, по крайней мере имеет на это право… А вот терпеть такое же пренебрежение и от младшего Станнис не намерен уж точно. И когда Крессен в письме сообщает, что Ренли планирует приблизить к себе мальчишку Тиреллов – тех самых Тиреллов, что целый год держали в осаде Штормовой Предел, – это становится последней каплей. Пусть Роберт простил их – прошлого это не отменяет. А Станнис – не Роберт, и забывать не в его правилах.       То был первый за всю жизнь раз, когда он позволил себе проявить инициативу подобного рода – впрочем, бастард Неда Старка и впрямь казался куда более подходящей кандидатурой на роль оруженосца. Доверия его отец, во всяком случае, вызывал несравнимо больше, и Станнис пребывал в уверенности, что действует в интересах всей своей семьи.       Кто бы знал, чем в конце концов обернется его решение.       Наверное, этого можно было бы избежать: если бы Ренли не остался предоставленным самому себе, если бы Крессен оказался прозорливее и сохранил прежнюю ясность ума, – эти двое ведь не очень-то и скрывались. Даже самому Станнису, сроду не придававшему значения подобным глупостям, не требуется много времени, чтобы сообразить, что к чему.       Они выезжают ему навстречу вдвоем: Ренли, высокий и статный, удивительно похожий на молодого Роберта, и рядом с ним – Джон Сноу с черными как смоль кудрями и серыми старковскими глазами, взгляд которых прикован к лорду Штормового Предела. Да тот и сам не выпускает оруженосца из виду: лишь на мгновение переключает внимание на брата, но, едва вымолвив приветствие, вновь оборачивается к Сноу и посылает ему озорную улыбку.       Поначалу кажется, что эти двое просто затеяли что-то, замыслили какую-нибудь каверзу, розыгрыш, что так по душе его брату. Станнис списывает на это и бесконечные перешептывания, и смех, и прикосновения будто бы невзначай, и даже то, что на пиру Ренли, ничуть не смущаясь, пьет из чужого кубка. Но потом брат, простившись со всеми, уходит вверх по лестнице – и мальчишка вновь следует за ним, а старый мейстер лишь разводит руками:       – Как и всегда, милорд.       Осознание вбивается в висок раскаленной иглой – Станнис еще никогда не был так близок к тому, чтобы потерять самообладание. На мгновение даже мелькает мысль подняться за Ренли в опочивальню, выдернуть из постели, пропитанной грехом, из объятий бастарда, встряхнуть, как нашкодившего щенка… Да только поздно, уже лет десять как поздно, и брат давно уже не мальчишка, а лорд, – и на своей земле волен делать что пожелает, даже если действия его противоречат законам богов.       Даже думать о таком – дико и гадко, а уж обсуждать вслух – и подавно. Станнис всю ночь не смыкает глаз, нервно меряя шагами комнату, убеждая себя, что это немыслимо, это – не с ними, не в их семье, не под крышей их замка и уж точно никак не в результате его участия; что он просто слишком плохого мнения о Ренли... А наутро, после трапезы, делает над собой усилие и просит Сноу оставить их с братом наедине, после чего напрямую, без лишних слов объявляет тому, что в его возрасте уже пора задуматься о подходящей партии.       – Верно, верно, милорд! – надтреснутым голосом скрипит Крессен, и Станнис невольно морщится: он успел позабыть о присутствии старика, хотя оно и не играет решающей роли – куда важнее сейчас реакция Ренли. Станнис попросту не представляет, чего ждать, вдруг понимая, что совсем не знает человека, которого зовет своим братом. Тот Ренли, которого он помнил, был выдумщиком и фантазером и находил удовольствие в том, чтобы придумывать отговорки по любому поводу… Но тому Ренли было всего шесть лет.       А этот лишь усмехается, прежде чем уверенно взглянуть в глаза и сообщить:       – Моя партия – это Джон, – и как ни в чем не бывало пригубляет вина из кубка.       – Да помилуют вас боги, милорд, – Крессен истово вскидывает руки, – что вы такое говорите? – давится воздухом и захлебывается в приступе судорожного кашля. Отголоски его разносятся по залу, эхом разлетаясь от стен, и Станнис, смыкая ладони в замок, чтобы удобнее было уронить на них голову, отстраненно думает, что весь их разговор был отлично слышен Джону Сноу, совершенно точно застывшему за дверями.       Что ж, он всегда подозревал, что младший брат несколько не в себе – просто не думал, что настолько. Выходит, кровь древней Валирии не одних Таргариенов сводит с ума. Да он уже и сам близок к этому: сердце бьется в груди так бешено, будто бы готовится пробить грудную клетку – только бы освободиться от мысли, что это он, Станнис, своими руками положил начало знакомству этих двоих.       И Ренли смеется, подтверждая:       – Мы обязаны тебе, братец!       «Матерь всеблагая!» – проносится в голове, хотя он уже давно не замечал за собой особой религиозности; и впервые за много лет вдруг вспоминается собственная мать – леди Кассана Эстермонт, всегда учившая сыновей во всем видеть лучшее. Впрочем, в восприятии Станниса это всегда звучало как «Могло быть и хуже».       Внезапная догадка вспыхивает спасительным светом староместской башни-маяка:       – По крайней мере, спасибо, что не Тирелл.