Да будет тебе ведомо..

Мерцающие огоньки восковых свечей отбрасывают неяркий свет на стол из красного дерева, березовые лавки, дубовые стены и пол; бесконечностью тянется багряный ковер, расшитый золочеными нитями, образующие причудливые узоры, на них нельзя смотреть – яркие, полыхающие отсветы больно бьют по глазам, а они слезятся, нужно жмуриться и смаргивать их, негоже перед царем представать жалким, когда будто презрел нетленную славу «близкого», променяв ее на быстротекущую реку крови содеянных тобою убийств. Разгорается пожар в груди, когда сафьяновые сапоги надеваешь женские; примеряешь сорочку белую, вышитые серебром полы ее развеваются в стороны и при малом движении, полумесяцем вьются серебряные камни по подолу, скалистым берегом обрываясь у рукавов; на рубашке огнем красный узор вышит, сохраняя обереженную силу свою, искупая грехи твои, отрывая от царства Божьего, ибо, как ты и хотел, да будет оно на земле грешной… Сам грешишь, других караешь, не видя отражения их в собственных глазах, не читая молитв, а если и так, то между строк, впервые принимая на себя образ пророка Его. - Не помилует тебя царь, ох, горе, горе…, - молодой опричник, смутно помнящийся по рассказам, закинув ногу на ногу, сидит на ступенях у входа в покои, терпкое вино разлито по двум кувшинам, изредка пробуется им – не отравлено ли, свежо ли…? – Не помилует, не губи..! - Полно тебе, Иоанн, - длинные белые пальцы скользят по женскому платью, перебирают драгоценные камни и ленты, теребят высокий ворот с узкой тесьмой, ведут по ниточке, выбившейся из ровного ряда вышитого; темные глаза его налиты мраком предстоящей ночи, полыхают жаркой истомой, опускают взгляд лукавый на одежду, - ..еси же ты меня учить будешь, ныне мне царя поучать велишь? Полно, полно..! - Издревле Федор, издревле так..! – голос, полный неученой мудрости, говорит, как воздает за грехи человеческие. – Бабье дело это, а ты брось! – грубый окрик, стук кувшина о пол, разливается то вино красное полноводной рекой, наполняя комнату терпким дурманом, окутывая горьким саваном, размашисто коверкая истину. – В какую пропасть ты низверг себя душой и телом, Федор? Поднимает платье и с некоторой брезгливостью тянет носом – белошвейка постаралась. «Доволен ли ты будешь, Царь, князь мой, повелитель мой, покровитель… мой?», - несказанный вопрос льется мыслями, вкладывается в уста, но вырывается кротким, - ах..! А приобрету весь мир, коли…? - Смерть напоследок похитит тебя, - глаза твои льдистые за каждым движением тела следят, а очи те карие, больные, бездонные, они за душой, за душой присматривают! Надевает платье через голову, черные кудри цепляются за камни, будто бы последний шанс удержать, прекратить, образумить. Злостный яд течет по жилам, когда дышать нечем – топит жар от белокаменной печи, воздуха бы свежего вдохнуть полной грудью, разразится смехом бы в поле, слушать отголоски наших с тобой.., - …а обратится оно тебе воздаянием, выдержать не выдержишь, скорее сам утопишься. Белоснежные, будто первый зимний снег, пальцы хватают золоченую маску с прорезями и косами. Светлые, разноцветные, красные ленты в волосах этих чужих, будто бы девица-казачка поутру отрезала отцовскою саблею, али по приказу царя сотворила это? Мерой времени измеряются лета и часы, мерой веры определяется возвышение, мерой чести… Мое к тебе отношение ли? Слышишь, слышишь окрик его? Князя Всевышнего, Государя твоего? Это он, он смехом заливается, слышен голос его Грозный. - Танцуй, Федька, Танцуй..!