Раз блестит, значит золото!

Курильщик матерится и отшвыривает журнал, наугад взятый из стопки со свежей почтой. Растрепанный бумажный снаряд по дуге пересекает кухню и шумно приземляется в собачью миску. — Опять? — Уже к обуви приебались! Черный неспешно поднимает измятый вымокший глянец и молча просматривает. — Нормально все. — Нормально?! А ну дай, — Курильщик хватает журнал, брезгливо листая мокрые страницы. — «Неброские, и потому явно очень дорогие… а значит явная подделка…», они не охуели?! Да какое кому дело до моих ботинок! Ненавижу, блядь! Как будто я им звезда гламура какая-нибудь! Я взрослый уважаемый человек! Уже. Отношения с прессой у современного художника-авангардиста, а с недавнего времени — арт-директора известного кинопроекта Эрика Циммермана складывались тяжело. Положение это год от года усугублялось: если раньше он был, как говорится, широко известен в узких кругах, чем был вполне доволен, то постепенно им начали интересоваться круги весьма далекие от высокого искусства. Курильшик сто раз проклял свой контракт с киностудией, но вернуть спокойное время было нельзя — постапокалиптический фильм ужасов понравился тинейджерам, а для тинейджеров пишут совсем другие журналы. Представителям которых ничего не стоит, к примеру, явиться без приглашения на мероприятие и задать вопрос, почему он не причесался, и давно ли он поклоняется Сатане (и ослепить ошарашенного Курильщика вспышкой). Вздыхая по утрам перед зеркалом и воюя с неуправляемыми кудрями, Курильщик отчаянно завидовал Черному — форму стрижки ежиком, как и большинство привычек в еде, спорте, и… в общем, во всем, этот консерватор четко установил раз и навсегда. И скорее бы Курильщик начал рисовать радужные луга с цветочками, чем стрижке Черного удалось бы отрасти на сантиметр больше положенного. Эрик же был мечтой папарацци во плоти — стоило подстричься чуть короче, и он моментально терял в возрасте лет десять, превращаясь в хрупкое тонкошеее существо — отраду всех маньяков, о чем не упускала возможность потрепаться желтая пресса. Отросшие пряди неимоверно бесили — лезли в глаза, от них было жарко, их нужно было чем-то закалывать, а из подручных средств отчего-то всегда находились только карандаши — так он и опозорился однажды, по рассеянности просидев всю пресс-конференцию с «кохинором 2В» в голове. В итоге, спустя пару лет парикмахерских экспериментов, пришлось остановиться на промежуточном варианте, который стилисты вежливо именовали «Управляемый хаос», а Черный называл просто «Доброе утро». На фотографиях, в отличие от Черного, Курильщик получался прескверно — словно школьник, ограбивший бутик с деловой одеждой. Подробностями личной жизни господин Циммерман и его старший менеджер корреспондентов, мягко говоря, не баловали, так что второсортным изданиям оставалось только разбирать внешний вид «современного Гигера». — Пишут так, будто я специально выебываюсь шмотками. Бред! Что попалось, то и обуваю! Я вообще не помню, когда и где их покупал! Они неудобные. Наверное, был в отчаянии. Черный заглядывает через плечо разгневанного Курильщика, неторопливо рассматривая фотографии. — Нормальная обувь. — И добродушно замечает: — От отчаяния фонтан у нас. — Пошел ты, — фыркает Курильщик и сбрасывает с плеча его ладонь. Если бы пронырливым писакам таки удалось проникнуть в их дом и запечатлеть Главную Ошибку Декабря, несчастные «лабутены» были бы тут же забыты. Фонтан, в непонятном порыве заказанный Курильщиком к Рождеству, удивил даже привыкшего ко всему Черного, за годы жизни с эксцентричной творческой личностью повидавшего разное. Мраморная гордость скульптора-трудоголика выглядела до невозможности уродливо, никуда не вписывалась, а в рабочем состоянии вызывала у рядом сидящих расстройство мочевого пузыря. Поэтому через неделю после доставки фонтан был обоюдным решением выселен из спальни сначала в столовую, оттуда — на террасу, а теперь коротал дни под брезентом в гараже, дожидаясь лучших времен (или ядерной войны). — Сперва до медвежонка доебывались, — заводясь все сильнее, Курильщик тычет пальцем в провинившийся бульварный листок. — «Почему, блядь, медвежата?»! «Почему, блядь, они треугольные?», «Почему у них нет глаз?». Да с хуя мне-то знать, почему?! Ладно, стал их замазывать, ты помнишь — так сразу началось: «Где, блядь, медвежата?», «Циммерман уже не Циммерман!». К серьезным людям у меня претензий нет, — Курильщик кивает в сторону кабинета Черного, где на стеллажах педантично рассортированы подшивки по современному искусству. — Но эти… зачем вообще я им, нашли себе старлетку! Каждый раз, каждый ебаный раз — сраные фото, о работах — два слова, а дальше — то стрижка слишком детская, то трость, блядь, слишком готическая, кретины необразованные, то галстук из прошлогодней коллекции. Да обосраться, какая трагедия, не понимаю я в галстуках этих, а ты тогда в командировке был. Теперь вот тапки слишком дорогие. Перед лицом трясущегося Курильщика возникает стакан воды. — Водки дай лучше. — Водки нет, — лицо Черного непроницаемо. — Нормальной нет. Курильщик снова фыркает и отпивает из стакана, пряча смущение — кошмарная бутылка с заспиртованной саламандрой, приобретенная в их последней поездке, обречена вечно пылиться в мини-баре. Наверное, он тогда был в отчаянии.