Мир одного человека

В кроваво-красном мире не было ничего, кроме безжизненной пустоты. Этот мир принадлежал лишь одному человеку. Может быть, это был его внутренний мир, но для него он являлся реальностью, сквозь которую можно было пропустить пальцы и почувствовать то, что не почувствовал бы обычный человек. У обычного человека не было глубокой раны в сердце, гнившей и смердящей, истекающей вязкой чёрной жижей, из которой так и лезли змеи, высовывая острые языки. Человека, чей разум породил чудовищный алый мир, звали Донхэ. Сидя губительными ночами в пустой комнате, с потолка которой капала кровь, он думал о том, о чём ему не хотелось думать, пока перед ним не появился хрупкий юноша с белоснежной кожей, облачённый в атласную ткань небесного цвета. Его голубые глаза были словно водная гладь бескрайнего океана, заглянув в которую, Донхэ видел его душу, но, кажется, в ней было абсолютно пусто… На его бледном лице играли кровавые отблески, но его сиянье, его ярко-снежное сиянье, окутавшее его всего, с каждой секундой разгоняло эти кровавые сгустки, пока мир Донхэ не стал белым, словно чистый лист бумаги, и сияющим, как его Ынхёк — драгоценный юноша, оберегающий его от зла и всего остального мира. Они подолгу сидели, смотря друг на друга, пока Донхэ не захотелось попробовать прикоснуться к белолицому Ынхёку. С тех пор как его в душе возникло это желание, в его голове, словно какое-то предупреждение, стали повторяться слова чьим-то тихим голосом: «Пять касаний — и сто мучительных терзаний…» Эта строчка настойчиво воспроизводилась в его голове снова и снова. Поначалу он слушался и подавлял в себе желание прикоснуться к голубоглазому драгоценному ангелу, сидящему напротив, но, через некоторое время, он уже не мог себя сдерживать, ему слишком сильно требовалось чужое тепло. Он поднялся со своего места, чувствуя, как по всему телу разливается странная лёгкость, и сел в нескольких миллиметрах от облачённого в атлас небесного создания, с нерешительностью протягивая руку к его голубым волосам и вплетая в них пальцы. Всё тело Донхэ будто насадили на острый стальной шип, его скривило, а из горла, как пронзённого куском стекла, вылетел сдавленный хрип. …Но вся эта боль была ничем по сравнению с наслаждением, полученным от первого прикосновения к драгоценности… «Три касания — услышишь сердца замирание». Донхэ не мог подавить в себе соблазн слегка коснуться пухлых розовых губ, ведь лишь от них веяло теплом. Ынхёк дрогнул, впервые отрывая свои руки от колен, чтобы нежно обхватить протянутую к нему руку и подарить холодной ладони тёплый мягкий поцелуй. Белоснежный юноша замер, а Донхэ обвил его талию руками, слыша, что стук сердца в груди синевласого ангела замирает. «Одно касание, одно. И нет его, и нет его…» Теперь, зная, что всё, что говорил Донхэ голос в его подсознании, сбывалось, последнее касание хотелось совершить ещё сильнее, но оно могло стать последним… Донхэ покрепче сжал в своих руках драгоценное создание, постепенно теряющее своё тепло, и прикоснулся засохшими губами к хладным розоватым губам небесного творения, которое было сотворено вовсе не небом, а им самим. — Донхэ, Донхэ, ты слышишь меня, Донхэ? — голос Хёкдже предательски дрожал, хоть он и пытался говорить как можно спокойнее и держать себя в руках, но его сердце обливалось кровью каждый раз, как распластанного по сбитой простыне Донхэ схватывала очередная порция боли, от которой он дёргался, словно по его телу пустили электрический ток. Хёкдже крепко держал его холодную руку, обдавая её своим горячим дыханием, чтобы хоть немножечко согреть, и не выпускал, несмотря на то, что Донхэ неосознанно уже в какой раз проехался тяжёлым кулаком по его челюсти. Обезображенное лицо Донхэ, скривившееся от приступа боли, по-немногу становилось спокойнее. Его дыхание постепенно выравнивалось, и он перестал метаться по постели, а Хёкдже чуть ли не задохнулся, увидев, что спустя мучительный месяц, Донхэ впервые приоткрывает веки, а на Хёкдже, впервые за прошедший месяц, смотрят родные карие глаза, с интересом рассматривающие всё вокруг, словно видят этот мир впервые. У Хёкдже пропал дар речи, когда глаза Донхэ внимательно стали рассматривать его, а затем широко раскрылись, а их обладатель приоткрыл губы, будто что-то хотел сказать. В его взгляде было столько потерянности, что Хёкдже не сдержался и обнял его, заставляя Донхэ испуганно замереть. — Всё хорошо, Донхэ, я с тобой, теперь всё позади, — этими словами Хёкдже успокаивал не только Донхэ, но и убеждал в их правдивости и самого себя, рассеянно поглаживая Донхэ по горячей спине, жар которой сочился даже сквозь больничную пижаму. Донхэ обеспокоенно провёл по белёсой кожице шрама на виске Хёкдже, вспоминая, как кусок стекла, который именно он держал в руках, оказался причиной этой раны. Хёкдже тихо помотал головой, обхватывая лицо Донхэ руками и шепча на ухо, что всё уже хорошо. Похоже, что он поверил в эти слова, ведь ответно сжимал Хёкдже в своих объятиях, тихо плача, что означало лишь одно: всё страшное уже позади, уже позади… «Пять касаний — и сто волнительных скитаний. Влюблённых, новых начинаний. С тобой, и лишь с тобой одним…»