CREEPY FEST: Silence

Личинки. Маленькие, не больше пары миллиметров, изогнутые рогаликом мертвые личинки на желтовато-бурой поверхности супа. Среди лука и измельченных листьев петрушки, как в колыбели. Минсок около минуты равнодушно смотрит на крохотные скрюченные лапки, на темные головки, прижатые к обратной части жирненьких телец, на плавающую вокруг морковь, а потом встает из-за стола и смывает содержимое тарелки в унитаз. Грязная посуда отправляется в раковину. Минсок не испытывает отвращения, заглядывая под крышку кастрюли. Полная кастрюля сваренных заживо крохотных существ. Всего-то. Он не берется судить, кому из них больнее. Приправа. Все дело в ней. Вездесущие мошки отложили яйца прямо в раскрытую упаковку с пряным порошком. Не их вина. Пакетик специй, кишащий насекомыми, летит в мусорное ведро. Прямо как его жизнь. Десятки жизней против его одной. Даже немного жаль. Минсок трет заслезившиеся глаза и нечаянно опрокидывает локтем солонку. Белое по дереву запылившейся кухонной тумбы. Плохая примета. Минсок выводит пальцем цифру четыре и выходит из комнаты, слизывая соленое с кожи. Над ведром кружатся выбравшиеся из временного убежища мошки. Минсок не видит. Но ему, в общем-то, все равно. В гостиной темно. Шторы плотно прикрыты, и силуэты мебели едва различимы. Зеркала завешаны темной тканью. Похоронное убранство. Он плюхается на диван, сталкивая пяткой ненужный пульт от телевизора. Желудок урчит, но аппетита больше нет. Ничего больше нет. С тех самых пор как Бэкхен не вернулся. Тишина угнетает. Давит со всех сторон, сжимает мозжечок своими цепкими пальцами, лишая тело координации и способности двигаться. Лишает воли. Желания. Жизни. Раньше все было не так. Светлые узкие окна-бойницы их коттеджа выходили на поле. В них красиво играло солнце, отбрасывая на паркетные доски яркие пятна-полосы, оживляющие обстановку. На стенах висело множество пестрых картин, декоративных тарелочек, вязаных панно. Минсок влюбился в этот дом, в запах земли, моря, приносимого ветром, в ощущение легкости и свободы, которую дарил ему Бэкхен, являющийся олицетворением, живым воплощением слова «свобода». Заводной, веселый, имеющий ответ на все вопросы Бэкхен пленял внимание и вновь и вновь обращал на себя взгляды окружающих. Именно ему удалось вытащить Минсока из скорлупы, уговорить бросить скучный университет и предложить чистой воды безумие — перебраться в другую часть света, чтобы начать все заново. Серая, чопорная Корея, скрывающаяся за маской вечного фестиваля, сменилась пейзажами провинциальной Германии, а окружающий воздух вдруг из спертого стал свежим и бодрящим, дарующим новые силы. Все вокруг создавало атмосферу счастья. Пока величественное, ставшее родным и таким нужным море не забрало самое дорогое, что было у Минсока. Бэкхен не вернулся. В углу раздается шорох. Неуловимый, на грани слышимости. Но Минсоку хватает, чтобы напрячься, сбросив с себя сонное одеяло воспоминаний. О море. О небе. О ласковой квадратной улыбке. Мышцы ноют от напряжения, когда он втягивает живот и поворачивает голову в сторону звука. Не видно ни зги, но кажется, будто тени там интенсивнее, подвижней, будто живут своей жизнью и готовятся, как кошка, прыгнуть из темноты в любой момент. Вздохнуть не получается. Перед воспаленными глазами картинка реальности размывается, и Минсок видит, как тени сплетаются в шипящих змей, двухголовых, со скользкими извивающимися языками и ядом, что капает с острых клыков. Их становится все больше и больше, и вот они начинают двигаться в его сторону, расползаясь по периметру и сверкая темной чешуей. Одно огромное чудовище из множества смертоносных особей. Оно изгибается, тянется к нему, и он почти чувствует на своем лице дыхание Горгоны и прикосновение ее живых локонов-убийц. Вот-вот и… Пересохшее горло начинает гореть, рот приоткрывается в немом крике, и сухой кашель сбивает с ног, скидывая с дивана и сгибая пополам. Минсок кашляет, выворачивая горло наизнанку, и больно ударяется лбом о шершавую поверхность ковра, когда приступ отступает. По щеке тянется ниточка слюны вперемешку с желчью. Никаких змей нет. Они все в его голове. Постоянные незваные гости. Минсок поежился и поглубже зарылся подбородком в ворот куртки. Облачка пара, вырывающиеся изо рта, не настраивали на долгие разговоры, но Бэкхен считал иначе, не умолкая ни на секунду. Его глаза горели, как маленькие стеклянные шарики, те, что со снегом внутри, а побелевшие губы двигались с удивительной быстротой. Да и сама речь была сравни скороговорке. Минсок ничего не понимал ни в морской рыбалке, ни в снастях и той огромной посудине, на которой суровые немецкие мужчины, с квадратными бородками, отправлялись на эту сомнительную забаву, но все равно покорно слушал, не желая расстраивать воодушевленного парня. Бэкхен сиял, потрясая новехоньким спиннингом, и обещал принести домой кучу свежайшей рыбы. Минсок не ждал богатого улова. Он смотрел вслед уходящему катеру и надеялся, что Бэкхен успеет к ужину. Но тот не вернулся. Минсок долго приходит в себя. Глубоко дышит. Сжимает и разжимает кулаки. На гнущихся ногах поднимается с пола и опирается на бархатный подлокотник. Материал под пальцами шевелится. Он брезгливо одергивает руку и выпрямляется. Ощущение, впрочем, не пропадает. Оно там, под кожей, сонмом маленьких деловитых муравьев проделывает в нем новые дыры, через которые утекает жизненная сила. Насовсем. Стены и потолок ходят ходуном. Хотя нет, это он сам дрожит, с трудом удерживая на весу тяжелую голову. Едва ли можно быть более разбитым. Границы сумасшествия размываются с каждым днем все больше, и Минсок чувствует, что скоро рассыплется в прах прямо на их дорогой паркет — останется лишь вымести останки. Только от Бэкхена не осталось и их. Путь до ванны занимает вдвое больше времени, чем положено. Минсок не может заставить себя включить свет в гостиной. Никогда - там, где о любви осталось слишком много живых воспоминаний. Каждый оставленный предмет выжигает душу кислотой. Лучше уж вообще ничего не видеть. Не знать. Не надеяться, как одержимый. К тому же свет всегда порождает новые тени. Намерения у них недобрые — довести его до ручки, не иначе. Пока Минсок не может себе этого позволить. Он обещал ждать два месяца. Срок истекает через полторы недели, в канун Нового года, осталось всего ничего, а там… Там будет уже все равно. Сбив с полки какой-то тюбик, Минсок щелкает выключателем в ванной и сразу поворачивается к мойке. Из прямоугольника зеркала на него смотрит незнакомец. Впалые щеки, редкая темная щетина, алая сетка лопнувших сосудов под веками. Его обратная сторона с разорванным напополам сердцем, которое, кажется, кровоточит и капает на внутренние органы горячей кровью. Это больно. Холодная вода, пущенная из проржавевшего крана, отрезвляет ровно настолько, чтобы он смог взять в руки бритву и убрать со своего лица чужое хотя бы частично. Бэкхен не любил его колючий подбородок, хотя сам был той еще колючкой при должном настроении. Около шеи руки берет ощутимый тремор. Было бы с чего — «Джиллетт» мало походит на опасную бритву, но сладкое предвкушение заставляет пальцы на ногах поджиматься. Вот будь в руках сейчас нож… Минсок не сумел бы удержаться от соблазна. Никак не сумел бы. Осознание приходит не сразу, но он все же делает шаг назад, роняя бритву на влажную керамическую поверхность. Отражение улыбается, поощряя к действию. Минсок спасается в темноте. Бэкхен мягко гладил его по волосам и тихо мурлыкал на ухо какую-то немецкую песенку. Оба еще плохо говорили на чужеродном языке, но все отлично понимали. На работе, которую им удалось найти, иначе было никак — либо быстро учишься, либо ищешь другой способ заработка. Минсоку нравилась Германия. Нравились люди побережья, закрытые и даже в чем-то суровые, но на самом деле радушные и добрые. Им много кто помогал с переездом и так, по мелочам. И главное - никто не лез в их жизнь и не косился как на прокаженных. Здесь они могли дышать полной грудью и жить полной жизнью, не оглядываясь по сторонам. Здесь они могли честно любить друг друга хотя бы за закрытыми дверями. — Спишь? — мягко спросил Бэкхен, тронув носом его висок, и засмеялся над сонным «нет» из-под теплого пледа. За окном занималась осень, и в доме уже становилось прохладно. — Знаешь, я так хочу показать тебе одно место. Тебе понравится, что я задумал. Обещаю. — Какое место? — Минсок вопросительно поднял бровь и уставился на парня. Они давным-давно обошли всю округу и побывали везде, где могли. — Не скажу, иначе сюрприз не удастся. Зимой. Подожди до зимы. Слабые возмущения Минсока утонули в сладком поцелуе. В схватке с Бэкхеном любопытство безоговорочно проиграло. Ощущение нежных рук на теле включает сознание на раз. Минсок с болезненной надеждой распахивает глаза, но вокруг никого. Все та же тишина. Разочарование бежит по венам, полностью заменив кровь. Или это кровавое разочарование? На локте расцветает огромный синяк. Какая мелочь. Физическая боль против душевной — победитель очевиден. Минсок давно бы уничтожил себя, если бы истязания хоть немного могли заглушить вопль, рождающийся внутри него при каждом мимолетном воспоминании. Бэкхен немилосерден. Он в вещах, во снах, в отражениях. Такой же, как прежде, с щенячьими глазками и квадратной улыбкой. Самый страшный кошмар, от которого невозможно освободиться. Когда рыбацкое судно вернулось без самого молодого своего пассажира, Минсок выгорел дотла, словно оказавшись перед солнцем в открытом космосе. «Мир рухнул» — неподходящее сочетание. Ничто не способно описать то состояние полнейшей тишины в голове. Вакуум, возведенный в куб. Он ненавидел Бэкхена, если бы мог. Но море поймало его и проглотило, как мелкую рыбешку. Рыбалка удалась. Минсок смаргивает непрошенные слезы и опирается руками на колени. Слишком много для него одного. Говорят, от долгих слез люди слепнут? Неправда. Минсок не ослеп, просто высох изнутри и теперь видит этими самыми глазами больше, чем кто-либо другой. Поэтому входная дверь закрыта на замок, а звонок выдран вместе с проводами. Кто знает, что там, во внешнем мире? Да и зачем этот мир ему теперь, когда Бэкхена в нем все равно нет. Если бы соседи узнали, как он ночами душит рыдания в подушку, как, забываясь, призывает смерть, то непременно сдали бы его врачам. Но все здесь слишком уважают чужое личное пространство. Минсок больше не думает этому радоваться, в тайне мечтая, что кто-нибудь принесет ему избавление. Еще немного, и он согласится на любой исход. Кое-как выбравшись из ванной, он решает подойти к окну и взглянуть на снег, который должен был выпасть накануне. Погода на побережье предсказуемая, поэтому прогнозам сложно не доверять. Только сделав шаг, он замирает, прислушиваясь. Глухой стук в дверь. Один удар. Второй. Третий. Минсок выдыхает, решая не реагировать на настойчивого гостя — гостей он не принимает с октября, и отворачивается от прихожей, придерживаясь прежнего направления, пока за спиной не раздается скрежет дверного замка. Тело цепенеет. По спине начинает струиться холодный пот. Дверь медленно открывается. Шороха шагов Минсок не слышит, в ушах бухает собственное сердце, но постороннее присутствие очевидно. Запах снега, ветра и моря забивается в ноздри и перекрывает доступ к кислороду. Минсок боится поверить. И разбивается птицей о камни, когда тишину комнаты прорезает глухой голос: — Минсок. Это не может быть правдой, но он слишком долго ждал и верил, чтобы сомневаться. Развернуться и взглянуть на призрака оказывается легче, чем поверить своим глазам. В коридорчике перед входом, что как раз напротив гостиной, стоит Бэкхен и смотрит на него из-под опущенной челки. Та же серая куртка, что и в тот день, те же ботинки с высокой шнуровкой, та же шапка с глупым помпоном, купленная по приколу, но так и оставшаяся в гардеробе. И Бэкхен все тот же — белая кожа, обветренные губы, светлые волосы. Только что-то в его облике отталкивает, пугает своей деревянностью. Он не улыбается, не бросается к нему с объятиями, не смеется своим громким голосом — просто выжидающе пронзает взглядом, не делая и шага навстречу. Минсок рад до безумия. Но ему страшно, как никогда раньше. — Поехали со мной, — наконец говорит Бэкхен. Голос его резок и хлестко бьет по ушам приказом. — Я должен показать тебе наше место. Сердце Минсока рвется в груди, как птица в силках. То самое место. Неужели он узнает, о чем говорил Бэкхен тогда? Увидит сюрприз, которого так и не дождался? Выбор даже не стоит. Он только рад выбраться из этого проклятого дома. Минсок хватает куртку, наспех влезает в ботинки и жмется к Бэкхену, пытаясь убедиться в том, что на этот раз призрак, вернувшийся к нему среди ночи, настоящий. У подножия ступенек непривычно холодный парень отстраняет его и хлопает рукой по сидению массивного красного мотоцикла. Минсок послушно забирается следом, решив оставить все вопросы о возвращении на потом, и прижимается щекой к спине в серой куртке. Бэкхен вернулся. И если это сон, то лучше бы Минсоку не просыпаться вовсе. А на улице, действительно, глубокая ночь. Оказывается, он пролежал в отключке гораздо дольше, чем думал. На небе сияют непривычно близкие звезды, но луны не видно, словно она вообще исчезла с небосвода. Без желтого всевидящего ока как-то неуютно. Темно. Мелкие колючки созвездий совсем не дают света. Любимый профиль скрывается во мраке, и не разглядеть знакомых морщинок вокруг глаз и россыпь точек-родинок. Бледная кожа подобна маске, и как Минсок не старается, стряхнуть это ощущение не получается. Но ничто не может омрачить радость встречи. Даже внутренние монстры расступаются, освобождая место для давно потерянных чувств. Бэкхен снова рядом. И это главное. Мотор железного коня оглушительно ревет, лишая малейшей возможности завести разговор, и они трогаются с места. Вскользь вспоминается, что похожий «зверь» был у Даниэля, парнишки, жившего ниже по улице, пока авария не положила конец его гонкам, но ненужные мысли быстро выдуваются ветром. Остаются лишь воспоминания, приятно щекочущие голову родным запахом. Минсоку быстро становится холодно. Под осенней курткой тонкая белая футболка, а снизу спортивные штаны – легкомысленно для декабря. Он сильнее стискивает руки на поясе Бэкхена, пытаясь ухватить хоть немного тепла, но тщетно, парень словно превратился в монолитную недвижимую глыбу льда. По странно выгнутым плечам понятно – лучше не отвлекать. Минсок послушно держит возмущения при себе, у них еще будет время. Лишь бы поездка не была слишком долгой. Они мчатся мимо домов с редко светящимися окнами, мимо огородов и садовых деревьев и выезжают на едва заметную в ночи проселочную дорогу. Минсок этой местности не знает – город в другой стороне, и от этого становится не по себе. В груди ворочается странное предчувствие. Или это все последствия нервного срыва? Хочется думать, что все именно так. - Куда мы? – кричит он что есть мочи, чтобы его гарантированно услышали. - Мы должны ехать быстрее. Нужно успеть до рассвета, - доносится в ответ, и больше Бэкхен не говорит ничего, лишь прибавляет скорости. Незнакомая дорога перед глазами превращается в размытое пятно. Сплошь белое и черное – редкие островки снега на промерзлой земле. Минсоку закладывает уши. Хлесткий ветер выбивает из глаз слезы, которые тут же замерзают на щеках. Минсок крепко зажмуривается, утыкаясь носом в чужую спину. Резкий запах рыбы бьет по рецепторам, вызывая удивление. Они точно свернули в противоположную побережью сторону и удаляются от моря с каждой минутой все дальше. Причина амбре неясна. Через десять минут дышать становится совсем невыносимо, к тяжелому морскому духу добавляется сладковатый запах гнили, словно прямо перед лицом разлагается туша какого-то животного. Минсок чуть отстраняется, хватая ртом ветер, и открывает глаза, пытаясь найти причину. На куртке Бэкхена расплываются мокрые пятна. Из складки рукава выглядывает белый червь и падает под колеса. Среди копны волос проглядывает серый череп. Минсок холодеет от липкого ужаса и заходится приступом кашля, вынужденно цепляясь за парня. Каждый спазм отдается внутри замерзшего тела острой болью. Гораздо хуже, чем было часами ранее дома. Остывшие пальцы напрочь теряют чувствительность. Он заваливается на бок, почти падая с мотоцикла, но его останавливает сильная рука, вовремя пришедшая на помощь. Минсок тяжело дышит, боясь посмотреть на Бэкхена вновь, но все же приоткрывает один глаз. Страшное видение исчезло. Серая курка совершенно сухая. Никаких червей. Даже запаха никакого. Снова его воспаленное воображение играет с ним в жестокие игры. Пора бы привыкнуть, но к такому - попросту невозможно. Непрекращающаяся пытка. Оглянувшийся на него Бэкхен убеждается, что все в порядке, и отворачивается. Поездка продолжается. Истощенный, выстывший, напуганный Минсок прячется в своей голове, баюкая сознание приятными образами их будущей жизни. Они уедут из Германии. Обязательно. Хватит с них этой земли. Уберутся куда-нибудь подальше от моря и воды вообще. Снимут маленький домик, обустроят его по-своему, заведут щенка. И все будет как прежде, словно никогда Бэкхен не покидал его так надолго. Словно не было двух месяцев в аду, наполненном тишиной, и этой непонятной езды в никуда по лютому морозу. Минсок почти засыпает, игнорируя тревожное чувство и нереальность происходящего. Он слишком устал, чтобы продолжать волноваться. Да и не уверен, что Бэкхен его послушает. Парень какой-то не такой, но что именно в нем не так, сказать сложно. Через бесконечное количество времени мотоцикл сбрасывает скорость. Минсок с трудом стряхивает сонную пелену и вертит головой, пытаясь понять, где они находятся, но видит лишь мрачные пейзажи и сухие, корявые деревья с голыми ветками, изогнутыми под неприятными углами. Вдали виднеется какая-то постройка, к которой ведет вымощенная брусчаткой дорога, начинающаяся прямо посреди мерзлой степи. В здании с узким навершием-шпилем без труда угадывается заброшенная католическая церквушка. Окна-витражи кое-где поколоты, стены облупились и почернели. Вокруг церкви сплошное ничего. Никакого намека на селение или присутствие людей. Внизу живота скручивается горячий ком. Минсок не знает, зачем они здесь. И уже не уверен, что хочет знать. Тяжелые кованые ворота при их приближении открываются с жутким лязгом и пропускают их внутрь двора. Сами по себе. Минсок готов поклясться, что на этот раз глаза его не обманывают. Хотя через несколько секунд он вообще перестает во что-либо верить. С церковного кладбища поднимается густой туман. Отвратительные тени с жуткими лицами снуют между могил, медленно приближаясь, и тянут к Минсоку пальцы-когти. По сравнению с этим ночные кошмары теперь кажутся цветочками. Хочется обратно к своим внутренним монстрам. Паника охватывает все тело. Онемевшие ноги отказываются слушаться. Минсок судорожно пытается придумать хоть какой-то путь к спасению, цепляется за Бэкхена, слезно просит увезти его отсюда, ведь сейчас случится что-то страшное, но одна из тварей хватает его за капюшон куртки и грубо стаскивает на землю. Минсок отчаянно сопротивляется. Пинается, пытается укусить призрачную плоть, молит небеса о помощи, но чуда не происходит. Со всех сторон его обступает черная уродливая стена. Теперь-то кошмар случился наяву. И боль от острых когтей, вспарывающих его одежду настоящая. Как и кровь, расплывающаяся по белой ткани футболки. - Бэкхен! Где ты? – зовет Минсок и делает последний рывок, пытаясь выбраться из цепких лап, прежде чем обессилено упасть на спину, придавленный черными тварями. Круг теней размыкается, чтобы вновь сомкнуться за спиной светловолосого парня. Минсок заходится в крике, осознавая правду. Бэкхен смотрит на него с высоты своего роста и кривит тонкие губы в усмешке. На раздутом, изъеденном рыбами лице лопается кожа, и гниющая плоть обнажает лицевую кость. Истлевшая одежда свисает лохмотьями на шатком скелете. Отвратительный запах гниения и соленой воды забивается в ноздри. Минсок дрожит от ужаса, понимая, что вот и настал такой желанный им конец. Сопротивляться больше нет смысла. Живым ему не уйти. Бэкхен сверкает пустыми глазницами с затаившейся в них тьмой. За личиной мертвого парня прячется нечто жуткое. Безобразное. Безжалостное. Горечь повторной утраты причиняет Минсоку куда больше боли, чем когти, впивающиеся в израненные плечи. Бэкхену Минсок простил бы многое, даже собственно убийство, но это существо Бэкхеном никогда не было. Безмолвные небеса отвратительно над ним посмеялись. - Это наша свадьба. Здесь мы всегда будем вместе, - со зловещей улыбкой говорит чудовище, и тени вновь расступаются, открывая вид на зияющий могильный провал. Минсока подхватывают под руки и тащат прямиком к могиле. Только ему уже все равно. Жизнь окончательно потеряла цвет, ведь Бэкхен к нему так и не вернулся. *** Три дня спустя, за неделю до Нового года, мимо заброшенных полей проезжала семья туристов из Чехии. Они держали путь к побережью, хотели посмотреть на зимнее море, да только заблудились и свернули не на ту дорогу. Пока ездили кругами в поисках выезда – стемнело. Земля словно смеялась над ними, не давая выбраться из капкана. Когда впереди показалась церковь, глава семейства решил попросить помощи у здешнего священника, не подозревая, что это место давно пустует. Мрачное убранство двора и темные стекла испугали путников, но они решили убедиться лично – есть ли здесь кто живой. Подростки, брат и сестра, живо выбрались из машины и побежали по мощеной дороге. Им казалось забавным оказаться в таком жутком месте. Старые ворота легко поддались нажиму, пропуская посетителей. Луч ручного фонарика выхватил из темноты нестройный ряд серых могил, среди которых выделялась одна совсем свежая. На покатом холмике земли что-то белело. Дети оглянулись на родителей, занятых изучением останков покореженного красного мотоцикла, бог знает как попавшего на территорию церкви, и несмело подошли к могилке поближе. Подобранной с земли веткой брат приподнял кусок белой ткани и сдавленно охнул – им оказался оторванный рукав футболки. - Пойдем отсюда, - заканючила сестра. Ей вдруг стало очень холодно. – Мне не нравится это место. Брат согласно кивнул и отбросил ветку подальше. Они с сестрой поспешили к родителям, что уже стояли на пороге церкви, но не сделали и десяти шагов, когда за их спинами послышался шум осыпающейся земли. Гостям здесь рады не были.