Весной увядают розы

Подол простого светлого платья с тихим шорохом касается каменного пола дворца, а коридор заполняется тихим стуком маленьких каблуков, и перешёптыванием наложниц, вечно недовольных и завистливых рабынь холодных стен столицы. На загорелую кожу падает неровный свет свеч, что отбивается в тёмных волосах и карих глазах блеклыми звёздами. Когда-то наложница, а сейчас калфа, Тен-Тен не знает, от чего так грустно каждый раз, когда нужно видеть Госпожу – молодую, полную сил и энергии Госпожу, что напоминает собой весну, но понимает, что попросту не может завидовать той, на чьи хрупкие плечи уже взвалилось бремя быть однажды оставленной возлюбленным ради той, что очарует его внутренней силой. Их госпожа, родившая повелителю темноглазую дочь – иностранка, что и говорить, привезённая вместе с другими рабами к ним из далёкой страны, вызывала сочувствие из-за собственной наивности – любовь Правителя не принадлежала ей одной, хоть она и верила в обратное. Но она была завидно красива хоть своей бледной-бледной кожей и хрупкой фигурой – казалось, она разобьётся, словно хрусталь, если её задеть. Слабо кивнув охраннику у покоев, что проводил её безразличным взглядом, она кратко постучалась в деревянные двери покоев, и, после тихого «Входите», быстро прошла внутрь. Аромат цветов стал резким контрастом с запахом слабых благовоний и трав коридора, и залитая Солнцем комната показалась совсем другим миром. В красном платье из дорогой, не узнанной ей, ткани, что на свету переливалась всеми оттенками цвета, сложив тонкие, скрытые широкими рукавами, руки на животе – плоском сейчас, и, может, надолго, пронзая калфу внимательным взглядом ярко-зелёных глаз, Сакура Султан чем-то почти пугала. Она отличалась от других яркими глазами цвета травы, и розовыми, что удивительно, волосами – в остальном всё также бесправная рабыня, как и другие наложницы и калфы, лишь с поправкой на красивые одежды и просторные покои, да дарованный Султаном титул «в благодарность». Тен-Тен вдруг подумалось о том, что ей же всю жизнь прозябать во дворце, в будущем забытой Повелителем, как и другие, и осмеянной наложницами. Госпоже всего-то от силы двадцать годков наберётся – наивная в чём-то, а в чём-то жестока – не зрела, почти, как и все другие, но действительно красива. Вот только их Султан, тень Аллаха на Земле, не любил ни одну из своих женщин долго – ни её, отравленную в своё время, и отстранённую из-за этого; ни Ино, подаренную притворно улыбающемуся молоденькому господину, как только надоела своим щебетанием; ни Хинату Султан, действительно высокородную госпожу, возлюбленного которой, господина, убили, а её подарили в гарем, как подарок – не смотря на слёзы и тихие протесты… – Госпожа… – калфа поклонилась, опустив взгляд в пол, смотря на светлый ковёр у низкого столика, – Валидэ Султан желает видеть вас сейчас… – повторный поклон и тихое «С вашего позволения» у самих дверей, перед тем, как выйти, и ознаменовать этим пришествия новой жизни для кого-то. Девушка что-то прошептала на родном для себя языке, и перевела взгляд на невзрачную рабыню, собственную прислужницу, что стояла, низко склонив голову, и не смея молвить ни слова. Ничем не выделяющаяся, смуглолицая, темноволосая и немного пухловатая, в сером платье и с застывшем на лице страхом – почти как все те, которых покупают для тяжёлой работы. Ни красоты, ни особого ума – и имя совсем не примечательное, которое Сакуре так и не запомнилось – серость средь ярких красок. – Хатун, помоги мне! – Султанша встала, расправляя складки на подоле платья, и приняла из рук рабыни алый платок, повязывая его на голову – скрывая необычные волосы и голую шею. Валидэ Султан не звала её к себе просто так, и уже это настойчиво заставляло идти быстрее, будто иначе её жизнь рассыплется пеплом в этом дворце.

***

– Мой лев возвращается сегодня. Приготовься к празднеству в его честь… – Валидэ кивнула ей, и слабо улыбнулась, вернувшись к разговору с более угодной невесткой, Хинатой Султан. Для своих сорока с хвостиком Валидэ Микото Султан выглядела очень и очень хорошо, в каждом её движении была грация и манерность – высокородная, никак иначе, Госпожа. Может, из-за общей родины, может, из-за характера, но она подружилась с Хинатой быстро, отдавая ей явное предпочтение, и относясь с почти материнской любовью. Будучи свободной женщиной, она с жалостью смотрела на всех и каждого вокруг, но неизменно мило улыбалась, прикрывая тёмные, словно ночной небосвод, глаза, и немного набок склоняя голову, от чего длинные тёмные волосы падали на спину, скрытую драгоценной тканью любимого синего платья, подаренного уже усопшим супругом. Она никогда не относилась плохо к самой Сакуре, но и не выказывала поддержки – ровно, как и препятствий. Для подобной весне Султанши она была милой женщиной этой холодной династии, и, как оказалось позже, холодным воском на её судьбе. Она лишь слабо кивает – и почти счастлива от возвращения Повелителя, который, непременно, восхитится тому, как она расцвела, и насколько подобна весне. Не глупа Султанша, знает – неверное действие в такой момент выжжет клеймо на их отношениях просто потому, что Госпожи рожают сыновей, а не полуслепых дочерей.

***

Когда на столицу опускается ночь, и небосвод окончательно темнеет – Луна занимает свое чинное место средь звёзд, холодным слабым светом освещая дорогу одиноким путникам – Повелитель возвращается во дворец со своей свитой. – Внимание! Саске Султан! – главный евнух оглашает громко, и наложницы, до этого сидевшие лениво на подушках и переговариваясь, стали в ровные ряды с одной стороны общей комнаты гарема, образовывая проход и низко с склоняя головы – в почти одинаковых одеждах, не отличающихся особой изысканностью, они подобны друг другу, и мало чем могут привлечь – красивы, как и подобает для наложниц, но слишком подобные в своём слепом смирении – Саске Султан любит и не любит таких одновременно. Отдельно от них, в самом начале, стоит Валидэ, улыбаясь тепло-тепло сыну; рядом с ней – Хината Султан, как и всегда смущённая, улыбается подобно его матери и держит за руку маленького сына, названого в честь рано ушедшего дядюшки; Сакура Султан замыкает их цепь, улыбается и прижимает к себе дочь, которую Султан ещё не видел. Они не подобны друг другу – и, может, поэтому Падишах любит их. – Матушка, я так соскучился по вас… – молодой и красивый, словно снизошедший с картины лучшего художника эпохи, Султан целует внешнюю сторону ладони матери и слабо улыбается ей – тёмные волосы, и такие же глаза, напоминают той об ушедшем муже и сыне. Она улыбается в ответ и говорит тихое «Я тоже» настолько спокойно, что, не знай, как они близки – это выглядело бы холодной формальностью, а не семейной чертой. Он целует в щёку сына и обнимает, вопреки всем правилам, Хинату нежно, говоря слова благодарности – и только им двоим, известен их смысл. Дочь он целует в лоб и говорит о том, что она непременно вырастет такой, как и мать – и слабо касается руки Сакуры своей, когда та целует ему её, произнося звучащее словно эхо «Скучал», вторящее миру и ей. И в глазах его теплится любовь, и на языке его это значит любовь. Ведь, кто-бы что не сказал, но Султан действительно её любит – и статус её говорит об этом, и ещё многом-многом другом – краше тысяч слов. И Султанше кажется, что сердце распирает от любви, в которой она утопает с момента, когда впервые увидела его, Повелителя мира и её души.

***

В покоях Валидэ Султан стоит царственное молчание. Наложницы поют и танцуют там, внизу, а мир теряет краски для одной Султанши там, где нашёл их. Рядом с Султаном, держа его за руку, стоит невысокая девушка с яркими алыми волосами, собранными в тугую причёску и увенчанными украшениями-цветами, что удерживают на голове платок. Она миловидна, и выглядит чуть сковано, касаясь второй рукой столь заметного живота, не скрытого ни лиловым платьем, ни меховой дорожной накидкой. Глаза у неё алые, словно розы в саду, и плещется в них завидное понимание происходящего – почти как у смиренной Хинаты. – Валидэ, Султанши… Я хочу, дабы вы должным образом позаботились об Карин Султан, ведь она носит в своём чреве дитя нашего рода… – Султан не улыбнулся, не дрогнул – может, лишь взгляд его потеплел, и сильнее сжал бледную маленькую ладонь своей возлюбленной, – Выделите ей покои рядом с покоями Сакуры Султан, Валидэ, а мне стоит идти – позднее время не отложит совет Дивана… И сердце вместе с чувствами выжигает огонь, а ревность выскребает в грудной клетке всё, чего может коснуться… И в зелени её глаз плещет холодная ненависть к той, что рушит её и так не простую жизнь в холодном дворце совсем чужой страны, где все и каждый ей чужды. Сакура Султан прожигает взглядом хрупкую женскую фигуру, и плотно сжимает губы – не для того она любит, дабы делить с кем-то возлюбленного – Хината Султан тому была скорее подругой, да и той он был лишь близким человеком, и отцом ребёнка. И эта Карин, Султанша никогда не признает, что «Султан», да и незачем – поплатиться просто за то, что говорит сейчас немного сковано с Валидэ Султан, и тихо смеётся, держа руки на животе, в котором теплится жизнь маленького ребёнка, продолжателя великой династии, и любит пылко-пылко холодного Саске Султана, для которого супругой стала Империя, а лучшим другом – меч в руках.

***

Ранним утром следующего дня, Карин Султан сделала свой последний вдох, прежде чем призрачный убийца выжег ей внутренности вместе с поданным завтраком, убивая её и невинное дитя лишь за то, что подобные лепесткам роз глаза с любовью смотрели на холодного Повелителя, а с алых губ срывались слова ответной любви. Сакура Султан была жестока, не смотря на порой почти детскую наивность, и в зелени её глаз таилась та самая убийственная темнота, что обещала муки. Она не терпела, и терпеть не собиралась тех, с кем стоило делить любовь. Весна не терпит спешки и цветущих алых роз в саду – имея свойство не только дарить жизнь, она с упоением её забирает. Просто потому, что в глазах холодного возлюбленного должна отражаться лишь хрупкая фигура той, что подобна цветущей поре – даже если это идёт врознь давно устоявшимся правилам, что, словно дым въелись в стены этого дворца, этой империи.