Бесконечное лето: Не чужие

— Рота не спит! Рота подъем! Вывалившись из сладкого безмятежного сна, где мы неспешно гуляли по залитым солнцем аллеям, валялись на горячих песочных пляжах и крались с факелами по сырым подземельям, я с усилием приоткрыл один глаз. Во рту все еще стоял пластмассовый вкус присадки на аппарат ИВЛ, яркие краски сна стирались из памяти, распадаясь на части и теряя связность. И кому пришло в голову, что такие сны разгружают психику во время медикаментозной комы? Прямо надо мной в предрассветной полутьме маячила мордашка Алисы. — Не спи, солдат, трибунал проспишь! — сообщила она жизнерадостно. — Скажи, пусть без меня начинают, — распорядился я и попробовал перевернуться на другой бок, забыв про капельницу, но Алиска совсем не игриво пнула меня под бок стальным кулачком, и сон пропал окончательно. — Без тебя не начнем, товарищ лейтенант, — отрапортовала она и тут же посерьезнела. — Боевая тревога. Виола наша, как обычно, в состоянии нестояния, уже растрепала в перерывах между уколами. И даже доверила одну страшную эротическую тайну. Рассказать? — Упаси Бальдр, — отказался я задумчиво и потянулся всеми своими ста пятьюдесятью костями. Рука, куда пришелся укол нетрезвой санитарки, саднила, но это была привычная боль, так же как в ногах и распухающей с каждой минутой бодрствования голове. Непростая жизнь у инвалида, особенно в условиях войны на уничтожение. — Опять тряпочки без приглашения примчались? — Никак нет, на этот раз нас почтили визитом рептилоиды с блуждающей планеты Нибиру, — хмыкнула девушка. — Экипаж «консервов» поднят по тревоге — ну, еще не поднят, по справедливости говоря — снаряды вроде как в пути, за время пробуждения несчастных случаев не было. Одни счастливые. — Значит, будут, — среагировал я. Все было штатно, на соседних койках возились, недовольно ворча, остальные девчонки, слышался металлический лязг и стеклянное позвякивание — группа принимала обезболивающее. — Вольно, сержант, ждем, значит, снаряды и пареньков-извозчиков, а пока что всем занять свои места согласно известно чему. Алиска согласно заковыляла к своему ложементу, а я позволил себе шмыгнуть намертво забитым со сна носом. Дрыхнуть хотелось жестоко. *** Вторжение состоялось два года назад и произошло в лучших традициях плохих американских фильмов. Не было никаких переговоров с благородными инопланетянами, напоминающих сидящих на овсяно-рисовой диете китайцев — и даже бесчеловечных ультиматумов, как в индийских боевиках, никто не предъявлял. Просто на земной орбите материализовалось четыре корабля-матки, похожие на здоровенных колыхающихся медуз, и принялись выпускать вниз сотни крошечных летательных аппаратов. Небеса, как сказали бы поэты прошлого, разверзлись, но оттуда вышли отнюдь не ангелы. Правда, и на адских демонов ярости и бесконтрольного блуда пришельцы тоже не тянули. Попытки связаться с кораблями в любом доступном диапазоне результата не принесли, они не отвечали на вызовы, не сдавались в плен и не вели переговоров. Чужие с ходу вынесли несколько основных космодромов и пару городов термоядерными зарядами, но на этом основные стратегические успехи сил вторжения закончились. После первых миллионных потерь и короткого шока от страшно изменившегося мира, земляне, как и много раз до этого, приспособились. И начали отвечать. Вокруг крупных городов и особо важных объектов выросли бескрайние поля зенитных укрепрайонов и средств ПВО, державших под прицелом каждый квадрат неба. Кладбища тех, кто не пережил первые месяцы вторжения, стали привычной частью пейзажа — люди плакали на могилах, но люди всегда плачут. Неожиданно для многих, оздоровилась экономика — в условиях тотальной войны оказались никому не нужны учители русского языка и литературы; куда большим спросом пользовались профессии токарей, программистов ЭВМ и солдат. В результате чужаки так и не сумели пока создать на Земле полноценный плацдарм — даже в песках Сахары и полярных регионах, где и нормальных средств ПВО не имелось. Впрочем, не похоже было, что это их хоть как-то заботило, ибо атаки на большинство земных городов продолжались с тревожным постоянством. В некоторых побеждали они, в некоторых — мы. В длительной перспективе, несмотря на оборонительную тактику, перевес был все же на нашей стороне: больше ресурсов, материальных и людских, больше упорства и мотивации. Мы дрались за свое, мы защищали родную землю — это было просто, понятно и не требовало дополнительных объяснений. Но и вероятность того, что сегодня умрешь именно ты, тоже была достаточно высока, и это все знали. Снаружи, после дребезжащего путешествия по ободранным коридорам Центра на каталках, ведомых дюжими санитарами, было темновато. Фары грузовиков освещали двор, заросший желтыми березами и ольхами, ослепительным сиянием, сквозь которое прорывались сердитые клубы выхлопного тумана. Ветер лениво возил по раздолбанному асфальту влажные с ночи листья, а сам асфальт, с небрежно забитыми в дыры кирпичами, выглядел будто с земли постепенно сползала гладкая человеческая кожа, обнажая змеиную чешую. А еще лязгал на холостом ходу предназначенный для нас бронированный микроавтобус «Старт» довоенной САРБовской сборки, похожий на бодрого пенсионера с газеткой, и тут же стояли угрюмые «КАМАЗы» с боезапасом. — Куда вам столько патронов? — проворчал Шурик, санитар, ловко направляя каталки в объезд клубов дыма и луж. — И зачем? Научили бы вас получше, небось, тратили бы экономнее, и сколько людского труда сохранили бы! Наши снаряды, конечно, патронами назвать можно только с очень большой натяжкой, но Шурик в поправках не нуждался — он просто нудил. Натура такая у человека. — Не вопрос, Шурян, — согласился я. — В следующий раз воздержусь по тряпкам стрелять, скажу: «я делаю это по просьбе простого как правда санитара по имени Шурик — не могу больше уничтожать гуманоидные формы жизни, сердце разрывается!» А заводы, школы и больницы они пускай сносят в щебень, на хрена нам столько больниц, правильно? — Поговори у меня тут, — буркнул санитар, тряхнув каталку на очередной асфальтовой кочке то ли из мести, то ли по общей криворукости. — Куда их, в штаб сначала, или сразу по местам? — Сначала в штаб, — скомандовал старшина, Иван Фомич, пыхая сигаретой, которая освещала его хмурое морщинистое лицо, как паровозная топка. В штабе была обычная лихорадочная суета — я сначала думал, это только в напряженные моменты у них такое бывает, но знакомые говорят — всегда. Причем работа в целом налажена нормально, никто не зашивается — просто ритм такой. И когда на начштаба, Анатолия Ивановича (в просторечии Наливаныча) ежеминутно нападал кто-нибудь лично, по телефону или через сеть — это тоже было нормально, потому что он, по всегдашней отечественной привычке, отвечал за все сразу и перед всеми. Сейчас вот, например, перед нами. — Дорогие наши «консервы», — торжественно начал подполковник, среднего роста, седой и помятый, одетый в обычную для всех здесь «горку», но тут же сбился на чей-то вызов и прервал заготовленную речь. «Консервы» — это мы. Прозвище такое, не самое худшее, кстати. — Итак… друзья. А вот «друзья» — это уже плохо. Это значит, что ситуация критическая. — Час назад спутниковые средства слежения засекли повышение температуры в районе главного шлюза корабля-матки «тряпок», — обычным голосом сказал начштаба. — Это значит, что они прогревают моторы и готовятся к выпуску очередной партии штурмовиков. Десять минут назад створки шлюза начали открываться. По предварительным данным, партия будет большая, острие штурма через наш район нацелено на Марик и Симфи, понимаете ситуацию? Чего тут не понимать — хотят накрыть наши заводы, порт и станцию слежения в этом секторе. — Правда, чтобы добиться этого, — продолжал тем временем начштаба, — они сначала должны подавить сопротивление трех зенитных укрепрайонов, включая наш. Гражданские потери в случае прорыва обороны оцениваются в разбросе от пятисот тысяч до полутора миллионов. Военная же и вспомогательная инфраструктура будет уничтожена вместе с нами полностью. Хорошо как рассказывает, слезу даже не давит, а вышибает кувалдой. Вот бы мне так научиться — девчонки бы тогда вдвое эффективнее работали. — Ну, так понятно все, чего там, — протянула со своих носилок Алиса. — Отбить атаку, по возможности, уронить несколько тарелочек с «тряпками» поближе к городу, чтобы ваши самоделкины успели до них добраться и снять вооружение. Не позволить разрушить плотину, не позволить ударить по АЭС в Даре. По возможности, не дать повредить заводы и ЖД-ленточки, но этого обещать нельзя, потому что сложно. Да, Саш? — Угу, — подтвердил я. — У Двачевской припадок активности, конечно, но она права. Задание, елы-палы, не менялось все два года. Убить всех, и не дать убить нас. И очень даже просто. — Кому вы, я извиняюсь, нужны, — поморщился Наливаныч. — «Консервы» вы и есть консервы. Чтобы не сказать хуже. Но на «семьдесят седьмом» сейчас разрабатывают что-то шибко секретное и радиолокационное, а на «четыреста втором» ремонтном, до сих пор чинят одно из тех орудий, что вы раскокали в прошлом месяце. Нельзя допустить их поражения. — Орудия ценнее нас, — слабым голосом подытожила Лена. Он у нее постоянно слабый, потому что она вечно на барбитуратах. Начштаба вытер капельки пота с верхней губы. — Естественно, дорогие мои. Железо дороже крови, так всегда было, да и будет, как мне кажется. А калек мы еще наберем в любое время, с этим я как раз никаких перебоев не ожидаю. Держите это в уме и трудитесь как следует. Все понятно? Алиса показала ему средний палец, специально заблокированный в таком положении, и на этом инструктаж завершился. *** Укрепрайон начинался практически сразу за городом, на берегу Днепра — там еще с германской были выкопаны окопы и оборудованы огневые точки. Со временем они, конечно, эродировали и не подновлялись, но земля помнила. А под расплывшимися линиями траншей мирно дремали оставшиеся в неприкосновенности линии связи, бетонные бункеры и прочие коммуникации. Сильны были предки, свирепы и беспощадны — а еще они не питали иллюзий, что далекие потомки окажутся похожими на них и справятся самостоятельно. Потомки — вечное разочарование для любых родителей, постоянный источник проблем и разнообразных радостей. В этом, мне кажется, и заключается их основной смысл и предназначение. Восстановить все это былое фортификационное великолепие удалось буквально за считанные месяцы, а дальше уже все понеслось по накатанной — налет, бомбежка, ремонт, оборудование новой оборонительной линии, налет… Словом, место было хорошее, как сказали бы верующие — намоленное. Не говоря уже о том, что роботизированные зенитные модули требовали куда меньше ресурсов и чинились оперативно. Люди-операторы там требовались в минимальном количестве и далеко не всегда высокого уровня — вот как мы примерно. Ну да, война всегда вызывает некоторое огрубение чувств, когда на поверхность всплывает дивно воспетая Джеком Лондоном жажда жизни. Все становится просто, строго и предельно функционально. Имеешь воинскую специальность? Добро пожаловать в армию, сынок. Не имеешь таковой? А кто по специальности — переводчик с французского? Нет, переводчики сейчас не нужны, требуются операторы станков прецизионной резки. Мир нуждается в титановых деталях, так что выбор невелик — в училище на переподготовку, к станку помощником оператора, или в биореактор. Если уж при жизни от тебя мало толку, стань общественно-полезным хотя бы после смерти, страна не откажется от лишнего метана. Бесчеловечно и отвратительно? Только первые полчаса, когда мозг лихорадочно сопоставляет новую информацию с уже существующей в памяти, не находит соответствий и успешно отправляется в истерику. А чуть позже, когда хмурые СБ-шники начинают ходить по квартирам и подвалам, организовывать «спецбригады» для трехмесячных курсов ПТУ и выбраковывать совсем уж никчемных с помощью табельных «беретт» от американских друзей, все становится совсем обыденно и невесело. И предельно реалистично. И мне, и девчонкам, в общем, скорее повезло — инвалидам во время войны приходится несладко. У меня как раз кончались последние заработанные деньги, квартиру опечатали, должны были заселять солдат, и я уже три недели жил в сыром подвале с комарами. Вечно влажные стены, пыль и антисанитария не особенно способствовали насчет здоровья, так что обострения своей астмы — а может, и ласкового прихода туберкулеза — я ожидал уже в обозримом будущем. Но свезло — насколько это было возможно в данной ситуации. Меня приняли в специальный институт, специнт для краткости. И я остался жить, что уже можно было считать немалым счастьем, по сравнению с тысячами менее удачливых сограждан. А у девчонок, насколько я знаю, раньше все было еще более печально — хоть мы и не слишком трепались о своей жизни до попадания в «Силы Оперативной Воздушной Нейтрализации, Отдельный Корпус», в просторечии «Совенок». Наверняка у аббревиатуры была и какая-то другая расшифровка, иначе я ничего не понимаю в советской бюрократии. Запирали нас в специнте не раз, поодиночке и всех вместе, гоняли на виртуальных тренажерах до седьмого пота, пока не поставили в конце концов вердикт «ограниченно годны». С тех пор и занимаемся тем, чем занимаемся, оставаясь предметом добрых, практически семейных подколок со стороны руководства и технического персонала. Впрочем, даже так жить все равно лучше, чем работать донором органов для раненых десантников. Хотя и донор по нынешним временам — выигрышный билет по сравнению с наспех вырытой бульдозером траншеей, куда отправились «хирургические отходы», не нужные больше стране. …Перед тупым рылом завывающего на высоких оборотах автобуса выросла серо-черная громада зенитного комплекса. Все не новое, все порядком обветшавшее и едва-едва поддерживаемое в рабочем состоянии — между могучих бетонных блоков виднелась крошащаяся кирпичная кладка, стальные перекрытия были сплошь покрыты ржавыми потеками и пятнами плесени и мха. Неработающие фонарные столбы впивались в светлеющее небо как когти неизвестного зверя. Задние двери автобуса резво открылись, носилки вытащили дюжие молодцы из внутренней охраны. — Ну что, окорочка, покрошите упырей? — с ухмылкой поинтересовался один, ловко переставляя наши носилки на направляющие рельсы, уходящие в темную безламповую глубину операторской шахты. Загрузка пилотов в комплекс была утилитарна по максимуму, кажется, даже посылки в трубах пневмопочты путешествовали с большим комфортом. — Скорее бы уже началось, без вас скучно. Я уже говорил, кажется, что «консервы» — далеко не худшее прозвище, которым нас наградили изобретательные воины. — Отлезь, гнида, — вяло процитировала четырнадцатилетняя Ульянка. Она была пристегнута к каталке автозажимами, а не то парню бы не поздоровилось. Он, впрочем, это отлично знал, поэтому отвесил девчонке звонкий щелбан, прежде чем нажать кнопку старта и со скрипом захлопнуть дверцы шахты. Комплекс вообще-то здоровенный, по большей части находящийся под землей, но наша часть в ней — верхняя, выглядящая как пирамида развития человеческой цивилизации в школьных учебниках истории. Нижнюю часть защищали стволы древних ЗУ-23 и «Шилок», в средней секции безраздельно властвовали угрюмые автоматические тридцатимиллиметровые пушки, а верхнюю надстройку прикрывали хищно вращающиеся башни стационарных ЗРПК наземного базирования . В самом центре стояло еще трофейное штурмовое орудие, но в целях секретности его обычно убирали внутрь. И весь этот здоровенный комплекс, точнее, его боевая часть, управлялся усилиями шестерых наспех обученных калек-идиотов — нас. Десятки стволов, спарок, управляемых и неуправляемых ракет, спроектированных и изготовленных полвека назад и расположенных на восьми тысячах квадратных метров — все это могло начать плеваться огнем, сталью и свинцом буквально по мановению пальца. Как все это было сделано технически, я не знаю, но подозреваю, что конструкторские бюро военной промышленности СССР могли сконструировать даже машину времени из элементной базы шестидесятых годов, если бы перед ними поставили такую задачу. Плотный поток воздуха, толкающий в макушку, внезапно утих, каталка, до этого с легким скрипом скользившая по направляющим, стукнулась о стопор, расплескивая вокруг себя клубы пыли, и перестала вибрировать. Зажегся мутноватый желтый свет. Я прибыл на место — боевой модуль закрывал капсулу управления непрозрачным броневым колпаком, перемигивался лампочками, шуршал дисками твердотельных накопителей и поскрипывал старыми тумблерами. Исцарапанные ламповые пульты, изношенные в хлам рычаги управления — все модернизировалось и подсоединялось в страшной спешке, и даже традиционное выражение «сделано из палок и говна» тут не подходило, потому что у строителей, по большому счету, не было даже палок. Но пока все вроде бы работало штатно. — Блок-1, это штаб, как слышно? — из правого наушника раздавался скрежет помех, и я подкрутил верньер. — Штаб, это Блок-1, слышу удовлетворительно. — Блок-1, даю разрешение на ввод ключей активации боевой части комплекса. Матка выпускает штурмовики, пока что чуть больше двух сотен. Я воткнул металлическую перфокарту в соответствующее гнездо на пульте, зная, что девчонки в этот же момент сделали то же самое. Пульт что-то неразборчиво хрюкнул и замигал зелененьким — код принят, боезапас загружен. Да здравствуют технологии пятидесятых годов на службе прогрессивного человечества! А двести штурмовиков — это, между тем, немало. Даже если орбитальные силы сдерживания уполовинят количество, тряпки успеют нанести солидные потери. Наш комплекс справится хорошо если с полусотней упырей, остальные укрепрайоны покажут аналогичные, а может, и худшие результаты. Значит, бойня все-таки будет — пока неповоротливые «Оспреи», переданные по ленд-лизу союзниками, подтянут мобильный десант, пока Ставка переместит сюда свой резерв ВВС… Заводы жалко. Людей — не так уж сильно. Я слишком хорошо их знаю. — Штаб, куда идет основной клин? — Блок-1, пока никуда, они ждут. — Не понял вас, штаб. — Блок-1, повторяю, они ждут. Такого раньше не было, но… ах ты, в бога душу мать! — Повторите передачу, штаб. Какую-какую мать? — К ним подходит вторая партия. Вторая партия, Блок-1, это еще порядка двухсот пятидесяти штурмовиков. Общее количество — примерно пятьсот, повторяю, пятьсот целей. — Охренеть, штаб. — Согласен полностью, парень. Думаю, я сразу объявлю конкурс на вакантную должность боевого экипажа Блока-1, вам там по любому кранты. — А не пошел бы ты на хрен, штаб? Прием. — Достойные последние слова, лейтенант. Конец связи. *** — А что, прикольно даже, — среагировала Алиса по радио на наш бодрый обмен. — Это есть наш последний и решительный бой? Наверху и меня, и тебя уже оперативно списали в утиль. Не верят в наши боевые возможности, сволочи материалистические. — Паршиво, — прошептала Лена. Эмоции у нее все еще не получались как следует, но сам факт участия в разговоре говорил, что ситуация задела и ее. — А так все… хорошо шло. — Мне тоже нравилось, — поддержала разговор Алиса. Голос в шлемофоне плыл и смазывался, но было ощущение, что девушка ухмыляется. — Компания приятная, работа интересная… черт, вот только с Сашкой так и не успела потрахаться. Саш, посмотри там на себя сейчас критически и скажи — много я потеряла или как? Я посмотрел. — Думаю, за возможность потрогать меня Маша Калинина выцарапала бы глаза Барбаре Паласиос, да только тебе-то что за печаль? Как там в детской считалочке говорят: кто с водкой дружен, тому известный орган не нужен. Ты же каждый вечер в говно, какие с тобой высокие отношения? — Да пошел бы ты, маньяк несексуальный, — обиделась Алиса. — Нужны мне твои высокие отношения, тут бы с половыми потребностями разобраться. Прошелестел электронным ветром в наушниках смех Мику. — Мне вот интересно, — вслух размышляла Ульянка, — а зарплату нашу за этот месяц куда денут? Себе отнимут, или что, раз уж нас заранее зачислили в героические потери? Блин, а я как раз хотела себе нормальные ботинки на зиму прикупить, в Дом Обуви на Октябрьской как раз из Чехословакии завезли… — Сразу себе будет сложно провести через бухгалтерию, — решила Алиса. — Наверное, сделают проще — переведут деньги в фонд помощи родственникам погибших при исполнении. А оттуда уже начислят себе через время — благо у всех, кто здесь работает, кто-то погиб в боях. — Очень вероятно, — аппарат искусственной речи у Мику работал с ошибками, и она старалась не строить длинные предложения. — Поэтому я два месяца назад написала завещание. — Написала? — поддела ее Алиса. — Ну, надиктовала. Хрен они теперь в фонд помощи что-то из моих кровных переведут. — А кому тогда? Мику проскрипела нечто совсем неразборчивое, но развивать эту тему не стала. — А мне кажется, что нельзя терять надежду, — вступила в беседу прежде молчавшая Славя. — Позитивное мышление — великая сила и залог здоровой психики. Из целого ряда неприятностей поможет выйти — я думаю, у нас вполне есть шансы выкрутиться. — Ага, — сказал я. — Улька, солнце мое, глянь там, как дела с тряпочками? — На радаре пусто, — сообщила через секунду девочка-ураган. — Можем разговаривать. — Страшно рад, что ты разрешила… Так вот, к твоей реплике, светловолосое чудо. Должен сказать, я огорчен и даже в чем-то разочарован. Ты прямо сейчас, в прямом эфире, при всех, официально несешь ахинею. Стыдно должно быть. — Поясни, — своим всегдашним холодным тоном попросила Славя, но было понятно, что и ей интересно. Всего полгода прошло, а как ловко я научился определять оттенки эмоций нашей Снежной Королевы, прямо удивительно. — Для тебя — что угодно, родное сердце, — охотно согласился я. — Вот стоишь ты, скажем, на склоне горы и видишь — на тебя сходит лавина. Что сделает нормальный человек? Кинется в сторону, будет пытаться уйти, выжить, извернуться… Но не так поведет себя позитивно мыслящий дебил. Он останется на месте, приговаривая: «Я должен смотреть на все с положительной стороны; возможно, эта лавина — возможность вырасти над собой и улучшить свои навыки. Я хочу, чтобы Вселенная помогла мне в решении этого сильного вызова. Нужно быть настроенным на успех и щедрым на похвалу». Или подобный бред в духе Дейла Карнеги и доктора Спока. — А потом? — Лавина сходит, и на месте позитивно мыслящего гражданина остается небольшой холмик. Конец. Безумие — стоять на пути стихии и обращаться к ней с мотивирующими лозунгами. Стихии плевать. Она идет вперед не потому, что имеет что-то против тебя, и не потому, что ищет выгоду, просто она — стихия, тупая и очень, очень сильная, и ты ничего не можешь с этим сделать. Потому что ты всего лишь человек, и твои возможности ограничены. — Множественные цели, — неожиданно вклинилась Ульяна. Я практически видел, как в ее синих глазах отражаются тревожные огоньки с экранов радара. — Штурмовики противника вошли в атмосферу. Было слышно, как снаружи, на всей немалой территории комплекса взвыли сирены воздушной тревоги. Топот ног по влажному бетону там сейчас, наверное, и древние табло «ОПАСНО!» мигают. Через тридцать секунд снаружи не должно остаться ни одного человека. Ну, вот, собственно, и все. Способности Блока ЗП-1 я знал, и они не утешали: через две минуты боя из строя выйдет тридцать процентов пушек и половина электроники. Через пять минут минимум один из расчета получит ранение, а в строю останется половина пушек и двадцать пять процентов железа. А через пятнадцать минут треть расчета будет истекать кровью, а работать будет хорошо если одна десятая часть оборудования. Поэтому, кстати, сюда и ставили преимущественно калек — то есть людей с альтернативным строением тела. Когда постоянно живешь посреди боли, очередное ранение ощущается просто как легкое неудобство — это дает нам некоторое преимущество в бою. Минус к шансам выжить, зато немалый плюс к продолжительности ведения оборонительных действий. Сплошной расчет и прагматика, я уже говорил. Я лишний раз проверил готовность боевого модуля — что-то не давало покоя, но я списал это на мандраж — и по привычке представил, как в глубине, совсем рядом с каменным ложем, по которому катил воды неторопливый Днепр, бегут по кабелям от обмотанных медной проволокой статоров шустрые электроны, образуя ток, и течет в распахнутые пасти водозаборников вода для охлаждения раскаленных стволов, и выплевывают горячее дыхание комплекса мрачные раструбы вентиляции. До начала работы оставались секунды — максимум, пара десятков. — Но ведь ограничены — не значит отсутствуют, — раздался в наушниках голос Слави. — Я все еще размышляю о возможностях. Теперь мы точно знаем свои рамки и пределы. И должны уложиться в них. Рамки у нас были, это да. Стальные такие, по бокам носилок, чтобы, когда будем здесь гореть заживо, можно было руками держаться. Психологи говорят — очень мощный терапевтический эффект. Но это была темная, мрачная лирика — неприятная истина, в которую не было нужды углубляться. Времени оставалось совсем мало, а девчонкам нужны были правильные слова, которые оживили бы их, заставили драться, не думать ни о чем, кроме противника, придавать им волю к победе над каждым чужим силуэтом на экране. Обычно мне это удавалось. Я замкнул цепь переговорного устройства и промурлыкал в микрофон самым низким голосом, на который был способен: — Ну что, покойнички, покувыркаемся?

***