And with my opened mouth I join the singing light
Билл приходит в первый раз, когда Дипперу исполняется двадцать лет. Вечеринка по случаю дня рождения близнецов в самом разгаре. Уже через семь часов автобус должен забрать их из Гравити Фолз и увезти Диппера в Калифорнийский технологический, а Мейбл — в колледж в двух часах поездом от кампуса брата, но до утра еще есть немного времени, и Диппер выходит во двор, на свежий воздух, подальше от громкой музыки и друзей, шумных сверх всякой меры. От выпитого спиртного голова приятно гудит, а воздух, пропитанный близостью леса, влажной после дождя землёй и свежей осокой, кажется таким сладким, что Диппер колеблется пару секунд и делает глубокий вдох перед тем, как крутануть колёсико зажигалки. Кончик сигареты вспыхивает апельсиново-рыжей точкой. Дым сизыми клубами заволакивает собой очертания кромки леса; характерный табачный привкус непривычно горчит на языке. Диппер курит редко — разве что в моменты вроде этого, когда Мейбл нет рядом, чтобы дать ему по рукам, и степень его опьянения не позволяет задумываться о вреде курева и прочих пагубных привычек. Сейчас ему слишком хорошо, чтобы думать о чём-то подобном. Всё складывается идеально. За спиной — очередное прекрасное лето, впереди — перспективы одна краше другой. Разве что не хочется снова уезжать из Гравити Фолз от прадядь Стэна и Форда, но, в конце концов, осталась всего пара лет до того, как он сможет получить грант и окончательно переехать сюда на пару с сестрой. Они буквально считают дни; Мейбл уже вовсю работает над своими очерками и каждую их встречу на выходных взахлёб рассказывает о том, как ей не терпится написать полноценную книгу — историю их семьи, которую, разумеется, посчитают не более чем увлекательной и красивой фантастикой, но которая непременно станет бестселлером. Сам Диппер надеется, что знания и опыт Форда в качестве бессменного научного руководителя помогут ему достичь невиданных высот в сфере инженерии. Планов на будущее много — всё кажется удивительно упорядоченным, слаженным. Просчитан каждый шаг; иногда Дипперу кажется, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но от подобных мыслей он отмахивается всякий раз, когда Мейбл заливисто, звонко смеётся, треплет его по плечу и говорит о том, что он всё такой же параноик, каким и был в детстве. На губах всё еще чувствуется привкус помады Пасифики, поцеловавшей его у самого порога. Короткий и умопомрачительно приятный поцелуй оказался полнейшей неожиданностью, а Пасифика не стала ничего объяснять — лукаво улыбнулась и, отступив, исчезла в толпе, оставив Диппера с полным сумбуром в голове и дрожащими от волнения коленками. Он думает, что, возможно, следует затушить сигарету и вернуться в дом, чтобы отыскать Нортвест. Семь часов до автобуса — не так уж мало. Более чем достаточно, чтобы отметить завершение этого лета на достойной ноте. Диппер задумчиво улыбается и затягивается в последний раз, когда вдруг чувствует за своей спиной чужое присутствие. — Вечеринка, как я гляжу, удалась на славу? — чей-то голос, низкий и приятный на слух, цепляющей бархатистостью раздаётся у самого уха. Невольно вздрогнув, Диппер давится сигаретным дымом и не успевает обернуться, прежде чем тяжёлая ладонь опускается ему на плечо. — Я, право, до последнего надеялся на приглашение, чтобы всё было цивильно, по правилам, но потом подумал: эй, да чего нам стесняться? Приду просто так, подумаешь, проблема — я ведь должен тебе сразу шесть дней рождения, так почему бы не компенсировать всё сразу? Он всё-таки выворачивается в чужих руках. Настороженно хмурится, отмечая, что определённо видит этого человека впервые. Перед ним мужчина лет, пожалуй, тридцати или тридцати пяти. Говоря объективно, красивый, хотя его красота кажется Дипперу необычной. Какой-то… неестественной, что ли? Шероховато-неправильной. В ней есть что-то пугающее, но Диппер, встревоженный неожиданным визитом, всё равно позволяет себе полуосознанно залюбоваться чужой внешностью и тут же оправдать себя количеством выпитого спиртного и общей атмосферой этого вечера. Под пристальным взглядом Диппер лихорадочно облизывает губы и думает, что привкус губной помады Пасифики на них уже почти неразличим. Высокий, светловолосый, скуластый и худощавый, мужчина прячет руки в карманах брюк и широко улыбается, пока Диппер настороженно вглядывается в его лицо. Левый глаз прикрыт чёрной повязкой — совсем как у пиратов на рисунках в детских энциклопедиях, и эта повязка создаёт странный контраст с его идеальным, с иголочки, чёрным смокингом. Правый глаз не различить — тот утопает в тени от длинных ресниц, сумеречном полумраке и клубах голубовато-сизого табачного дыма. — Прошу прощения, — Диппер отступает на шаг, пытаясь понять, какого чёрта этот человек говорит с ним, как старый знакомый, и откуда взялись эти смутные, плохо осознанные ассоциации с чем-то очень далёким и давным-давно позабытым. — Полагаю, вы ошиблись адресом. Я вас впервые вижу. — Серьёзно? — мужчина ухмыляется. Он ловким движением выхватывает сигарету из пальцев Диппера и, не отрывая от него внимательного цепкого взгляда, делает глубокую затяжку. — Ой, да ладно тебе. Знаешь, Сосновое Деревце, — в нашу последнюю встречу ты был на порядок сообразительнее. Старое прозвище перехватывает дыхание, встаёт ледяным комом в горле. В голове судорожно мелькает мысль — нужно бежать, предупредить Мейбл, разбудить Форда, да хоть кого-нибудь, попытаться эвакуировать местных жителей, но Диппер чувствует себя оцепеневшим. Ни пошевелиться, ни сказать ни слова. Только сейчас он замечает то, на что в первые секунды не обратил внимания: золотые треугольные пуговицы на смокинге, галстук-бабочку, чёрные перчатки и даже небольшой угольно-чёрный, смазанный в ночной темноте цилиндр, парящий в нескольких сантиметрах от вихрастой макушки. Билл Сайфер улыбается еще шире, выныривает из тени, делая шаг навстречу, — становится видно, что его неприкрытый глаз с вертикальным, по-кошачьи узким зрачком сияет полупрозрачным золотом. — Я мог бы спросить, скучал ли ты по мне, — вкрадчиво произносит он, цепляя пальцами подбородок Диппера, чтобы тот не смог отвернуться, — но это было бы слишком банально, правда? Тем более что мы оба знаем — скучал, еще как. Ну, сколько было снов с моим участием, особенно — ночных кошмаров? Ха! А сколько непрошенных мыслей, и страхов, и параноидальных заскоков! — Не может быть, — выдавливает, наконец, Диппер, — это невозможно. Мы ведь тебя прогнали, спровадили, закрыли разлом, это попросту не… Билл то ли не обращает внимания на его сбивчивый шёпот, то ли предпочитает делать вид, будто ни черта не слышит. — А как звали ту брюнеточку, из постели которой ты сбежал, стоило тебе только заметить сложенные в треугольник балки у неё на потолке? — ухмыляется он. — Аманда, кажется? Не суть. Это было забавно. Будь у меня на тот момент рот, я бы смеялся до колик. Видок у тебя был — умора, честное слово! Хотя мог бы уже догадаться, что мне ни разу не сдались эти твои треугольные символы, чтобы видеть всю-всю-всю твою удручающе заурядную жизнь. В самом деле, Сосенка, что за суеверный бред? Ты бы еще сан принял и каждую комнату пытался окропить святой водой. Имей в виду, я — не в деталях интерьера, дитя, я, — Билл вдруг перехватывает руку Диппера за запястье и заставляет того коснуться пальцами его собственного виска, — куда ближе. Пайнс безрезультатно пытается вырваться из цепкой хватки и едва не шипит от боли, потому что Билл сжимает пальцы на его запястье с такой силой, что Диппер уверен — на коже под рукавом рубашки наверняка останутся тёмные следы. Он выплёвывает с приглушённой яростью: — Исчезни. — Ну вот еще, — Билл неторопливо качает головой. Он переводит взгляд на сигарету, тлеющую рыжим мерцанием, делает очередную затяжку, а потом подносит её к губам Диппера. Тот пытается увернуться, но Билл предостерегающе, недобро щурится, и у Пайнса не остаётся иного выбора, кроме как послушно обхватить сигарету губами и выдохнуть густой и терпкий табачный дым. — Что тебе нужно? — спрашивает он, когда Билл, удовлетворённо кивнув, всё-таки его отпускает. — Понятия не имею, — Сайфер беззаботно разводит руками. — А что, непременно нужна причина, чтобы повидаться со старым другом? У тебя день рождения, Сосновое Деревце. Я пришёл поздравить. — Уже поздравил, — огрызается Диппер, тщетно пытаясь взять себя в руки. — Теперь проваливай. — А как же подарок? — Как-нибудь обойдусь. — Ну, не будь таким букой, Сосновое Деревце. Я настаиваю. — Отлично, — Диппер шагает подальше от окна, надеясь, что Мейбл не заметит его на улице с незнакомцем и не выйдет наружу узнать, в чём дело. — Лучшим подарком на день рождения будет, если ты немедленно уйдёшь и больше никогда не объявишься, и не будешь лезть в наши жизни, и… — Какая глупость, — фыркает Билл, — сам же заскучаешь, и пары часов не пройдёт. — Проверим? — А зачем проверять всем известные факты? Я надеялся, что ты предложишь мне выпить, и мы продолжим беседу в более приятной обстановке, но ты, очевидно, уже успел накачаться выпивкой без меня. Ужасно невежливо с твоей стороны. Если бы у меня было сердце, оно было бы разбито вдребезги, так и знай. Но я сегодня добрый до ужаса — уйму времени, понимаешь ли, не выходил в свет, так что сегодняшнюю ночь считаю особенной. Не лучшее время, чтобы устраивать демонстративные обидки, и это, между прочим, работает в обе стороны. — Билл, — выдыхает Диппер уже почти устало, — спрашиваю еще раз: какого чёрта тебе нужно? — Повеселиться? Выпить? Провести время в хорошей компании? — Сайфер легкомысленно пожимает плечами. — Понятия не имею. — А ты можешь не иметь понятия где-нибудь в другом месте? — интересуется Пайнс. — Подальше отсюда? — Сам-то как думаешь? — Если ты снова собираешься поломать всё то, что мы… — На этот раз никаких масштабных разрушений, Сосенка, — Билл весело ухмыляется, — локальных, впрочем, тоже. Ни Апокалипсиса, ни геноцида, ни массового психического террора. Обещаю. — Грош цена твоим обещаниям. — А чего ты такой сердитый в свой праздник? — Билл подхватывает невесть откуда взявшуюся трость и вдруг отточенным ловким движением цепляет её загнутым концом ремень на джинсах Диппера. Тянет к себе, заставляет трость исчезнуть и обвивает талию Диппера сильным кольцом рук. Тихо смеётся на ухо: — Я уйду, честно. Сразу, как только отдам подарок. Диппер не успевает ни возразить, ни вырваться. В следующую секунду Билл жмётся к его губам, мимолётно и легко скользит по ним языком и больно цепляет зубами нижнюю. Это даже не поцелуй — Диппер, изумлённо замерший, не отвечает, а Билл продолжает смеяться, обжигает горячим дыханием и прижимается так тесно, что жар его тела, слишком сильный для человека, слишком странный для озлобленной хладнокровной твари, которой он является на самом деле, ощущается даже через несколько слоёв одежды. Билл отстраняется, и Диппер чувствует, как его колотит ледяной озноб, хотя на улице всё еще по-августовски тепло и душно. — С днём рождения, Сосновое Деревце, — Сайфер улыбается ему и делает шаг назад. — Еще увидимся, правда? Он исчезает так же неожиданно, как появился пару минут назад — попросту растворяется в темноте, рассеивается в нечто неосязаемое, невидимое, и Диппер ошарашенно смотрит в опустевшее пространство перед собой, пытаясь понять, какого чёрта сейчас произошло, и не было ли это галлюцинацией от спиртного, или, может, он ненадолго заснул, и всё, что здесь было, ему приснилось, или… Он останавливает себя, поняв, что нечто в прежде пустом кармане джинсов неприятно упирается ему в бедро. Диппер, нахмурившись, извлекает из кармана обитую жёлтой шёлковой тканью коробочку. Та совсем небольшая — плоская, лёгкая, — и запросто умещается в кулаке. Внутри коробочки — треугольный золотой кулон на тонкой цепочке и клочок бумаги. На записке рваным и мелким почерком выведено: «На удачу. Билл». В следующем году Билл не приходит. Как и через два, и через три после. Через четыре года Дипперу попросту надоедает ждать.***
I can see the flickers Over me the lanterns raised
Ему двадцать семь, когда это происходит снова. На этот раз Билл не ждёт наступления ночи. Ожидание ни к чему — не было ни шумной вечеринки, ни толп приглашённых друзей. С самого утра близнецы встретились со старыми приятелями — Зусом, Пасификой, Венди и её компанией, — но сам праздник предпочли отметить в тесном семейном кругу. Прадядя Стэн уже едва держится на ногах и, произнося тост, путает близнецов местами. Он совсем стар — Диппер обнимает его, помогая опуститься на место за столом, и думает, что осталось, наверное, совсем немного. Стэн, как и Форд, редко встаёт с постели, а его сил не хватает даже на то, чтобы вести дела в Хижине Чудес. С бюрократией неплохо разбирается Диппер, с практической частью — Мейбл и Зус, и всё же это уже совсем непохоже на то место, которое они так любили в детстве. Диппер предпочитает трезво смотреть на мир и знает, что всё это — в порядке вещей, и всё же чувствует острую пронзительную тоску, когда видит, как тяжело даётся Форду каждая минута вне кровати. Сворачивают праздник к девяти вечера. Мейбл целует Диппера в щёку, обнимает Николь и убегает из дома на свидание со своим новым парнем. Томас на всех окружающих производит хорошее впечатление, так что Диппер не особо тревожится, отпуская сестру на встречу. В конце концов, та уже совсем взрослая — в голове не укладывается, что ей, всегда такой задорной и по-юношески бойкой, уже двадцать семь, — и Диппер почти уверен, что не пройдёт и полугода, как Томас сделает ей предложение, на которое Мейбл, влюблённая по уши, непременно ответит согласием. Он сам женат вот уже два года. Николь — его Николь, — замечательная. Он всякий раз смотрит на неё, затаив дыхание — темноволосая и синеглазая, она обаятельно улыбается и целует его так, что голова идёт кругом; от её кожи едва различимо пахнет сладкими духами и ягодным гелем для душа. Она умна, заботлива и упряма до ужаса, и очень, очень красива, она — настоящее совершенство, и этим вечером Диппер, приятно разморенный и усталый, не может перестать любоваться ей, когда ближе к полуночи она засыпает в их общей постели. Ему самому спать отчего-то совсем не хочется. Он тихо выскальзывает из кровати, натягивает штаны и толстовку, забирает со стола ноутбук с недописанным заключением по итогам исследований прошедшего месяца и спускается вниз на кухню. Пару секунд колеблется между недоеденным тортом и бутылкой пива; подумав, наливает себе холодной воды из-под крана и принимается за статью. Спустя почти полчаса Диппер краем глаза замечает фигуру, застывшую в темноте коридора у самых дверей. Он улыбается, не отрывая взгляда от мерцающего экрана: — Я тебя всё-таки разбудил? Извини. Мне не спалось, решил немного поработать. Перекусишь тортом? В холодильнике еще пара бутылок пива оставалась, если хочешь. — А торт шоколадный? — смешливо осведомляется мужской голос. — Шоколадные торты — настоящая похабщина. Лучше уж пиво. На этот раз Диппер не знает, стоит ли ему разозлиться, или, может, испытать уже знакомый исступленный и леденящий страх. Вместо этого он просто смотрит на Билла Сайфера, садящегося на стул рядом с ним, и стискивает кулаки, когда тот протягивает руку, чтобы подцепить золотой кулон на цепочке, спрятанный под толстовкой. Диппер пытается убедить себя, что смущаться — глупо. В конце концов, в этом кулоне не оказалось ничего дурного. Билл не соврал в той записке: его подарок действительно приносил удачу. Диппер как-то навскидку надел его на экзамен, к которому был едва готов, и вытянул самый лёгкий билет, сдал на отлично, в результате чего абсолютно неожиданно получил извещение из деканата о повышенной стипендии, на которую рассчитывал не раньше следующего семестра; этим же вечером на вечеринке, посвящённой окончанию сессии, второкурсница Николь, на которую он заглядывался три предыдущих месяца и всё боялся заговорить, сама подошла к нему и впервые поцеловала — и с тех пор Диппер почти не расставался с золотым треугольником на шее, стараясь не думать о том, откуда взялась эта драгоценная вещица. — Рад знать, что подарок пришёлся по вкусу, — Билл широко улыбается; он совсем не изменился, его тело не постарело ни на год — теперь Диппер выглядит почти что его ровесником, и понимание этого здорово бьёт по нервам. — И рад, что ты в порядке. Вообще, знаешь, рад тебя видеть. — Семь лет прошло, — произносит Диппер одними губами, — какого чёрта? — Сам выгнал меня в эфир, и сам же удивляешься, — фыркает Билл. Он щёлкает пальцами, отчего дверца холодильника распахивается сама собой, а бутылка пива, холодная, оказывается перед ним на столе с уже снятой крышкой. — Что, всё еще не понял? Это измерение для меня закрыто. Могу приходить раз в семь лет, и то — исключительно в человеческой форме, а она, чтоб ты знал, до ужаса неудобная. Нет, я не жалуюсь. Кроме вашего измерения есть еще уйма других, и там на порядок веселее, чем в этом унылом месте с убогой гравитацией и ущербной логикой бытия. — Ну и зачем возвращаешься, если у нас так скучно? — интересуется Диппер с напускным безразличием. Чем больше он слушает Билла, тем отчётливее понимает, что бояться у него уже не получается. Билл не страшный. Он больше похож на статичную картинку из прошлого, тень полузабытых воспоминаний — а что толку бояться отклика собственной памяти? Билл делает глоток из бутылки, тесно обхватывает горлышко губами, а потом широко улыбается Дипперу, который смотрит на него завороженно, с плохо прикрытым любопытством. — Из-за тебя, разумеется. Да ладно, Сосновое Деревце, неужели до сих пор не дошло? — Эта кличка была нелепой даже в мои двенадцать лет, — Пайнс сухо кривит губы, стараясь не выдавать того, что от слов Билла его невольно бросило в жар. — Мне двадцать семь, Сайфер. Со своими неуместными поползновениями ты самую малость опоздал. Билл в ответ только смеётся: — О да, Сосновое Деревце, ты же у нас теперь большой мальчик. Двадцать семь — серьёзная цифра. А знаешь, сколько мне лет? Диппер медленно качает головой. — Вот и я не знаю, — самодовольно резюмирует Сайфер. — Но в общем и целом — дьявольски много. Глупо даже сравнивать. — Я и не пытался. — Как скажешь, Сосенка, — Билл с неожиданной податливостью пожимает плечами. — Так что, ждал меня? — Вот еще. — Признайся — ждал. — Ты — моё детское воспоминание. Флэшбек. Давно забытый монстр под кроватью, вот и всё, — Диппер отводит глаза, потому что во взгляде Сайфера вдруг отражается что-то неприятное, давящее и тяжёлое, чего ему совсем не хочется видеть. — С чего мне было тебя дожидаться? Он не смотрит на Билла, даже когда тот подаётся вперёд и накрывает ладонью в перчатке его собственную ладонь. — Монстр под кроватью, — весело, в противовес вспыхнувшему яростью взгляду, нараспев повторяет Билл, — пускай так. Но я — единственный, кто всегда был и будет с тобой до самого конца. — Какая глупость. — В самом деле? — Я женат, Билл, — тихо говорит Диппер. — «Пока смерть не разлучит нас» и всё такое. Что, не доводилось слышать? У меня есть семья. Вероятно, будут даже дети. И Мейбл со мной навсегда. — У Звёздочки будет своя семья, — Билл мягко улыбается ему, когда Диппер всё-таки вскидывает на него взгляд. — Совсем скоро. А твоя жена… о, Сосновое Деревце, неужели ты правда веришь, что это надолго? — Только не говори, что ревнуешь, — ухмыляется Пайнс, — это было бы слишком дико даже для тебя. — Не ревную, — Билл снова пожимает плечами, на этот раз более отрывисто, почти что нервно, — она же сама уйдёт через пару лет. Может, через три. Через четыре — максимум. Когда поймёт, что ты намертво прикипел к этому замшелому городишку, что все эти нелепые исследования для тебя важнее, чем собственная семья, еще — что у тебя поехала крыша, и ты безумен почище прочих местных жителей. Ты бегал по лесу за гномами, охотился на чудовищ и дрался со злым треугольником в цилиндре, который пытался устроить Апокалипсис. Может, она и сделала вид, что приняла всё за чистую монету, но как ты можешь искренне полагать, будто она поверила хоть единому твоему слову? Билл смотрит на него так, словно пытается прочитать ответ во взгляде или тонко сжатой линии рта, или по тому, как Диппер вскидывает подбородок перед тем, как ровно и очень тихо ответить: — Она ничего не знает. Наверное, ему впору обрадоваться. Он потратил уйму времени и сил на то, чтобы отыскать на пару с Фордом защитные символы и покрыть ими своё тело. Теперь узорчатая золотистая сеть татуировок окольцовывает его руки и щиколотки, а те рисунки, что находятся на спине, были особенно болезненными при нанесении, но Диппер стоически выдержал каждую минуту этой ужасно растянутой процедуры. Как оказалось — не зря. Билл больше не мог наблюдать за ним. Не мог следить за каждым шагом, контролировать всю его жизнь — выходит, защита работает как надо, но Диппер, поняв это, почему-то не испытывает ни тени должного триумфа. — О, чудесно, — Сайфер откидывается на спинку стула, отпускает его руку и снова берёт наполовину пустую бутылку. — Отношения, построенные на доверии и взаимопонимании, — для слабаков, правда? — Уйди, — просит Диппер, — чёрт бы тебя подрал, Сайфер, уйди уже. Семь лет прошло — да я бы хоть век тебя не видел и жил счастливо. Билл ничего не говорит в ответ. Он молчит какое-то время, пьёт своё пиво, удивительно нелепо смотрящееся в комплекте с его идеальным фраком и кожаными перчатками, и бросает на Диппера, отвернувшегося в сторону, короткие и ничего не выражающие взгляды. — Форд умрёт в следующем месяце, — говорит он спустя почти двадцать с лишним минут. — Может, чуть раньше, хотя я редко ошибаюсь на этот счёт. Я могу попросить тебя об услуге? Дипперу кажется, что слышать подобное должно быть больно, тоскливо и горько, но всё, что он чувствует, когда отнимает руки от лица и смотрит на Билла, — бездонную и бескрайнюю пустоту у себя в груди. Он кивает в ответ, не в силах произнести ни слова. — Попрощайся с ним, — просит Билл. — За меня. Когда придёт время… скажи, что мне жаль. — Ты вообще понимаешь, насколько фальшиво это звучит? — Я не пытаюсь сказать, будто жалею о том, что сделал, — резко парирует Билл. — Ха, вот еще! Но если бы была такая возможность, я бы его не использовал. Вообще-то, он мне вроде как нравился. Совсем немного, но... досадно знать, что пришлось сломать одного из немногих мясных мешков, кто хоть чего-то стоил. Они молчат еще немного, прежде чем Диппер заставляет себя произнести: — Я скажу ему. — Спасибо. — Это не ради тебя, — говорит Диппер негромко, — хотя я, признаться, удивлён, что ты вообще озаботился чем-то подобным. И я могу попросить об услуге взамен? — Всё, что угодно, Сосенка. — Прадядя Стэн… — Проживёт еще пару лет, — Билл, отмахнувшись, снова принимает свой привычный воодушевлённо-безумный вид, — точную дату я тебе не скажу, но у него в запасе еще осталось немного времени. Диппер кивает. Вот теперь тоска всё-таки перехватывает его горло ледяным кольцом, и он едва не задыхается, поняв, что еще совсем немного — и Форда со Стэном действительно не станет. За прошедшие годы прадяди стали для него ближе родных родителей. Думать об их смерти слишком больно, и к чёрту трезвый взгляд, к чёрту рациональное мышление, к чёрту вообще всё — Диппер прячет лицо в ладонях и морщится, чувствуя, как щиплет уголки глаз, а тяжелый давящий узел внутри становится больше с каждой секундой. — Вы, люди, придаёте смерти слишком большое значение, — голос Билла вдруг раздаётся совсем близко. — Но смерть далеко не так плоха, как вы думаете. — Тебе-то почём знать? — глухо отзывается Диппер. — Можно подумать, ты когда-нибудь умирал. — Но я действительно умирал, — Билл отвечает ему хладнокровным кивком. — Сотни, тысячи раз. — Именно поэтому ты, надо полагать, сидишь сейчас рядом со мной, как ни в чём не бывало, живой, и… — Кто тебе сказал, что я жив? Диппер невольно отнимает руки от лица и смотрит на Билла так, словно видит впервые. У того на лице — ни тени улыбки. Билл смотрит на него, не отрывая взгляда. Он кажется неожиданно серьёзным; если бы Диппер знал его чуть хуже, то непременно решил бы, будто Сайфер в самом деле поддался грусти. Хорошо, что по отношению к Биллу Сайферу это звучит полнейшей нелепостью. — Уходи, Билл, — повторяет Диппер, когда молчание между ними затягивается тугой удушающей петлёй, — сегодня плохой день для подобных разговоров. — Хочешь сказать, через семь лет будет лучше? — Не знаю, — Диппер коротко усмехается. — Понятия не имею, что будет через семь лет. — Я не собираюсь уходить просто так, ты же понимаешь. — А сколько времени у тебя в запасе? — До самого рассвета. — Значит, еще часа четыре, — Диппер облизывает пересохшие губы, наблюдая за тем, как Билл поднимается на ноги и подходит к нему ближе. — Николь спит прямо над нами, — беспомощно говорит он. Сайфер всё пропускает мимо ушей. Обхватывает его плечи и сильным рывком заставляет встать со своего места. — Она не услышит, — отвечает он, пока Диппер порывисто выдыхает и цепляется пальцами за отвороты его пиджака. — Обещаю. На этот раз они всё-таки целуются — по-настоящему, сбивчиво, голодно, глубоко. Они сталкиваются, переплетаются языками, забираются руками друг другу под одежду, и Билл всё так же отдаёт лихорадочным жаром, и всё так же болезненно, ожесточённо кусается, и так же ведёт горячим ловким языком по укушенным местам, но теперь всё лучше, острее, ярче. Это длится дольше — и Диппер уже не думает о том, какого чёрта творит. Билл Сайфер — не друг и не враг, не возлюбленный, даже не человек. Билл Сайфер — его фантазия и ночной кошмар, ненароком сплетённые в материальную форму. Его вечный незакрытый гештальт. Вседозволенность, открывающаяся одновременно с этим пониманием, кружит голову, и Диппер глухо стонет, и запрокидывает голову, позволяя Биллу кусать и вылизывать его шею. В некоторых местах, куда Билл жмётся губами, всё чувствуется болезненнее — Сайфер помечает его кожу тёмными пятнами кровоподтёков прямо поверх тех следов, что еще пару часов назад оставила Николь, позволившая себе небольшую несдержанность в честь его дня рождения. Сейчас боль странным образом заводит, и Диппер в самом деле возбуждён, когда Билл толкает его назад, заставляет упереться поясницей в острый край стола и проводит языком по его открытой шее вверх, до самого уха. Диппер всё еще не уверен, хочет ли он продолжения, хочет ли он вообще чего-либо, связанного с Биллом Сайфером, когда тот вдруг тихо улыбается, касается губами его виска и размашисто отступает на шаг. — Я вроде как собирался тебя поздравить, — Билл ухмыляется; от этого зрелища сердце у Диппера проваливается куда-то вниз, где захлёбывается тугой и горячей пульсацией, — но подарка у меня на этот раз нет. Точнее — есть, но не для тебя. Диппер нервно смеётся, когда Билл протягивает ему уже знакомую жёлтую коробочку. — Ты что, в своё время ювелирный магазин ограбил? — он всё-таки берёт подарок у Билла из рук и, не дожидаясь разрешения, заглядывает внутрь. — Передай Падающей Звёздочке, — с напускным безразличием инструктирует его Сайфер, когда Диппер, оторвавшись от изучения двух тонких, выкованных изящным переплетением золота колец, вскидывает на него изумлённый взгляд. — Не сейчас. Когда она соберётся замуж за этого своего… Майкла? Тома? Всё никак не запомню имя. — Томаса, — автоматически поправляет Диппер, — я передам. А что, они тоже заговорённые на удачу? — Не совсем. Скажем так: если эти двое в самом деле любят друг друга, то как оберёг кольца сработают на отлично. Если же нет… ну, они в любом случае выглядят симпатично. И не смотри так, — Билл досадливо морщится, — сомневайся сколько угодно, но я действительно желаю Звёздочке счастья с этим… ну, ты понял. С этим мешком. — Нам с Николь ты ничего подобного не передавал, — фыркает Диппер, убирая коробочку в карман, — выходит, нам ты не желал счастья? Не то чтобы он ожидал вменяемого ответа, но всё равно кривится от глухого и исступленного раздражения, когда видит, как Билл улыбается тонкой и ничего не выражающей улыбкой и протягивает руку, чтобы коснуться его щеки. — С днём рождения, Сосновое Деревце, — говорит он, не отрывая от Диппера внимательного, цепкого взгляда, — увидимся через семь лет. Постарайся не помереть до этого срока, ага? Диппер не успевает ответить ни словом — он на секунду закрывает глаза, кусает и без того саднящие губы и только потом понимает, что остался на кухне совсем один. Он закрывает ноутбук, выкидывает в мусорное ведро бутылку с недопитым пивом, но до тех самых пор, пока за окном не начинает брезжить рассвет, сидит в пустой и тёмной тишине. Возможно — пытается собраться с мыслями. Возможно — ждёт чего-то, что придётся ждать еще очень и очень долго.***
Lift me up (I hear the singing light) Lift me over it
Когда ему исполняется тридцать четыре, всё далеко не так светло и радужно, как представлялось пятнадцать лет назад. Он отмечает свой день рождения в одиночестве. Мейбл уехала еще утром. Она гостила у него пару дней, но не смогла остаться на праздник — ей пришлось пообещать и детям, и мужу, что день рождения она отметит с ними. — Езжай со мной, Бро-Бро, — мягко просит Мейбл перед тем, как сесть в машину, — хотя бы на пару недель. На месяц. Твои племяшки будут жуть как счастливы. Я — тоже. Ну, что тебя здесь держит? Диппер обнимает так крепко, как только может. Целует в затылок, когда сестра опускается на водительское сиденье, и замечает, что в уголках её глаз уже хорошо видна тиснёная сеть улыбчивых морщинок. Она всё еще красивая и выглядит, пожалуй, моложе него самого, но видеть, как Мейбл, всегда остававшаяся в его глазах юной и полной непосредственным детским задором девчонкой, поддаётся течению времени — жуть как странно. — С днём рождения, сестрёнка, — блёкло улыбается Диппер. — Люблю тебя. Она укоризненно качает головой, но не спорит — за столько лет поняла уже, что брата, решившего стоять на своём, не переубедить. Спустя минуту машина всё-таки скрывается за поворотом, а Диппер продолжает сидеть на крыльце и смотреть ей вслед. Он всё пытается понять: в какой момент они потеряли то-самое-действительно-важное? Когда именно по ним прошёл излом, изменивший всё? Дипперу кажется, что время вместе со всеми возможностями, вместе с амбициями, мечтами, надеждами, безвозвратно утекло сквозь пальцы. Он никогда не думал, что изменится так сильно. Никогда не предполагал, что позволит собственной жизни стать чем-то настолько удручающим, что нельзя будет без жалости смотреть даже на собственное отражение в зеркале. Прошлое осталось так далеко, что уже не выглядит принадлежащим им. Диппер вспоминает детство — кажется, что смотрит немое чёрно-белое кино. Картинка красивая, а вот поверить в неё уже не выходит. Вся жизнь Диппера катится к чёрту. Доделаны последние проекты, новой работы всё еще нет. В последнее время исследования — единственное, что помогает ему держаться на плаву. Благо что мозги всё еще при нём — в научной среде ходят легенды о парне, живущем в орегонской глубинке и раз в пару лет выдающем сенсации в инженерной сфере, — вот только желания выходить в свет и хоть как-то использовать собственные достижения у него нет в помине. До получения следующего гранта не меньше полугода; он снова облажался со сроками подачи заявок, и если бы не Мейбл, заполнившая бумаги вместо него, то вовсе пролетел бы на весь следующий год. Он всё представлял иначе. Ближе к вечеру Диппер достаёт из подсобки старый, дребезжащий на ходу всеми деталями велосипед и едет в сторону местного озера. Августовская жара уже успела пойти на спад; городок постепенно вымирает, людей здесь всё меньше с каждым годом, но Диппер всё-таки встречает по пути пару знакомых. Те машут ему, кто-то, кажется, пытается даже поздравить — Диппер не останавливается, чтобы поговорить, так что полной уверенности у него нет. Дорога до озера занимает почти сорок с лишним минут. Велосипед падает в высокую, выше щиколоток, осоку. Вязкое илистое дно озера пахнет свежо и остро; к его аромату примешиваются душистые травы и цветы. Берег сплошь усеян крупной галькой. В паре метров от серебристой кромки воды спрятана созданная естественным образом пещера. Она неглубока, вход в неё закрывает буйно растущий вьюн, нависающий сверху непроглядной густой стеной. Время от времени Диппер делает в зелёном полотне просветы, чтобы в пещеру попадало немного солнца. Он не боится за сохранность своего маленького тайника — те, кто ходят к озеру, предпочитают бывать на другом берегу, и в любом случае никто из старожилов не стал бы осознанно вредить этому месту. — Привет, — Диппер улыбается, опускаясь на сырую от близости озера землю перед двумя неумело, но аккуратно выстроганными и чуть покосившимися со временем крестами. — Прадядя Стэн, прадядя Форд. Давно не виделись, правда? Я скучал. Здесь нет ни фотографий, ни громоздких малозначимых эпитафий. Только два креста, украшенные цветастыми пятнами краски — Мейбл не забывает обновлять узоры на начавшем подгнивать от сырости дереве в каждый свой визит в Гравити Фолз, — да деревянный кораблик между ними. Кораблик небольшой, в длину не больше полуметра. Стэн сделал его собственными руками сразу после смерти своего близнеца. Неделю не вылезал из мастерской и отказывался от любой помощи. Готовую игрушку — с выведенной надписью «Stano war» на борту, немного кособокую, трогательно-нелепую, — он сам отнёс на могилу Форда у озера. После этого слёг окончательно. Не прошло и года, как Стэн умер вслед за своим братом. Диппер и Мейбл похоронили его рядом с Фордом. Стэн ничего не говорил им на этот счёт, но они решили, что так будет правильно. Диппер старался навещать их почаще. Как правило, приходил сюда с книгой, садился рядом, читал вслух и подолгу говорил — о Мейбл и её детях, о Николь, о своих исследованиях, достижениях, планах на будущее. Но время шло, и с каждым годом поводов для беседы оставалось всё меньше. Теперь он бывал здесь реже. Поправлял кресты, обрезал густое полотно вьюна, обновлял краску и следил за тем, чтобы вода не размыла почву достаточно близко к могилам, чтобы нанести непоправимый ущерб. — У нас с Мейбл сегодня день рождения, — Диппер вытягивает ноги, насколько позволяет длина пещеры, и упирается подошвами кроссовок в плотную земляную стену. — Я решил не праздновать. В прошлом году ездил к Мейбл и Томасу, но это было… странно, пожалуй. Я соскучился по детишкам. Эндрю похож на Форда — чем старше становится, тем больше сходство. На меня, наверное, тоже похож, но мне, сами понимаете, трудно судить непредвзято. Он хороший мальчик. Смышлёный, бойкий. Кейт младше на два года, но, честное слово, она — вся в маму. Мы с Мейбл часто смеёмся, мол, время любит повторять события из поколение в поколение, только это уже не так смешно, как было поначалу. Наши истории не столь хороши, чтобы быть повторёнными. Ну, к чему это приведёт? Мейбл обещала снова привезти ребят ко мне на следующее лето, и я не знаю, что ей ответить. Я люблю их, я скучаю по ним безумно, вот только всё, что я могу им дать, непременно упрётся в наш замкнутый круг. Пускай у них будет собственная новая жизнь. Гравити Фолз уже совсем другой. И я — другой, а вас больше нет. Нечего им тут делать. Я знаю, Стэн, ты со мной согласился бы. Да и Форд, наверное, тоже. Он говорит так еще долго — пока голос не садится, не перехватывает дыхание, а солнце не заливает закатным багрянцем озеро и песчаный, уходящий в густую травяную кромку берег. До того, как солнце сядет окончательно, остаётся совсем немного времени: может, минут десять или пятнадцать. Диппер поднимается на ноги, морщится от боли в затёкших коленях и осторожно закрывает вьюном вход в пещеру. Возле брошенного в траве велосипеда он оставляет футболку и джинсы. Бросает кеды у самого берега, после чего с разбега входит в озеро. Вода, холодная в сравнении с душным вечерним воздухом, сводит мышцы ледяной судорогой. Острый запах пьянит, и Диппер погружается в озеро с головой, касается ладонями липкого илистого дна, парой мощных гребков уплывает подальше от берега. Когда выныривает на поверхность, кислород морозно колет, стынет в лёгких, и всё тело болезненно и тягуче сводит холодом. Солнце уже почти село — зарево пляшет на потревоженной глади воды алыми бликами, подсвечивает мокрую кожу рыжими искрами. Диппер погружается с головой снова и плывёт обратно, чувствуя, как давит на него сверху водяная толща. Когда ноги касаются дна, он выныривает, позволяет себе сделать вдох и улыбается, заметив на берегу — всего в паре шагов от воды, — хорошо знакомую фигуру. — Ты сегодня рано, — замечает Диппер, выходя из воды. Его, замёрзшего, бьёт крупная дрожь; он благодарно кивает, когда Билл снимает с себя пиджак и накидывает плотную ткань ему на плечи. — И надолго, — пожимает плечами Билл. — Ты, кажется, остро нуждался в хорошей компании. Они опускаются на траву, где Диппер незадолго до этого оставил свои вещи, и пока Пайнс судорожно пытается натянуть джинсы на мокрые после купания ноги, Билл бесцеремонно роется в его рюкзаке. Там — непочатая бутылка виски и несколько бутербродов, обёрнутых прозрачной плёнкой. — Ужин, достойный королей, — ехидно комментирует Сайфер. Он наблюдает за тем, как Диппер надевает футболку и, пытаясь согреться, застёгивает чужой пиджак на все пуговицы. Когда Диппер садится рядом, Билл улыбается краешком рта: — Ты изменился, Сосновое Деревце. — Постарел? — интересуется Диппер, надкусывая один из бутербродов. — Поглупел? Поскучнел? Можешь не стесняться в эпитетах. — Повзрослел, — Билл говорит это очень серьёзно. — В этом нет ничего дурного. — Разумеется. — Я скучал. — Я тоже. Билл смотрит на него с неприкрытым удивлением, и Диппер издаёт тихий смешок. Он поднимает с травы бутылку виски, откручивает жестяную крышечку и делает крупный глоток. Спиртное обжигает горло и внутренности; по всему телу тут же разливается приятное тепло, а мысли — совсем немного, — плывут. — Я искал способ вернуть тебя обратно раньше времени, — признаётся Диппер после четвёртого глотка, когда Билл забирает бутылку у него из рук. — Думал, может, есть возможность снять блок, но ни черта не смог отыскать. — Потому что такого способа нет, — Билл, сделав глоток, неторопливо облизывает губы. — Разве что ты, Сосновое Деревце, решишься открыть новый разлом, но будем честны друг с другом — для такого манёвра у тебя элементарно не хватит ни средств, ни времени, ни даже знаний. После того, как дневники сгорели, о разломе в вашем измерении остаётся только мечтать. — Я так и понял, — мрачно кивает Диппер. Вечерний ветер задувает ему под пиджак, холодит еще мокрую под отсыревшей одеждой кожу, из-за чего его бьёт крупная дрожь. Виски не согревает должным образом, поэтому он не возражает и даже не пытается вырваться, когда Билл, покосившись на него, притянувшего колени к груди в тщетной попытке сохранить тепло, вдруг сгребает его в объятия. — Очень мило с твоей стороны, — с напускным недовольством бурчит Диппер, уткнувшись лицом Сайферу в шею. — А плеер с лучшими альбомами Дидо и бутылку вина ты тоже захватил? — О, заткнись. — В жизни не подумал бы, что ты столь заботлив. — Считай, что я, — Билл приглушённо усмехается, — полон сюрпризов. Билл на ощупь горячий — именно такой, каким Пайнс его запомнил. Он забирается руками Дипперу под пиджак и футболку, тесно обвивает талию, прижимает к себе. Диппер чувствует, как Билл касается губами его затылка. Это лучше, чем сидеть у костра, греться спиртным или тёплой курткой. Он думает, какого чёрта он, взрослый мужчина на четвёртом десятке лет, позволяет подобное, почему закрывает глаза и цепляется за рубашку Билла, почему тычется носом тому в шею и совершенно осознанно ведёт по горячей коже губами. Так или иначе, ответа у него нет. Как на своё поведение, так и на то, почему Сайфер соглашается на этот неуместный контакт. Почему приходит раз за разом, почему продолжает оставаться рядом. — Николь ушла, — говорит он, когда зябкая дрожь по коже сходит на нет, и её сменяет тягучее, приятное тепло как от близости Билла, так и от его дыхания во влажных после купания волосах. — Четыре года назад. Мейбл всё-таки закончила свою серию книг — о Гравити Фолз, о всех нас, — и я попытался объяснить Николь, что всё это — правда. Пытался убедить её поговорить с Фордом, показывал остатки портала, свои детские записи… она не стала даже слушать. Сказала, что я с ума сошёл. Что она давно подозревала: со мной что-то не так, и теперь получила этому окончательное подтверждение. Плакала, говорила, что любит. Просила обратиться к врачам. — А я предупреждал. — Людям свойственно не терять надежду до последнего, Сайфер, — слышал о таком? — Слышал. Удивительно глупое свойство характера. — Прадядя Форд… — Да. Я в курсе. — Я попрощался с ним за тебя. Диппер вздрагивает, чувствуя, как ладонь Билла под одеждой скользит вверх по спине. Он отстраняется, вскидывает на Билла взгляд — тот смотрит пристально, неотрывно, и сразу после того, как коротко и отрывисто произносит: — Знаю, — тянет Диппера на себя, заставляет усесться себе на бёдра, сжать талию коленями, и оказывается с ним лицом к лицу. — Спасибо, Сосновое Деревце. — Ты был в курсе, что с ними станет. Знал, когда, — Дипперу почему-то кажется очень важным успеть спросить об этом прямо сейчас, — ты можешь видеть будущее? — Иногда, — Билл коротко кивает и не отводит взгляда от его лица, — не напрямик, но... да. Многообразие вариантов. Миллиарды развилок, среди которых изредка получается увидеть самую вероятную. — Ты знаешь, что будет со мной? — Знаю. — И?.. Вместо ответа Билл улыбается — кривовато, сухо и без тени веселья, — и опускает ладонь на его глаза, заставляя опустить ресницы. — Тебе не следует спрашивать о таком, Сосновое Деревце. Диппер не знает, кто из них тянется за поцелуем первый. Скинув руку Сайфера, он подаётся вперёд с жадной исступленной порывистостью и поначалу даже не целует — просто жмётся губами к горячему рту Билла, жмурится до боли, стискивает пальцы на его плечах и издаёт тихий вздох, когда Билл кусает его нижнюю губу и слизывает языком выступившую каплю крови. Боль должна отрезвлять, но от неё голова лишь сильнее идёт кругом. Потом Билл всё-таки целует его — голодно и несдержанно, с решительным напором, с жадностью, и Диппер, наверное, не смог бы оттолкнуть его, даже если бы захотел. Поначалу это чудесно и правильно, хорошо до умопомрачения, и горячо, и горько, и у Диппера трясутся руки, когда он пытается развязать неизменный галстук-бабочку на шее Сайфера и расстегнуть пуговицы на его рубашке. Билл определённо не имеет представления о том, каким должен быть первый раз. Он не делает ничего, что можно было бы посчитать порывом нежности; он кусает, вылизывает Диппера везде, куда только может дотянуться, оставляет тёмные пятна синяков на его светлой коже и доводит Пайнса до исступленных стонов, до скулежа, до того, что Диппер, вскидывая бёдра, упираясь лбом в перекат чужого плеча, на очередном рваном всхлипе повторяет его имя, как мантру, и готов умолять остановиться и не останавливаться никогда. Он, то ли надеясь на произошедшее, то ли опасаясь его, позаботился о том, чтобы взять с собой и лубрикант, и даже — невесть зачем, — пачку презервативов, но забывает о содержимом своей сумки в ту же секунду, когда Билл толкает его на траву, накрывает всем своим телом, вжимает в сырую землю упоительной тяжестью, с низким и хриплым рычанием обводит языком выступающие ключицы, ведёт влажным ртом до самого живота и остро прикусывает подвздошную косточку. Билл зубами стягивает с руки перчатку, и Диппер с готовностью обхватывает его пальцы губами. Вылизывает со всей тщательностью, берёт в рот как можно глубже. Потом — захлёбывается собственным стоном, потому что пальцы, мокрые от слюны, проникают в него и растягивают — наспех, порывисто, быстро. Сразу два ощущаются полно и хорошо, третий — сбивает дыхание, и Диппер почти благодарен Биллу за то, что тот накрывает его жадный стонущий рот губами за секунду до того, как заменить пальцы в нём своим членом. Это не первый раз, когда Диппер с мужчиной, но подобного с ним не было еще никогда. Это нельзя назвать занятием любовью, ни даже ничего не значащим пьяным перепихом, ни просто сексом — Диппер не уверен, что тому, что они делают, в английском или других земных языках вообще есть название. Билл щерится полубезумной шальной улыбкой, когда жмётся лбом ко лбу Диппера и сжимает пальцы на его бёдрах с нечеловеческой силой. Он сам — сплошь судорожный и острый, рвущийся страшной конвульсией за хрупкой клеткой из рёбер. Руки у него горячие — как торс, и бёдра, и спина с острыми выступающими косточками под золотистой кожей. Ощущения невероятные — обжигающие и дурманящие, они невыносимо хороши, но вместе с тем именно невыносимы: терпеть их не получается, и Диппер почти скулит, и всхлипывает, и ритмичное «БиллБиллБиллБиллБилл», упруго дрожащее на кончике языка, накрывает его с головой. Диппер кончает быстро — не проходит и десяти минут, как мир перед глазами взрывается болезненным алым всполохом. Сводит сердце острым и колким спазмом, сворачивает дыхание в горле искристой дрожью до невозможности сделать вдох. Дипперу хочется сделать глоток кислорода, хочется остановить Билла, оттолкнуть в сторону, но Сайфер словно не замечает ни его сбивчивого умоляющего шёпота, ни увлажнившихся от рефлекторно выступивших слёз ресниц, ни того, как судорожно и конвульсивно выгибается в оргазме тело под ним. Если бы Диппер еще мог связно думать, он бы десятки раз успел проклясть и благословить всё на свете. Сердце, кажется, в любой момент может проломить грудную клетку. Это невыносимо, немыслимо. Член снова твердеет, сочится смазкой, вот только между их телами больше нет трения, и неудобная поза не позволяет Дипперу прикоснуться к себе. Это сводит с ума, но Диппер, вымотанный, обессиленный, не может уже даже просить: он не знает, сколько проходит времени, прежде чем Билл на особенно размашистом, широком до умопомрачения толчке проводит по его члену туго сжатой в кольцо ладонью. Всё тело ноет, болезненно горит, но Диппер всё-таки кончает во второй раз, когда чувствует, как Билл загоняет в него член на всю длину и крупно, конвульсивно вздрагивает, и впивается зубами в покатый переход между плечом и шеей. Этот оргазм более продолжителен, ярок, но вместе с тем почти неприятен до боли, до сведённых мышц и сорванного последним вскриком горла. — Хватит, — на выдохе произносит Диппер, когда картинка перед глазами вновь обретает чёткость. — Хватит, Билл, твою мать… Он не видит лица Сайфера, но слышит, как тот смеётся у самого его уха, и невольно отзывается едва различимой слабой улыбкой, почувствовав прикосновение тёплых губ к виску.***
— Ужасно, — сообщает Диппер, всё еще неспособный толком восстановить дыхание. — Ты — ужасен, ясно? — Я восхитителен, Сосенка, и ты это знаешь. Было бы на что жаловаться. Билл всё-таки отпускает его, когда замечает, как зябко Диппер ведёт плечами. Снова накидывает на него пиджак, сам протягивает початую бутылку виски и ухмыляется, наблюдая, как судорожно Пайнс припадает к стеклянному горлышку: — Давно хотел? — Не знаю, — в тон ему отвечает Диппер, который давится огненно-крепким виски до тех пор, пока металлический привкус крови на языке от саднящих губ не сменяется пряностью алкоголя. — Неосознанно — чёрт его разберёт. А вот так, чтобы всерьёз, пожалуй, лет десять. — В день рождения сбываются мечты, — едко комментирует Сайфер, за что получает ощутимый толчок острым локтем в бок. — Поздравляю, Сосновое Деревце. — Просто заткнись, ага? — О, ну это, конечно, очень по-взрослому. — Знаешь, что забавно? — Диппер даже заставляет себя улыбнуться, хотя, говоря откровенно, не видит в их ситуации ничего весёлого. — Сейчас мы с тобой выглядим как ровесники. Впервые за всё время. Но когда ты придёшь в следующий раз, я буду куда старше. Еще через семь лет нашлись бы люди, которые посчитали бы меня твоим отцом, если бы увидели нас вместе. И потом… Он осекается на полуслове — Билл не позволяет ему договорить. Запускает пальцы ему в волосы, заставляет запрокинуть голову и говорит на удивление тихо и мягко, нагнувшись так низко, что его губы почти прикасаются к раскрытым губам Диппера: — Ты слишком много значения придаёшь условностям. Зачем мы вообще говорим об этом? Я — твой вечный гештальт, Сосновое Деревце, помнишь? Твой личный монстр под кроватью. Разве у монстров есть понятие возраста? Вопрос риторический и самую малость — грустный, так что Диппер оставляет его без ответа. Они еще долго сидят бок о бок — большую часть ночи молчат, допивают виски, любуются звёздами, потом — говорят о Мейбл и её семье, о том, что Диппер собирается делать следующие семь лет после этой ночи, говорят даже о смерти Форда и Стэна. Диппер показывает Биллу деревянные кресты и отводит взгляд, когда Сайфер опускается на колени перед неловко сколоченным деревянным корабликом и ведёт над ним ладонью. В густом и дрожащем предрассветном мареве лазурный огонь, вспыхнувший в руке, кажется тёмно-синим, очень красивым. Позволив себе снова вскинуть взгляд на свой маленький тайник, Диппер задерживает дыхание, потому что пещера, сырая, промозглая и, как бы он ни старался, с годами теряющая свой вид, теперь кажется совсем другой. Она вся усыпана незнакомыми Дипперу белыми цветами — пышными, щемяще-красивыми. На раскрытых бутонах бриллиантовой россыпью сияют капельки влаги. Пайнс почему-то уверен, что эти цветы не сгниют, не завянут, не пропадут со временем, сколько бы лет не прошло с их появления. Диппер смотрит, как Билл поднимается с колен, и что-то внутри у него обрывается, падает вниз, сжимается тоскливым болезненным спазмом, потому что серая, тёмная ночь отступает, бросает полупрозрачные золотые отблески на лицо Билла, и это значит, что всё закончится совсем скоро. Диппер говорит: — Спасибо, — и Билл, улыбнувшись одними губами, подходит к нему и целует в последний раз. Целует быстро, но глубоко и тягуче, и Диппер думает, что ему уже нечего терять, когда, отстранившись и глядя на разгорающийся на горизонте рассвет, признаётся — наверное, даже не столько Биллу, сколько себе самому: — Я люблю тебя. Билл смотрит на него без тени улыбки. Он уходит, не говоря ни слова в ответ.***
Show me what you're hiding Take me out into the sea Lift me up Lift me over it
Диппер думает, что у них в запасе еще четыре, или, может, даже пять, если не больше, встреч. Из них как минимум две должны быть похожи на предыдущую, жаркую до одури, врезающуюся в память каждой своей деталью. Его мечтам не суждено сбыться. Оказывается, что у судьбы на него уже давно имеются свои собственные планы. Всё заканчивается, когда Дипперу исполняется тридцать восемь, и врач — ухоженная, красивая женщина с мягкой линией рта и добрым взглядом, — произносит: — Мне очень жаль. Все говорят: нужно надеяться, нужно бороться и верить. Диппер соглашается на операцию, но даже после того, как хирург торжественно заявляет, что угроза устранена, чувствует в своих лёгких прогорклую опухоль, рак, пускающий корни в его тело, вытягивающий из него все силы. Мейбл почти всё время проводит рядом. Она всё-таки привозит к нему детей, до зимы переводит их в местную школу и занимает с Томасом бывшую спальню Стэна. Диппер уже давно живёт в старой комнате Форда, а дети — брат и сестра с каждым годом всё больше похожи на них с Мейбл, когда они были детьми, — переезжают в давно забытую комнату под крышей. Диппер сам расчищает помещение от мусора и пыли, несмотря на чудовищную слабость. Запачканное, потускневшее со временем треугольное окно заливает его осунувшуюся фигуру золотым солнечным светом, и Диппер жмётся к стеклу кончиками пальцев — на мимолётную, короткую секунду, а потом выходит из комнаты быстрым шагом и крепко закрывает за собой дверь. В этот же день он отправляет свои незавершённые исследования в Калифорнийский технический университет, выплативший ему последний грант, и в последний раз навещает могилы Стэна и Форда. Белоснежные цветы всё еще покрывают собой влажную землю. Озерная вода всё так же свежо и пряно пахнет илом, душистые травы с приходом осени пожухли и начали отдавать сухим и выжженным рыжим цветом. Деревянный кораблик с выцветшей надписью на борту уже почти развалился в гнилую труху. Диппер думает: нужно попрощаться, — но не может сказать ни слова. Он по очереди касается поникших крестов ладонью и уходит прочь от озера быстрым шагом, ни разу не обернувшись. Вечером к ним приходит Зус, живущий со своей красавицей-женой в соседнем городе, и даже Венди приезжает из самого Вашингтона. Они все повзрослели, их — не узнать, и Диппер впервые за долгое время позволяет себе искренне улыбнуться, когда Кейт, глядя на пламя волос Кордрой, восхищенно тянет к ней руки и спрашивает: — Ты — та самая Венди? Мама столько про тебя писала! А ты и вправду очень-очень красивая! После ужина Венди крепко обнимает его, говорит, что верит: он справится, преодолеет болезнь, с ним всё будет хорошо. Диппер согласно кивает и никому не признаётся в том, что чувствует, как рак, продолжающий расти в его бронхах, пускает метастазы и медленно сводит его волю к жизни на нет. Об этом знает только Зус. Старый друг навещает его так часто, как только может. Диппер благодарен ему всем сердцем. Зус не навязывает своё сочувствие, не пытается жалеть и не заваливает тонной неуместных вопросов. Он просто рядом, и это, по сути, единственное, в чём Диппер испытывает искреннюю потребность. Когда наступает зима, Диппер врёт, будто был на обследовании и врач сказал ему, что всё в порядке. Мейбл, плача от счастья, виснет у него на шее. Её улыбка такая радостная и красивая, что Диппер и сам ненадолго заражается этим оптимистичным настроем. Они празднуют это Рождество вместе. Под Сочельник Диппер передаёт Томасу бумаги на Хижину. Просит ничего не говорить Мейбл раньше времени. Ему хочется, чтобы Хижину продали, как только его не станет. На вырученные деньги можно будет отправить детей в колледж, а деньги со всех счетов Диппера после его смерти должны перевестись на счёт сестры, и он, зная, что немало успел накопить за последние годы успешных научных изысканий, впервые за долгое время ощущает абсолютное удовлетворение и спокойствие относительно будущего. Дипперу всего тридцать восемь, но он уже давно чувствует себя глубоким стариком. В какой-то степени это даже упрощает его положение: так проще смириться и проще принять неизбежность смерти. Билл говорил, что бояться смерти не нужно. Дипперу почти удаётся избавить себя от страха. Перед тем, как Мейбл с семьёй уезжают из Гравити Фолз, Диппер просит Эндрю поговорить с ним наедине. Он отдаёт племяннику золотой кулон на тонкой цепочке — драгоценный металл с годами не потускнел, не обзавёлся ни единой царапиной и кажется совсем новым. Это было хорошим подарком. И он действительно помогал — на пределе своих возможностей. Просто эти возможности не были безграничны. — Это талисман на удачу, — объясняет Диппер, снимая золотой треугольник с шеи, — в своё время я получил его от старого друга. Теперь он мне ни к чему, так что я был бы очень рад, если бы ты сохранил его у себя. Пускай он сделает твою жизнь самой счастливой на свете, ладно?***
Следующие два года проходят на одном дыхании. Диппер ведёт скучную и ни к чему не обязывающую жизнь. Болезнь почти не даёт о себе знать; он целыми днями зачитывается книгами, смотрит кино из своего детства, общается с Зусом, а в один из дней рождения Стэна и Форда напивается вдрызг и даже думает — а не открыть ли заново Хижину Чудес? Спотыкаясь о горы старого хлама, он отыскивает в кладовке старую, поеденную молью феску, переодевается в костюм и повязывает на шее бант. Смотрит в зеркало долгим тяжёлым взглядом — потом вдруг заходится сухим, болезненным смехом, переходящим в надрывный кашель. В этот день он впервые сплёвывает со слюной алые сгустки крови. Отступать больше некуда. Диппер лишь надеется, что дотянет до последнего дня лета. Он не хочет уйти, не попрощавшись, он боится, что еще одной — самой последней, — встречи может не быть. Его состояние становится хуже с каждым днём. Вскоре он уже едва ли может заботиться о себе сам. Его сил не хватает на готовку еды, на уборку — даже до ванной комнаты он доходит с трудом. Идея нанять сиделку, прежде кажущаяся блажью, становится острой необходимостью. Боль, терзающая его изнутри, невыносима. Отчасти помогают лекарства, но Дипперу через силу приходится заставлять себя принимать обезболивающие, потому как те туманят, кружат сознание, а Пайнс до последнего надеется сохранить ясность ума. За месяц до дня рождения ему становится так больно, что без лекарств уже не обойтись. Он избегает любых контактов с сестрой, подразумевающих встречу лицом к лицу или даже просто слуховое восприятие. Никаких видеочатов, никаких телефонных звонков. Диппер пишет Мейбл каждый день, надеясь, что та не начнёт волноваться. Обещает приехать к ней на следующий день после их дня рождения, клянётся, что чувствует себя превосходно. На полке в гостиной уже лежит запечатанное письмо, в котором Диппер извиняется перед сестрой и говорит ей своё последнее «Прощай». Конечный день лета действительно наступает — Диппер встречает его в сознании и отказывается от лекарств с самого утра. Он просит сиделку уйти, в течение всего дня проваливается в короткие урывки беспокойного сна, а когда Мейбл всё-таки звонит ему, сбрасывает звонок, ссылаясь на плохое качество связи. Он пишет ей смс-сообщение и улыбается, глядя на россыпь цветастых смайликов, посланных в ответ. Ближе к вечеру ему даже удаётся заставить себя подняться с кровати. Из зеркала на него смотрит старик. Поблекший и усталый, с выцветшими пустыми глазами, пергаментно-бледной кожей и спутанными волосами, в которых, несмотря на возраст, уже отчётливо виднеются серебристые пряди. В этом чужом человеке Дипперу с трудом удаётся узнать самого себя. Диппер целый час проводит в душе, упиваясь ощущением тугих и горячих струй, бьющих по спине. После переодевается в чистый, с иголочки, костюм, заваривает себе крепкий кофе и даже — чёрт, доктор Новак прибила бы его на месте, если бы увидела подобное, — выкуривает сразу три сигареты подряд. От курева его в очередной раз сводит сухим и кровавым кашлем, но всё это ерунда. Терять ему нечего. Ночь — последняя, и хотя от боли, скручивающей внутренности в сплошной огненный узел, почти невозможно дышать и едва не выворачивает наизнанку, Диппер дожидается заката, не возвращаясь в постель. Его сознание одурманено, он так утомлён целым вечером на ногах, что всё-таки упускает момент появления Билла. Он понимает, что сидит здесь не один, когда чувствует, как на исхудавшие колени опускаются чьи-то ладони, а тёплые губы вдруг на секунду жмутся к его запястью. — Так-так-так, Сосновое Деревце, — Билл говорит это прежним давно забытым голосом — многозвучным и электрическим, почти пугающим своей неестественностью, — и какого дьявола ты тут устроил? Диппер открывает глаза и против воли растягивает губы в улыбке. Билл сидит перед ним на полу, упирается коленями в деревянный паркет, и он, в отличие от самого Диппера, ни капли не изменился — молодой долговязый мужчина с острыми скулами и пронзительным нечеловеческим взглядом выглядит так же, как семь, четырнадцать, двадцать один год назад. — Я всегда красавчик, — фыркает Билл, — а вот ты, Сосенка, выглядишь паршиво. — Внешне я сейчас лет на двадцать старше тебя, — Диппер тихо смеётся и с трудом давит болезненный выдох, вызванный смехом, — какая еще Сосенка, Сайфер? Поимей совесть. У меня и кепки той нет вот уже уйму времени. Вместо ответа Билл лишь качает головой и вдруг щелкает пальцами — на его раскрытой ладони появляется бело-голубая кепка с рисунком в виде сосны посередине, совсем такая же, какая была у Диппера в детстве. Билл улыбается, нахлобучивает головной убор Пайнсу на макушку и, поднявшись на ноги, протягивает ему руку: — Пошли в кровать, Сосновое Деревце, — предлагает он, — прекращай строить из себя героя-мученика. Тебе нужно отдохнуть. Уже потом, в спальне с душным воздухом, наполненным запахом пыли и лекарств, Билл ложится рядом с Диппером, вытягивает длинные ноги на всю постель и без устали тараторит о чём-то поверхностном, незначительном. Звучание его голоса успокаивает, хотя Диппер почти не вслушивается, утопая в болезненных спазмах в груди. Он цепляется за жар чужого тела, лежащего под боком, как утопающий за соломинку, когда Билл, не глядя, находит его ладонь и крепко сжимает в своей. Говорит: — Потерпи, — и успокаивающе шепчет на ухо витиеватые слова незнакомого языка. В следующую секунду Диппер вскидывается от острой болезненной вспышки во всём теле. Это длится совсем недолго — потом боль отступает вместе с той, что терзала его прежде, и Диппер впервые делает глубокий вдох полной грудью, не испытывая при этом желания подавить крик, впившись зубами в собственную руку. — Спасибо, — отзывается он едва слышно. Вместо ответа Билл кивает и коротко целует его в худое плечо. Проходит час, другой, третий. Диппер больше не чувствует боли, но вслед за ней приходит бесконечная слабость. Билл на удивление молчалив и сдержан — он терпеливо сжимает руку Диппера и оглаживает его запястье подушечками пальцев, пока тот задыхается рваным и хриплым кашлем, и не говорит ничего даже тогда, когда Диппер прячет лицо в перекате его плеча, безрезультатно пытаясь скрыть непрошеные слёзы. Ближе к утру Диппер спрашивает: — Ты мне поможешь? И Билл в ответ улыбается одними уголками рта: — Если ты так хочешь, Сосновое Деревце. — Хочу, — Диппер рвано кивает и позволяет Сайферу обхватить пальцами его подбородок, чтобы впервые за ночь долго и прямо встретиться взглядами. — Я ждал тебя весь последний год. — Ты не боишься смерти? — Ты говорил, что бояться не нужно. — Правильно, Сосенка. Абсолютно верно. Только… — Что? — Я буду скучать. Билл убирает пальцами спутанные пряди волос, падающие Дипперу на лоб, и жмётся губами к тонким линиям ковша Большой Медведицы на бледной выцветшей коже. Диппер закрывает глаза, говорит негромко: — А мы не встретимся… ну, там? Я помню, как ты рассказывал, что мёртв уже давно. Если я тоже умру… — Какая феерическая глупость, Сосновое Деревце. Не дури. — А ты бы смог меня отыскать? — Смог бы, пожалуй, — Билл пожимает плечами, — но не стану. Эй, мы с тобой не Бонни и Клайд, парень. Все эти нудные сопли о душах, нашедших друг друга на небесах, — идиотизм чистой воды. Поверь, для тебя после смерти не будет ничего, что сейчас имеет значение. Всё… изменится. В вашем языке нет более подходящего слова, нежели «пустота», хотя на деле всё гораздо сложнее. Сомневаюсь, что ты вообще будешь помнить сам себя, и уж тем более — что вспомнишь о том, кто я такой, не говоря уже о наших с тобой, безусловно, приятных, но более чем инфернально-придурочных отношениях. — Послушать все эти ужасы, так я после смерти реинкарнирую в кого-то вроде тебя, — Диппер фыркает куда-то Сайферу в шею, — говоря откровенно, так себе перспектива. Он слышит, как Билл над его головой заходится тихим смехом, и невольно улыбается в ответ. — К чёрту реинкарнации, — ухмыляется Билл и крепче сжимает его плечи, — не забивай голову ерундой, малец. Расслабься и наслаждайся моментом. — Самый паршивый совет, который мне доводилось слышать. — Рад стараться. — Сайфер? — М? — Ты меня любишь. Диппер не говорит это с вопросительной интонацией, но и не утверждает — скорее выносит для самого себя как неожиданную догадку, как итог последних двадцати девяти лет, проведённых в бесконечном изматывающем ожидании непонятно чего и непонятно зачем. Он думает, что Билл, наверное, снова промолчит или еще хоть как-нибудь уйдёт от ответа, но Сайфер отзывается, не задумываясь: — Перекладывать на меня ваше человеческое представление о любви — чудовищная глупость, Сосенка. — И всё-таки? — Да, — говорит Билл беспечно, — можно сказать и так.***
Когда до рассвета остаётся не больше получаса, Билл поднимается на локтях, склоняется над Диппером и спрашивает тихо и очень твёрдо: — Готов? Настенные часы ритмично и гулко отмеряют секунды, за окном еще не светлеет, но непроглядные сумерки уже разбавляются некрасивой, поблекшей серостью. В комнате нет ни единого источника света, однако Диппер хорошо видит Билла рядом с собой — лицо до мельчайших деталей, судорожный изгиб рта, чёрную повязку на глазу и зрячий глаз, широко распахнутый. Его всегда удивляло то, как у Билла получается изображать столько эмоций своим нечеловеческим взглядом. Сейчас Сайфер смотрит сухо и пусто, почти пугающе — узкий вертикальный зрачок рассекает золотистую радужку, закрывающую собой даже несуществующий ободок белка; его лицо лишено всяческого выражения, и даже кожа, всегда обжигающая, на этот раз кажется Дипперу мертвенно-ледяной. Диппер думает, что двадцать один год ждал не зря. На короткую секунду он сжимает руку Билла Сайфера в пальцах, и этот ответ оказывается яснее ненужной громады слов. Лучше любой благодарности. Билл говорит: — Смотри на меня, ладно? Билл говорит: — Дыши полной грудью. Билл говорит: — Прощай. Он проводит ладонью по его лицу, закрывая широко распахнутые глаза. Всё заканчивается очень легко и быстро. В последний раз поцеловав покрытый холодной испариной лоб, Билл поднимается на ноги и улыбается, глядя на подсвеченный золотистым рассветом запыленный треугольник окна. До восхода солнца остаётся еще несколько минут. Билл поднимает ладонь, на которой пляшет бойкое лазурное пламя, и вся комната, и смятая постель, и тело, лишённое дыхания, — всё покрывается цветами, белоснежными до боли в глазах, нездешними, пышными и пахнущими свежо, красиво и остро. Аромат цветов перебивает затхлый дух комнаты смертельно больного — запах крови, больничных медикаментов, боли и глухой исступленной усталости. Билл знает: когда Диппера Пайнса оставят рядом с семьёй у озера, отсыревшую илистую землю накроет точно таким же белоснежным, упоительно и тонко пахнущим цветочным одеялом. Бутоны, закрытые весь год, неизменно будут раскрываться на одни сутки — в последний день лета. Билл Сайфер не умеет быть благодарным, сентиментальным, он не способен на красочные порывы — но его нечеловеческой души хватает на то, чтобы запечатлеть в памяти мальчишку с нелепым прозвищем и оставить о нём негаснущее вечное воспоминание месту, которому Диппер принадлежал всю жизнь. Билл уходит из этой комнаты, города, измерения, ни разу не обернувшись. На этот раз — не на семь лет. Навсегда.And with my opened mouth I join the singing light