Женщина-призрак

Женщина-призрак смотрит в окно. Внимание привлекают осторожно сгущающиеся сумерки, словно постепенно подбавляемые в воду чернила. Раз капля, два капля, три – вот уже и облака потемнели. Там, за стеклом, аккуратно постриженные кусты, обрамляющие лужайки, тоже напитались вечерним мраком - покрылись темной зеленью, став пародией на короткие елки. Даже начали играть свой обязательный концерт кузнечики в не постриженной траве. А она все стоит, смотрит. Выделяется в этом вечернем великолепии на фоне светлого окна, как чужеродный гость. Что же, такая она и есть. Чужеродная. Лишняя. Несуществующая. Женщина-призрак смотрит в окно, наблюдает краем глаза за своим отражением. Чужеродная, но особенная ли? Нет. Обычная дама в возрасте. Светлые волосы, в которых не видно седины. Мягкие черты лица, прячущие в плавных линиях первые морщины. Обычная домохозяйка в обычном доме обычной семьи. И все-таки – призрак. Женщина-призрак смотрит в окно и силится вспомнить: как оно, быть видимой? Быть вспоминаемой хоть иногда? Как было в те времена, когда она еще сердце билось в груди, а дорогие люди тебя помнили? Как?.. Призрак помнит другой, расположенный севернее город. Другой дом. Другую семью. Отец, который пример. Сын, любимое дитя. Мать, которая пока что еще видима. Женщина-призрак смотрит в окно. Вспоминает. В Сидерлейке жизнь казалась безмятежной. Муж был для нее опорой, защитой, будучи одновременно и сильной спиной, за которой можно спрятаться, и плечом, на котором можно было безмятежно заснуть. Да, он был неидеален: слегка помешан на своих восточных штучках, порой упрям до ее женских слез обиды… Но все это было частями, формирующие личность человека, которого она любила. Да и еще отцом он был прекрасным. Вместе с сыном они организовали тандем, который не могло разрушить ничто во Вселенной. Аксель, ее ребенок, порой словно и забывал, кто его мама. Во всем было: «Папа то, а мы с папой это…». Конечно, ей было завидно. Конечно, ей тоже хотелось быть причиной его восторгов. Но не удалось вот. Сынишка оказался просто маленькой копией отца. А может быть, все дело было и в ней самой? Женщина-призрак тяжко вздыхает. Переводит взгляд вдаль, на фонарь возле общей дорожки. На мельтешащих возле люминесцентного светила мотыльков. Не знающих, что несут в себе эти соблазнительные лучи… Она не знала тоже. Не знала, что ее счастье – это та же самая лампа, а семейная жизнь – всего лишь стремительный полет прямо в разрушительный свет. Крылья опалило внезапно. Ради разнообразия, не 220 вольтами, а взрывом. Тот страшный во всех смыслах день, когда равнодушный голос в трубке сказал ей ломающие естество новости. Ваш муж – погиб. Ваш сын это видел. Женщина-призрак напрягает память, но не может вспомнить, что же было потом: ужасающее прошлое надежно запечатано подсознанием, стремлением жить и кучей лекарств. Помнит только, не могла дышать. Не могла находиться в этом злополучном городе, этом доме, где когда-то была счастлива. Помнит, но смутно – похороны и первые дни паломничества на могилу. Помнит раздирающую изнутри боль. Хотя нет, не так. Разъедающую. Разъедающую все краски сперва в окружающем мире, потом уже – в ней самой. Делающую ее блеклой, бледнеющей до состояния призрака. Женщина-призрак вспоминает о тех страшных днях и испытывает лишь… сожаление. Боль, ужас, неверие – всё это давно уже потерялось в прожитых годах, а вот сожаление все также грызет неунывающим бобром. Ведь тогда она была… растоптана. Морально уничтожена. Из жизни внезапно убрали главную опору, подпилили тот стержень, так необходимый в те ужасающие дни. Даже не для себя – хотя бы ради сына. Которому произошедшее далось гораздо-гораздо тяжелее. Ее малыш часто запирался в кладовке, куда она в новом доме с тяжелым сердцем сложила все вещи мужа, и перебирал бестолковые, но такие важные для детского восприятия побрякушки. Иногда даже трогал самурайский меч, словно питаясь силой от стального лезвия. Именно тогда он начинал страшным, прерывающимся шепотом пересказывать ту ночь: как видел яркую вспышку, как громыхали стекла, как упал этот предатель Пэйн, как оглушительно выли сирены на машинах всех спасательных служб… Как звал папу, уставившись в полыхающую верхушку здания… Пока ему не Сказали. Ей тогда хватало сил лишь на слезливые объятья да запись мальчика к психологу. Сейчас сожаление надсадно кусало пираньей: надо было поступить по-другому. Но тогда всё, на что ее хватало – это слезы и прострация. Она стала привидением. А привидениям все равно на дела живых. Женщина-призрак устало прикрывает глаза, корит себя за невнимательность. Она-то думала, что смена обстановки пойдет сыну на пользу. Что в новом, уже большом городе Аксель скорее забудет, оправится… …не понимала. Не успела. Доверилась словам школьных знатоков, что детская травма пропадет со временем, если ей заниматься. Пропустила тот момент, когда ребенок замкнулся в себе еще больше, все с нарастающим из раза в раз упрямством отстаивая свою позицию перед врачами. Не видела, как ее малыш окончательно отгородился от всех, а яркие, по-детски наивные голубые глазки стали с серым оттенком, словно отражающие пепел души зеркала. Женщина-призрак в смятении заламывает пальцы. Нервно теребит кольцо на левой руке, ставшее еще одним пожизненным клеймом. Вечным напоминанием о том времени, когда все окончательно пошло наперекосяк. Шли годы, проходящие долгой, но не откладывающейся в памяти вереницей. В конце концов, апатия подошла к концу, и ей, словно очнувшейся после отравленного яблока Белоснежке, снова захотелось жить. Тем более, что принц имелся тоже. Не такой, как первый. Не шатен, а рыжий, с янтарем глаз вместо стали. Который волновался не о высоких материях Джо-лан, а о более приземленных вещах. Также борющийся за благосостояние города, но не на самоубийственных миссиях, а в зале суда. Который элементарно был рядом. Конечно же, она не прыгнула в его объятья сразу. Где-то с год они балансировали на грани вежливой дружбы, но в итоге именно он и стал тем, кто помог леди-призраку вернуть некоторые краски. Нет, он не оживил пепел в ее душе. Но он стал опорой для робкого вьюнка надежды и спокойствия, что в нем пророс. Поэтому, когда ей было преподнесено кольцо с тем самым вопросом, бывшая миссис Меннинг решила робко постучать в дверь будущего. Прошлое в лице Акселя оказалось рьяно против. Казалось бы, жених и сын не поладили буквально с той секунды, как одетый в строгий костюм прокурор впервые переступил порог их дома. Это было поистине столкновение огня и льда – двух противоборствующих стихий, которые скорее изведут друг друга, чем отступятся. Профессиональная педантичность первого и подростковая расхлябанность второго. Безграничная уверенность, что раз удается повернуть на свою сторону присяжных, то и с подростком можно будет справиться – против наследственного, взращенного с младенчества упрямства. Аксель в те дни стал еще больше походить на озлобленного подростка, от которого отвернулся не только весь мир, но и отчий дом. Ее разговоры и назидательность Джона никак не помогали: мальчик словно окончательно уверился, что единственный его близкий человек – почивший отец, и непременно об этом заявлял. Жених от этого злился еще больше, словно упоминание первого мужа любимой уязвляло что-то внутри. Особенно от практически полной этого самого мужа копии. Женщина-призрак вздрагивает: снятое в задумчивости кольцо едва не выпадает из рук; болезненно пронзает ладонь, будто острый кинжал, окончательно перерезавший ее связь с сыном. Последним залпом этой войны, с которой она ничего не смогла сделать, стала дата свадьбы. Сейчас уже трудно было вспомнить, что послужило причиной – первый выстрел всегда теряется в гуще последующих. Финал же - четок, ясен: ссора, ожесточение не принимающего действительность ребенка, суровое обещание почти-мужа обязательно взяться за его воспитание после свадьбы, полное сдерживаемого гнева до – неужто непрошенные воспоминания? – белесого блеска в глазах: «Ты мне не отец». Сожаление вновь вонзается внутрь, кричит об ошибочности ее действий. Осознание пришло слишком поздно… Намного позднее, чем были сказаны те роковые слова. - Нам нужно жить дальше, Аксель, - говорила она тогда, пока сын кидал в лицо наболевшее: что этой свадьбой она предает папу, что тот жив, потому как он был там, он видел этот взрыв, он знает, а она, она новым браком просто отворачивается от него! – Твоего отца уже давно нет. Тебе пора смириться с этим, малыш. Слишком неправильные слова. Слишком отчаянные. Слишком не вовремя. - Так ты никогда в это и не верила, верно? – злость сына тогда прошла мигом, и это испугало: до того Аксель напомнил Себастьяна. В том самом состоянии, когда говорить с ним уже было бесполезно. – Ты с самого начала в это не верила. Ты с самого начала предала его. Ты с самого начала предала меня. Женщина-призрак нервно прикусывает губу, смотрит в окно. Слушает внутренний голос, отчитывающий ее как провинившуюся школьницу. Она тогда действительно была словно призрак: истосковавшийся по жизни до такой степени, что был готов заполучить ее любой ценой; не отдававший себе отчета, чего этого может стоить. Достучаться до сына так и не удалось. Тот кое-как держал оборону до свадьбы, выпавшую так удачно на период его окончания средней школы, а потом воспользовался первым же предложением от колледжа. И ушел. Окончательно. Не забыв при этом сказать последнее, окончательное «Прощай». Отныне Аксель не желал иметь ничего общего ни с ней, и с ее новой жизнью. Поначалу она пыталась, правда пыталась, но сын вдруг внезапно словно вспомнил все такие далекие уроки отца, став не то опытным шпионом, не то ниндзя-невидимкой. Телефон, Интернет, попытки личный встреч оставляли только горькое послевкусие все больше умирающей надежды. В конце концов, она смирилась, как делала это всегда. Потом будущее назидательно постучалось, напоминая о необходимости двигаться вперед. В новой семье появился и новый смысл – на этот раз дочь. Так же, как и в прошлый раз, это не заполнило сосущую пустоту, словно из души вырвали деталь, но помогло двигаться дальше. Ее девочке нужна была мама. Сын же всеми силами показывал, что матери у него больше нет. В конце концов, на ее долю остались лишь новости – внезапно сообщившие, что Аксель заделался в местные герои. Прямо таки удачно под побег того самого Пэйна. Все каналы и таблоиды на разные лады смаковали подвиги неожиданно аж пятерки подростков, а она с болью в сердце следила за жизнью Акселя единственным доступным способом. Один год, второй, третий… Женщина-Призрак смотрит в окно. Вспоминает тот день, когда прошлое пришло к ней на порог. Само. Нет, это был не сын, а муж. Бывший, официально умерший, вернувшийся из небытия муж. Смотреть на Себастьяна ей было трудно. Мешало многое. В ее памяти он остался тем же мужчиной в расцвете сил, что ушел на то роковое задание. Тогда же перед ней сидела его тень: в волосы широкими белыми стрелами закралась седина, руки покрывают морщины и шрамы, лицо – с непроходимыми следами многолетнего измождения. Но отчетливее всего изменились глаза – в поблекшей голубизне навеки впечатались отголоски мрачного прошлого. Что это? Боль ли? Пытка ли? Война ли? Она посмотрела ему в глаза лишь раз – на большее не хватило моральных сил. Одно присутствие Себастьяна в светлой гостиной ее дома (так похожей на их ту, общую, в Сидерлейке!), заставляло ее чувствовать себя грязной. Заслуженно, абсолютно-абсолютно заслуженно. Ведь она не верила. Она не дождалась. Не смогла. Женщина-призрак так и молчала, не в силах посмотреть на свое прошлое – лишь мяла край юбки нервно дрожащими пальцами. Ровно до тех пор, пока не услышала: «Скажи мне, ты счастлива?». Резкое поднятие головы, взгляд, лишь по счастливой случайности угодивший в макушку. И робкое, стыдливое: «Д-да». Себастьян улыбался тогда, бередя старые раны. Вскрывая пыльные сундуки с воспоминаниями, которые так хотелось удержать на цепи: воскресное утро, у них выходной, завтрак с подколами и обещание сыну сводить его на «Крутящиеся рыцари»… - Это главное. Рад за тебя. Правда. Это очень хорошо, что ты… смогла жить снова, несмотря на прошлое. Она промолчала. Что тут сказать? Спасибо? Мне жаль? Эту вину я не смогу никогда искупить? Но Меннинг, будь он неладен, по-прежнему оставался тем же проницательным мужчиной, что когда-то пленил ее сердце. - Не думай об этом. Правда. Просто живи. Ты хороший человек… и ты этого заслуживаешь. Он ушел тогда сам, оставив на ее долю вежливое «Прощай». Понял, как ей тяжело. И не стал давить. Как и раньше. Об Акселе он не сказал ни слова, но на большее она и не рассчитывала. Прекрасно знала характер сына. Прекрасно знала, что он не простит. Женщина-призрак смотрит в окно. Вспоминает былое, кутаясь в сожаление, будто в теплую шаль. И слишком поздно замечает, что снаружи уже не только кузнечики да мотыльки. Чужих на этой улице видно сразу, и дело даже не в том, что в пригороде все друг друга знают. Нет, разгадка в ином: эти районы - словно миленькие провинциальные городишки, с обязательными белыми заборами и зелеными лужайками. Та самая американская мечта, что живет одним, понятным только ей ритмом. Таким, которого не улавливают жители гиганта-мегаполиса. Темнота отчетливо вырисовывала женский силуэт, заставляя ее застыть, как настоящий дух. Кто это? Зачем это? К ним ли это? Да, к ним. Для ответа незнакомке достаточно было просто неуверенно ступить на мощеную дорожку к дому. Фонарь высветил ее лицо, запутавшись желтыми лучами в странных зелено-золотых глазах. Женщина-призрак не сдерживает вздоха узнавания. Долгие годы подле телевизора сделали свое дело: команду сына она прекрасно могла узнать даже мельком в толпе. Но что здесь забыла эта девочка? Как она в принципе оказалась здесь? Пока незваная гостья шла до двери, мать достопамятного героя Лэндмарка успевает вспомнить все те страшные картины, которые неизменно преследовали ее с самой первой статьи. Не заигрался ли с законом? Не остался ли при врагах? Не разбился ли, гоняясь по улицам за очередным маньяком? И дверь хозяйка распахивает сама, не дожидаясь такого ненужного уже звонка. Девушка по ту сторону порога лишь изумленно поднимает брови, удивляясь такой поспешности. Внимательно проводит по ней взглядом, словно выясняя: а туда ли ее занесло на ночь глядя, к тем ли людям? Вроде бы – да. - Здравствуйте, миссис Мен… то есть, миссис Сандерс, верно? Осторожный кивок прошлого. Нервное пожатие плеч настоящего. Женщина-призрак наконец выдыхает, позволяет тревожным мыслям покинуть ее голову. Просто вовремя замечает, как гостья крутит непривычное еще украшение, объясняющее всё. - Меня зовут Л… Кэт. Я… эм… невеста вашего сына. Женщина-призрак улыбается, мягко и понимающе. Дальнейшие объяснения уже ни к чему. Лишние слова – тоже. Они обе прекрасно знали знаменитый Меннингов характер. - Он не позволит. Девушка улыбается уголком губ, слегка надменно вскидывая подбородок. - Переживет. Она же - лишь напряженно вглядывается в странного оттенка глаза. Понимаешь ли ты, девочка, на что идешь?.. Понимаешь ли ты, что в один момент все может рассыпаться пеплом?.. Понимает, мерцает ответ зелеными искрами. Не боится. Потому что уже убедилась: если надо будет – ее собственной силы хватит, чтобы выстоять, не рассыпаться. Потому что если надо будет – она удержит и не только себя. Потому что если надо будет - этой силы хватит даже на сопротивление ему самому. Потому что ей опора не нужна – она сама эта опора. Женщина-призрак смотрит на гостью и впервые за долгое время улыбается искренне, от души. Потому что рада. Потому что хоть для кого-то она теперь наконец стала видима.