I
В большой комнате полумрак. Передо мной стеной стоят мужчины в разномастной футбольной форме. Не в той, в которой их привыкли видеть. Я подхожу к первому и осторожно касаюсь эмблемы, на которой переплетаются яркие буквы «G» и «S». – Лукас. – Он следит за моими пальцами, а потом вскидывает голову. – Ты любишь жару? Подольски понимает мой вопрос, но ничего не отвечает. – Знаю, что не любишь. Но еще больше ты не любишь бездействовать, не любишь полировать лавку, не любишь видеть свою фамилию в списке запасных. Тебе нужно блистать на поле, быть героем, смерчем, ураганом!.. Ведь поэтому ты больше не канонир? Ведь поэтому? Не потому, что перестал бороться, Лукас? Он пытается заменить боль во взгляде злостью. У него не получается, и я отхожу, не желая больше его мучить.II
Высокий Петр смотрит на меня сверху вниз и слегка улыбается. Не уверена, что он способен быть грустным или печальным. Озвучиваю это вслух, от чего его улыбка становится еще шире. – Помнишь ли ты все свои взятые пенальти, Петр? – он неопределенно пожимает плечами. – А знаешь, кто их помнит? Синие. Слышишь? Помнят синие. Не они. – На последнем слове мой указательный палец утыкается в пушку на красном фоне слева. – Ты нужен своим, Петр. Сейчас. Он больше не улыбается. Не улыбается, потому что все понимает.III
Возле соседнего мужчины улыбаюсь уже я. – Стивен. – Мой голос наполнен теплом. – Хранитель «Ливерпуля». Ты никогда не был один. А сейчас есть ли кто-нибудь рядом с тобой, когда ты идешь сквозь ветер, сквозь дождь? Когда твои мечты бросает из стороны в сторону? Ты обещал однажды, что не уйдешь из родного клуба, пока тебе не скажут, что больше не хотят видеть там. Кто посмел сказать тебе такое, Стивен? – делаю паузу. – Можешь не отвечать, я и так знаю. – Его взгляд полон тревоги. – Ты. Ты сам себе это сказал. Джеррард комкает в кулак темно-синюю ткань футболки. Я больше не улыбаюсь и оставляю его.IV
Передо мной стоит совсем ребенок. Маленький взрослый мальчик. Он нервно переминается и грызет ногти на пальцах рук. Совсем не смотрит на меня. – Сколько сейчас стоит кобальт? – я задаю этот вопрос в надежде поймать его взгляд и увидеть там сожаление. Он молчит и по-прежнему не смотрит. – А сочетание белого с зеленым кажется тебе красивым? Белый с зеленым идет тебе больше, чем синий? Больше, Юлиан? Дракслер реагирует на эти слова и растерянно осматривает свою футболку. – У тебя была отличная команда, у тебя были чудесные болельщики, тебя считали олицетворением и будущим всего Гельзенкирхена. Мы жили тобой. Можешь ли ты похвастаться подобным теперь, Юли? Оно того стоило? – Мне хочется сделать ему так больно, как он сделал нам. Я беру его руку в свои ладони. – Самое плохое – то, что ты никому ни о чем не сказал. Ты сбежал и оставил нас одних. Он наконец-то смотрит на меня, но я уже ухожу.V
Его глаза светятся, а от улыбки веет теплом. Ему бы в пору носить желтое, да только он больше не найдет такую форму в своем шкафчике. – Куба, – я произношу его прозвище, нежно улыбаясь, – ты совершил самую большую ошибку в своей жизни! Ты оставил самый веселый и самый теплый клуб в мире! Ты оставил самых потрясающих болельщиков на Земле! Он все еще улыбается, понимая, что я говорю это без злого укора. – Ты же знаешь, что тебя ждут через год? – намекаю ему о возвращении из аренды. – У нас есть надежда? Якуб молчит, но его взгляд говорит обо всем. Я киваю и желаю Кубе счастья.VI
Рядом с Кубой стоит высокий мужчина. Мне кажется, что его глаза светятся в темноте голубыми огнями. Ни один мускул не вздрагивает на его лице, когда я начинаю с ним говорить. – Знаешь, жизнь так устроена, что нужно что-нибудь отдать, если хочешь что-нибудь получить. Ты взял в клубе умения, известность, энергию и небывалую силу. И, кажется, ты оставил там кое-что свое, Роберт. Протягиваю ему желтую футболку, которая выглядит уж очень яркой по сравнению с его нынешней полосатой. Он, помедлив, берет ее в руки. Я жду, пока он ее развернет, и, когда это происходит, продолжаю: – Мы все скучаем по тебе, Роберт. Но он скучает сильнее всего. И я быстрее двигаюсь дальше, успев краем глаза заметить, как Левандовски зажмуривается и сжимает футболку в объятиях. Сжимает так, словно вот-вот там появится человек. Но он не появляется. И Роберт разворачивает ее снова, чтобы еще раз увидеть большой черный номер на спине. 11.VII
Стоять перед Бастианом очень холодно. Мы оба словно окружены пронизывающим туманом. Его форма горит, режет глаза, сияет кровавым. – Тебе было мало красного, и ты убрал с формы синий цвет, Басти? – Он неподвижен, и с этими руками, вытянутыми по швам, похож на солдата. – Мне всегда было интересно, как чувствует себя ребенок, который покинул отчий дом. Или как чувствует себя король, который оставляет престол. Или как чувствует себя Бог, который больше не хочет быть всемогущим. – Заканчиваю перечислять и смотрю ему прямо в глаза. – Бастиан, расскажи мне, как ты себя чувствуешь? Не дожидаюсь ответа и делаю шаг вправо.VIII
Здесь стоят двое. Оба высокие, красивые, гордые. Контраст – вот что их отличает. На одном из мужчин черная форма, на другом, стоящем прямо за его плечом – белая. Моя рука сама непроизвольно тянется к щеке одного из них и гладит ее. – Икер… – и я словно больше не могу ничего сказать, глядя в эти когда-то искрящиеся, а ныне потухшие, глаза. – Ты не виноват. Стираю большим пальцем блестящую каплю с его скулы, не давая ей упасть, и смотрю на фигуру в тени. – Ты же защитник, Серхио. Ты испокон веков стоял перед его воротами и бился за вас двоих. Так почему же это сражение ты проиграл? Почему ты отдал им Икера? Почему не смог сохранить душу вашей команды? – мой голос срывается, и Рамос со стоном закрывает лицо руками. Икер разворачивается и прижимает его к себе, а я ухожу, чтобы не мешать.IX
Этот мужчина совсем невысокий, но кажется сильнее и больше всех здесь присутствующих. В его взгляде мудрость, опыт, магия и еще что-то такое, что заставило меня упасть перед ним на колени и спрятать лицо в ладони. Не знаю, хочу ли я так скрыть свои слезы или просто не желаю видеть белый цвет его формы. Он не стоит истуканом, а тут же делает ко мне шаг и, обняв, поднимает на ноги. Отчаянно цепляюсь пальцами за его плечи и шепчу в самое ухо единственную фразу, на которую меня хватило: – Хави, вернись домой, пожалуйста. Улыбаясь, Хави кивает. И я ему верю.