Часть 1
27 октября 2015 г. в 12:07
Седьмой год я за Кощеем замужем живу, горя не ведаю. В положенный срок народился у меня сынок, собою красавец писаный. Нарекли сынка Семушкой, Семеном то бишь. Растет сыночек не по дням, а по часам, шустрый да сметливый уродился, весь в батюшку, мы со старой Лукинишной вдвоем с ног сбиваемся, приглядывать не успеваем.
Вот как-то раз супруг мой в отъезде был, а я Семушку взяла, да и вышла за ворота на луг зеленый погулять, цветочков посбирать, земляники поискать, по травушке-муравушке побегать вволю: лето же! С собой, понятное дело, ничего не прихватила, кроме кузовка под землянику: ни платочка колдовского, ни бус чародейских. Мы ж никуда далеко не собирались, от усадьбы, считай, два шага, все равно что дома. А врагов у нас с Кощеем, почитай, и не осталось — если какие и остались, те сидят тихохонько, что твоя мышь под веником, высунуться боятся.
Вот брожу я по лугу зеленому, землянику на кочках высматриваю. Семушка мой тут же рядышком, над травинкой застыл — знать, жучка какого углядел любопытного, изучает. Солнышко сияет-припекает, в небе ни тучки, ни облачка.
И тут вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер, грянул гром, небо разом затмилось. Глядь — надвигается из-за леса туча черная, крыла на пол-неба раскинула, огнем-молнией полыхает. Да быстро так, я глазом моргнуть не успела — а она уж тут как тут!
Испугалась я, бросилась к Семушке. Только успела сыночка на руки подхватить — дунуло в лицо вихрем жарким, раздался с неба рык громовой, подхватили меня лапищи исполинские, да и подняли в небеса вместе с Семушкой. Я только — ой! — смотрю, а внизу, как на ладони, и луг, и усадьба, и речка, и лес заречный, и деревни дальние, и дали невиданные-нехоженные, и даже вон вроде как столица наша Лукоморская, и терем батюшкин на окоеме проступает, маковками золотыми сквозь дымку подмигивает. Да разглядывать-то мне недосуг: я Семушку держу, изо всех сил в него вцепилась, что он аж захныкал:
— Осторожней, мам, не жми так, смотреть же мешаешь!
А сам головой крутит во все стороны, как ни в чем не бывало. Любопытно, вишь, ему!
Я Семушку поудобней перехватила, чтоб уж точно не выпал, и сама голову наверх задрала: что за напасть такая на нас с неба свалилась? Мать честная! Надо мной лапы когтистые вверх уходят, выше — брюхо мерзкое, чешуйчатое, изжелта-белесое, по бокам крылья кожистые машут, каждое — шире паруса, под какими к нам в Лукоморье купцы заморские приплывают, а впереди головы зубастые, огнедышащие, числом три штуки. Змей трехглавый, по-заморски «драконом» рекомый! Я про таких в книжке только читала, что мне наш волхв для забавы подсовывал. Эх, Муромец-Муромец! А еще хвалился, что, мол, всех чуд-юд в наших краях извел, не оставил ни единого! Хотя, если так подумать, этакая махина могла и из-за моря прилететь, что ей стоит-то? Эх, Василиса Премудрая, пропала, видно, твоя головушка... И не так себя жалко сделалось, как сыночка ненаглядного, Семушку. Я-то пожила в свое удовольствие, а ему-то за что?!
Не успела я как следует расстроиться и начать носом хлюпать, как смотрю — змей к земле поворачивает. Опустила я глаза: впереди горы темнеют, черным ельником поросшие, а в горе дыра виднеется: пещера. Змей ко входу в пещеру подлетел и лапищи свои разжал — так и покатились мы с Семушкой по земле вповалку. Но ничего: земля у пещеры мягкая, мхом поросшая, не ушиблись. Пока я в себя приходила, змей на землю рядом опустился, крылья сложил, встряхнулся, меня за сарафан зубами хвать — и в пещеру поволок. Я оглянулась: где Семушка?! А он, едва на землю упал, сразу за камень шмыг — и затаился! Умничек мой...
Втащил меня змей в пещеру, двумя свободными пастями по стенкам дыхнул — на стенах факелы вспыхнули. Поставил меня змей посередь пещеры, и говорит рыком раскатистым, трехголосым:
— Ну-ка, девка, встань передо мной, как лист перед травой! Дай себя разглядеть хорошенько!
Ну, встала я, куда деваться. Стою, глаза потупила. А змей вкруг меня головами водит, в шесть глаз со всех сторон разглядывает. Наконец говорит:
— А ничего, хороша девица, хороша! Это я удачно слетал, получается. Ну что, красавица, готовься: нынче вечером буду на тебе жениться!
Я как про женитьбу-то услыхала, так забыла и про страх, и про все на свете. Уперла руки в боки, да как заору:
— Какая я тебе девица, остолоп?! Я жена мужняя, почтенная, у меня сыну шестой годок пошел! Жениться он вздумал, ишь какой! Не такие на мне жениться хотели, да ушли восвояси несолоно хлебавши!
Змей вроде как смутился. Головы между собой переглянулись, сгибом крыла почесали в каждом затылке по очереди...
— Да-а, — говорит. — Промашечка вышла. Недоглядел я.
— Смотреть надо было лучше, — говорю. — Поздороваться, поговорить по-человечески. А не налетать этак вот с бухты-барахты!
Змей обиделся, искрами фыркнул, дымок из ноздрей пошел.
— А сама виновата! — рычит. — Коли баба — так и одевалась бы, как баба: скромненько, в платочке... А то ходит простоволосая, косу наружу выпустила, девка девкой! Тут всякий бы ошибся!
— Ладно, — говорю примирительно. — Сделанного не воротишь. Отнеси уж меня домой, к супругу.
Змей так удивился, что аж на лапы задние присел, что твоя собака. На меня сверху вниз уставился, зенки вылупил, здоровые, как плошки, огнем золотым горят.
— С чего это вдруг? — отвечает. — У нас, змеев, такое не в обычае. Раз жениться нельзя — так я тебя съем.
Не по себе мне сделалось. Того гляди, ведь и вправду съест!
— Отнеси, змеюшка! — говорю ему умильно. — Супруг у меня богатый, он тебе за меня выкуп даст, стадо коров да отару овец. До весны еды хватит.
— Ишь тоже, умная нашлась! — отвечает мне змей. — «Стадо коров да отару овец»! А как я их сюда поволоку — ты подумала? А где я их тут держать стану? Разбредутся же все, волки их порежут да растащат! Нет уж. От добра добра не ищут! Лучше синица в руках, чем журавль в небе, как у вас, людей, говорится. К тому же человечинка — она и послаще будет...
Призадумалась я. Поняла, что деваться некуда. Хотя бы время выиграть надо. Любой ценой. Была б я одна — еще куда ни шло, а как же тут Семушка без меня? Кругом леса дремучие, в лесах волки голодные — пропадет дитятко...
Махнула рукой и говорю:
— Ладно. Коли так — женись уж на мне, согласна я.
Змей только башками замотал, зафыркал.
— Ну уж нет! Я тоже змей порядочный, у меня свои понятия имеются. Была бы ты девица — женился бы без разговоров, а на мужней жене, да при живом муже нипочем не стану.
Вот же тоже, «порядочный» выискался! Девок, значит, красть ему «порядочность» дозволяет, людей жрать — пожалуйста, а тут ни-ни!
Увидел змей, что приуныла я, сжалился и добавил:
— Да ты не переживай. Я бы тебя после женитьбы все равно съел. Девки такое дело: они после этого портятся почему-то. Покричат-покричат, да и помирают. Приходится съедать, не пропадать же добру!
Понятно. Что совой по пеньку, что пеньком по сове — все равно сове живой не бывать. Надо, значит, как-то придумывать, как мне из этого гнездышка змеиного выпорхнуть. О том, чтобы дозволить этой твари себя съесть, у меня и мысли не было.
Не успела я ничего придумать, как вдруг змей дернулся и подпрыгнул.
— Ой! — говорит. — Что такое?
Я подняла голову, смотрю — а он опять. И глаз принялся тереть. Я только стала соображать, что к чему — а он снова башкой трясет, уже другой, и на ней глаз тереть принялся.
— Мухи, что ли, разлетались? — говорит. — Или шершни развелись? Так в глаза и жалят!
Прислушалась я — чу, в темном углу пещеры щелкнуло что-то. И опять змеище башкой замотал, третьей уже по счету. Ну так и есть! Никакие это не мухи. Семушка мой развлекается, засранец этакий! Натренировался дома из рогатки пулять: на кошке, на курах, на воронах. Я уж и рогатку ломала, и резинки отбирала, и за уши драла — ему все нипочем. Только и уговорила, чтоб по живому не стрелял. Пока с другого конца двора в глазок на калитке попадать не навострился — не успокоился. В змеиный глаз ему после этого попасть — раз плюнуть.
Я стою как дура, не знаю, что и делать. До смерти хочется крикнуть: «Семушка, перестань, беги отсюда!» — и понимаю, что нельзя, выдам же сына. Самой бы бежать кинуться — да от змея крылатого разве убежишь? И сына одного бросить нельзя...
После седьмого камушка сообразил змей проклятый, что не в шершнях дело. Вздыбился страшно, взревел в три глотки:
— Кто здесь?!! Чего надо?!! — и давай по пещере метаться, огнем по углам дуть. Я к земле припала, ни жива ни мертва: самое того гляди затопчет, а Семушка мой в живых ли?!
Долго ли, коротко ли змеище бушевал — сама не знаю. Я уж и счет потеряла. Отползла в уголок за валун и пережидаю. Наконец стихло все. Я высунулась — смотрю, устал змей. В глубине пещеры на груде золота развалился, отдыхает. Ну, думаю, самое время бежать! Только шаг в сторону выхода сделала — он глаза открыл и говорит:
— Куда собралась? А ну, сюда живо! Отдохну — и сожру тебя, как миленькую. И защитника твоего неведомого отыщу и разорву в клочья.
У меня аж от сердца отлегло: не нашел он, значит, Семушку! Дернулась было бежать — не тут-то было: как дыхнет змей пламенем в сторону входа, так все на пути и выжгло до самого отверстия.
— Гляди, — говорит, — с тобой так же будет! А ну, иди сюда!
Делать нечего. Подошла, села, пригорюнилась. Где-то сейчас мой Семушка? Что он, озорник, затевает?
Времени прошло не так, чтобы много, и не так, чтобы мало: как раз столько, чтобы свечке сальной до конца прогореть. Змей задремал, похрапывает, дымок из ноздрей тянется, а я уж и двинуться боюсь.
Только-только решилась все-таки встать и отойти — как вдруг от входа в пещеру голосок Семушкин:
— Мама! Мам, беги сюда, скорее!
Я подхватилась и бежать. Змей тоже вскинулся, крылья растопырил, пасти клыкастые разинул — и тут ка-ак бабахнет! Подскочил змеище, будто курица, которую сапогом под хвост пнули — только что перья не полетели. Заверещал не своим голосом, и прочь из пещеры. Меня и самое взрывом с ног снесло, я — кубарем через порог! Семушка подбежал, меня за руку тянет. Я с ним в сторону отползла, забились мы в щель какую-то между скал, притаились. Я сыночка к груди прижала, и плачу, и смеюсь, и сама не своя, и что теперь делать — ума не приложу.
Змей из пещеры выскочил, над лесом кружит, пламенем отфыркивается, злой, как осиный рой растревоженный. Наконец сел у входа в пещеру и орет:
— Ну все, баба! Не жить тебе! Отыщу — помрешь страшной смертью!
Не успела я испугаться, как вдруг снизу, из чащобы лесной, и сбоку, с горы, и сверху, с ясного неба — бац, бац, бац! — шары огненные. Один за другим, один за другим! И все прямо в змея. Ну, и то сказать: мишень приметная, не промахнешься. Завизжал змей, что твой поросенок резаный, и в пещеру забился.
А из чащи ему вслед — голос, волшебством усиленный, но все равно до боли знакомый:
— Эй, змей-супостат! Отвечай, куда супругу мою любимую подевал? Где сынок мой единственный? Если с их голов хоть волосок упал — гляди, разберем твою пещеру по камушку, а тебя — по косточкам! Нас тут четверо волхвов-чародеев: Финист-Ясный Сокол, да Ворон Воронович, да Серый Вольг, да я, Кощей Бессмертный, сам-четвертый! Мы и так шутить не любим, а уж за Василисушку и подавно никого не пощадим!
В пещере забулькало, зашипело, заревело, дым повалил. Слышно, что злится змеище. Наконец отозвался-таки:
— Супруга твоя где-то тут была, баба бесстыжая, простоволосая! А пащенка твоего видеть не видел, знать не знаю. Да не он ли мне сейчас хвост подпалил?
Тут Семушка у меня из рук выдрался, из щели выскочил, к обрыву подбежал и кричит:
— Пап! Папка, я здесь! И мама тут, со мной!
Затрещало в лесу, зашумели лапы еловые, вырвался на обрыв конь богатырский, Сполохом звать, можно просто Паша. Грива золотая, бока крутые, копыта как тарелки. Спрыгнул с Паши Кощей мой ненаглядный, Семку на руки подхватил, я к нему кинулась — он и меня к сердцу прижал, и обнял крепко-крепко. А потом еще пару огненных шаров в пещеру метнул — просто так, на прощание. И строго-настрого заказал змею в наши земли летать — а то, мол, еще не то будет. Змей мялся-мялся, но все же дал клятву страшную, ненарушимую, что больше в Лукоморье духу его не будет.
Сели мы все втроем на Пашу и в обратный путь двинулись. Паша конь богатырский, спина широченная: Кощей Семушку в седло перед собой усадил, а я сзади на круп села, за пояс держусь. Паше такой груз — что девке букет ромашек, мы, чай, все трое весим меньше какого-нибудь Муромца. По правую руку Финист-Ясный Сокол летит, по левую — Ворон Воронович, впереди Серый Вольг бежит, волком оборотившись. Дело к вечеру, солнце красное к закату клонится, едем, беседуем.
— Какой же ты молодец, что взрыв устроить догадался! — говорит Кощей Семушке. — Мы-то на поиски сразу кинулись: Черномор Горыныч из терема углядел, как змей вас с луга уносит, стрельнул было вслед, да что ему те стрелы, гаду чешуйчатому! Но долгонько бы вас разыскивать пришлось, пещер-то в горах не счесть — кабы не взрыв твой.
Слышу, захихикал Семка, довольный по уши. Ему-то это все за приключение! А Кощей спрашивает:
— Где ртуть-то гремучую взял?
— У меня с собой в кармане было! — отвечает Семка. Я так и ахнула. Кощей тоже головой покачал.
— Больше никогда так не делай, — говорит. — Рванет — жениться не сможешь!
— А я и не собирался! — отвечает Семен.
— Это ты сейчас так думаешь, — говорит Кощей. — Поглядим, что годков через пятнадцать скажешь! Так что не разбрасывайся своим добром, пригодится еще.
И на меня оглянулся, этак со значением. И снова Семке говорит:
— Домой приедем, я тебя научу, как взрывчатку приготовить из безопасных ингредиентов, которые с собой носить можно.
Тут уж я опомнилась, и как разорусь!
— Чему ты ребенка учишь? — говорю. — Он же маленький еще, не соображает ничего, а ты!..
Семен из-за отца высунулся, на меня уставился.
— Ма-ам, ты чего? Я же богатырь! Расту не по дням, а по часам! Я большой уже и все понимаю. Меня папка и читать уже выучил, и писать, и считать...
— Вот еще тоже не хватало, — говорю. — Такого малыша грамоте да счету учить! У ребенка должно быть детство, а ты ему голову забиваешь чем ни попадя.
Кощей только хмыкнул в ответ.
— Кабы я его силком да из-под палки учил, — отвечает, — оно бы и впрямь во вред могло пойти. А этот же сам обеими руками за науку хватается, за уши не оттянешь! Чей он сын-то, спрашивается?
— Ну, — говорит мой честный сын, — счету-то ты меня и в самом деле силком да из-под палки учил! Я этому учиться не хотел...
— Ты хотел химические опыты ставить, — возражает Кощей. — А какая, спрашивается, химия, да без расчетов?
Так, за перебранкой да разговорами, и доехали до дому. Прасковья Лукинишна с Черномором уже за воротами ждут, все глазоньки проглядели. Только подъехали мы — кинулась к нам Лукинишна, дитя с коня стащила, к себе прижала и давай на нас с Кощеем браниться. И такие мы, и сякие, и куда смотрели, и зла на нас не хватает! Ну, мы-то знай молчим: ясно дело, старая она, распереживалась.
Накричалась Лукинишна и пошла в дом. Семушка у нее из рук вывернулся и вперед побежал. Лукинишна ждать ждала, а ужин-то сготовить не забыла. И не ужин, а целый пир праздничный! Очень кстати это пришлось: и мы с Семушкой проголодались, у змея гостюючи, и чародеи целый день маковой росинки во рту не держали, по горам да лесам нас разыскивая. Сели мы за стол, и пошел у нас пир горой, по усам текло, а в рот не попало.
Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец!