Неправильно, не «дзынь»

Дочь смотрит на него, снизу вверх, решительно, непреклонно, но со смутным оттенком мольбы, так что Дракула поспешно отводит взгляд в сторону, чтобы только не видеть этого упрямого «ты же все понимаешь, отец». Понимает, еще как понимает, — что это абсурд и безумие. Абсурд и безумие — очень хорошо подходит под определение Джонатана. Дракула смотрит на него и замирает от чего-то неявного в груди. Его?.. Этого юнца?.. Он же не зверь, в самом деле. Мальчишка чуть крепче сжимает руку его дочери, и в карих глазах не мольба, а тихое, словно на выдохе, «пожалуйста, Драк». Драк на это прикрывает веки. От чужих — родных — взглядов кругом идет голова. Конечно, этот разговор назревал давно, неужели он думал отделаться так просто? Но здесь не схитришь, не повернешь ситуацию нужным боком. Дракуле остается лишь поддаться, и может быть… — но нет. Дракула кивает и бесшумной тенью ускользает к выходу. Так и не открыв глаза. *** Выдержка вампира — вещь очень условная. Жажда крови утоляется обходными путями, но природу не перекроишь. Сорвавшись — велик риск упасть на самое дно. Джонатан не гнушался никнуть к нему в порывах чувств, был до странного податлив, когда Дракула, сдавшись, мог приобнять его в ответ. Граф полностью осознавал выбор Мейвис, не пившей людской крови, — Джонни был банально вкусным. От таких формулировок Дракулу в дрожь бросало, но сделать с этим что-то не представлялось возможности. Дракула знал, как пах Джонатан, и знал, сколько за глоток такой крови мог бы отдать вампир позапрошлого века. Несмотря на твердую уверенность Джонни в своих силах, граф уже начинает прикидывать, стоит ли связывать его до, — или самостоятельно удерживать во время? Правильного ответа нет. В отличие от мальчишки, Дракула не так уверен в себе. Угловатое тело, к которому все время пытаешься подобраться ближе; всему виной эта открытость Джонни, он ведь первый об этом подумал, первый попросил и практически распахнул руки в приглашающем жесте. Оттянул воротник и уставился на Дракулу. Дьявол. Мальчишка не боится. Он не думает о боли, и думать приходится вампиру — за обоих сразу. Не сорваться. Все, что ему нужно, что нужно его маленькой Мейвис, что нужно самому Джонатану. Велик соблазн испить до последней капли, Дракула знает, что это просыпается в любом из ему подобных. До зуда в клыках. Но он сдерживался прежде, еще не осознав, там, в кладовке, и после, во время первого общего их смеха; кажется, именно там, прижимая юнца к столешнице, чувствуя, как жизнь бьется о человеческие запястья в его холодные ладони, Дракула максимально близко подошел к черте. Джонатан ожидал на другой стороне пропасти. Дракула не смел. Такова человеческая природа. Люди поддаются всему, что требует их смертное, живое тело. Люди не испытывают «дзынь» — ни разу за свой короткий век. Но — испытывают желание — и это, пожалуй, единственное, чем Дракула может себя утешить и обречь на душевные муки одновременно. Тем, что если Джонни захочет — он сделает все. Стоит только заставить его пожелать. А Джонни такой — проходили уже — любит эксперименты и риск. Дракула соглашается на это ради счастья дочери. Дракула соглашается на это, потому что совершенно не хочет терять Джонатана. Он все еще хочет что-то значить — быть хорошим отцом для дочери, быть хорошим… просто хорошим для Джонни. Быть кем-то, кто, несмотря на уже давным-давно отзвеневший «дзынь», умеет любить. И не только отеческой любовью. В глазах плывет. *** Джонатан приходит сам, без приглашения и стука, словно нарочно дожидаясь поздних четырех утра. В это время года светает позднее, Дракула не зажигает свечей, и юноша в кромешной тьме залы движется почти наощупь. Граф ловит его за локоть и подтаскивает к себе. Короткий взгляд на дверь, и она запирается с характерным щелком. Джонни сглатывает. Дракула понимает, что сейчас укусит его. Человека. Укусит и обратит, и кто знает, что станет с рыжизной волос, а этот неровный румянец на щеках исчезнет навсегда, кожа станет еще белее, чем сейчас, и карие глаза… Графу почему-то хочется, чтобы глаза у Джонни остались карими. Напоминанием из прошлой жизни. В легкой растерянности Джонатан не произносит и слова вопреки привычке болтать, когда сдают нервы. Сейчас это не паника, скорее — болезненное предвкушение. Очень неоднозначное. Дракула не медлит — для себя он все уже решил — и стягивает мешковатую футболку ниже плеча. В слабом заоблачном свете луны, редком и практически бесполезном, Дракула все равно видит, как судорожно дергается линия кадыка. Сдержаться от убийства возможно. Ему бы просто сдержаться. А Джонатан не боится. Делает крохотный шаг вперед, отклоняет голову, а непослушными руками вцепляется в полы плаща графа. Тот выдыхает в рыжую макушку. Джонни трепетный. И многое понимает. Он не удивляется, когда в оголенное плечо утыкается холодный лоб. Дракула склоняется над ним, чувствуя, как живая ладонь медленно ложится меж его лопаток. — Слишком больно будет, да? — шепчет человек, сглатывая накатившую тревогу. И добавляет, скользнув рукой чуть ниже к позвонкам. — Прости. Дракула выпрямляется и кивает, не силясь улыбнуться. — В конце концов, ты сам попросил. Нечеловеческая радужка лучится очень даже человеческим теплом, но Джонни не знает верных слов, чтобы объяснить графу это и все остальное. Поэтому говорит так, как чувствует. — Это же ты. И закрывает глаза, сильнее отклонив голову, телом — подавшись чуть ближе. У Дракулы в груди щемит от оказанного доверия, и так это не похоже на «дзынь». Тягучая, правильная боль стягивает его изнутри. Обращенные имеют свойство меняться. Дракула гонит эти мысли прочь. В успокаивающем жесте он касается губами переката мальчишеской шеи, и тому это не кажется странным. Все выходит просто и естественно, словно не в первый раз. Дракула готов поклясться — в первый, но не в последний. Джонатана хочется уже по-черному. Прихватив светлую кожу передними зубами, граф оставляет на ней более ощутимый поцелуй, след от которого нальется красным, а сходить будет медленно даже после обращения. Дракула притесняет мальчишку к стене, уже ничего не опасаясь, и кусает, языком упоенно слизывая кровь. Джонни стонет, громко, болезненно, и графу едва не взрывает остатки разума. Одним рывком он отстраняется, удерживая юнца на месте. Его бьет крупная дрожь, а кожа стремительно белеет. След от укуса в кровавых потеках алеет, и графу сложно отвести взгляд, посмотреть юноше в глаза, и когда прохладная, но все та же ладонь, внезапно притягивает его вплотную, преодолевая жалкие сантиметры меж ними, Дракула перестает сдерживаться. К следам от укуса приникает жадно, но жажды крови в этом алчном порыве нет, вампир не может желать испить вампира. Вампир вампира может просто желать. Джонатан вновь стонет, подставляясь под влажные поцелуи, тише, короче, волнительнее, и льнет всем телом, прогибаясь под тело графа, впечатывающего его спиной в стену. Наваждение, звеняще натянутое в воздухе, лопается с первым настоящим поцелуем. Дракула пьянеет, но с запоздалым осознанием сделать ничего не может и отстраняется, выравнивая дыхание. Получается скверно, потому что Джонни лезет ему под рубашку. И свою ладонь граф находит у него в брюках. Загнанное дыхание срывается на хриплое «Дра-ак» тому в плечо минут через пять. Джонни содрогается, словно в агонии, скалит новообретенные клыки и молчит, отсутствующим взглядом глядя в пол. Его подбородок на плече графа, руки — на его ребрах. Его дыхания не слышно. — Так всегда бывает? — справляется Джонатан с голосом. — Впервые, — честно отвечает Дракула, каким-то исступленным жестом обнимая его. На «дзынь» это не похоже, они даже в глаза друг другу не смотрят, но отголосок чего-то режет прямо по душе. Словно крошечная щепка осины в сердце. — Спасибо, — неожиданно выдыхает юнец, обрывая долгую пустую паузу. И, отстранившись, смотрит Дракуле в лицо все теми же глазами. А внутри того вверх подрываются два убийственных по контрасту чувства, жгучая ненависть к себе и больная как будто бы любовь — к нему. Дракула не отводит взгляда. Одно радует: волосы у Джонатана все еще рыжие. *** Завтра они спокойно смотрят Мейвис в глаза, и та счастлива, целует мужа, и обнимает отца,

и ничего не знает.