Севильские рассветы

Едва уловимое дыхание пристроившегося под боком Родериха касалось шеи теплыми колыханиями воздуха, словно наилегчайший летний ветерок, и волновало зацелованную кожу Испании, всегда наиболее чувствительную к прикосновениям. Утро в Севилье ознаменовалось алыми лучами, что беззастенчиво заглядывали в комнату, решетя тончайший тюль, и касались его лица, настойчиво выдергивая из сладкой полудремы. Испанский город еще спал, погруженный в тишину, изредка нарушаемую шумом автомобилей, и Антонио с нескрываемым довольством понял, что может еще поваляться, прислушиваясь к тиканью часов в соседней комнате. Он умиротворенно вздохнул, притягивая беломраморное тело любовника чуть ближе. В их постели было тепло – не так, как под жарким солнцем Андалусии, которая встретила их объятиями душных ночей. Нет, она пропиталась живым теплом их тел, ластящихся друг к другу даже после кипучей страсти, которой были наполнены последние часы перед рассветом. Испания улыбнулся сладкой истоме, что до сих пор разливалась по телу от свежих воспоминаний и, не в силах противиться порыву, скользнул ладонью вниз по красивой спине, ненавязчиво лаская. Австрия заерзал рядом, просыпаясь – у него был очень чуткий сон. Неосознанный толчок бедром, нога, сцепившаяся с чужой ногой – Испании подумалось, что он возбудится раньше, чем любовник откроет глаза, являя миру дивный, истинно волшебный цвет прозрачного аметиста. Но Антонио тут же поймал этот взгляд, и Родерих выдохнул что-то на немецком, слишком сонный, чтобы говорить на английском. Ему не нравился немецкий – этот резкий, лающий язык, подходящий Пруссии, Германии и Швейцарии, но только не Австрии, был для него слишком чужд. Эдельштейн знал об этом, но ничего не говорил, разве что незаметно (по его собственному мнению) увеличил количество французской речи в своей повседневной жизни – потому что Испания, без преувеличений, обожал, когда он говорил по-французски. - Доброе утро, - мягкий шепот на ушко; Антонио издал низкий, грудной звук, напоминающий мурлыканье, переворачиваясь со спины на бок, лицом к Родериху, без лишних слов припадающему губами к губам в ленивом, утреннем поцелуе. Ветерок влетел в комнату через приоткрытое окно, и оказался неожиданно холодным, потому что австриец вздрогнул, почти позволив себе съежиться. - Привет, - улыбаясь мягко, с этой абсолютно девичьей мечтательностью, над которой Австрия всегда смеялся про себя, послышался Испания, тут же пряча лицо в изгибе царственной шее, на которой обнаружил след укуса. Легкий, извиняющийся поцелуй, тихий смех Родериха в ответ на жаркую речь на испанском (в такие моменты он жалел, что во времена Габсбургов так и не удосужился выучить язык) и Севилья, окончательно утонувшая в кровавом рассвете – Антонио, судорожно вдыхающий запах чужой кожи, видел счастье именно в подобных моментах, когда можно было не волноваться о государственных делах и млеть под ласками талантливых рук. Отстранившись лишь для того, чтобы взглянуть на разомлевшего любовника, лишенного всей своей аристократической шелухи, такого простого и домашнего, Испания задержал дыхание, упиваясь моментом всего пару секунд до того, как его утянули в новый поцелуй. «Клянусь богом, никто из его бывших не догадывается, насколько бесстыдны могут быть его губы». Одеяло тут же упало бесформенным комом на пол, лишая их последнего прикрытия. Антонио мгновенно завелся от того, как красиво контрастировала их кожа – смуглая и алебастровая, поцелованная солнцем и сливающаяся с альпийским снегом. Австриец сверкал на него аметистовыми глазами из-под темной челки, падающий на лоб, и раздвигал стройные ноги так восхитительно покорно, что Испания чуть не выпал из реальности, пока пальцы одной из рук, неожиданно властные, не легли на его шею, заставляя смотреть только в глаза. - Смотри на меня, - мягко, с едва различимыми повелительными нотками. - У нас равноправие, или как? – хрипло, насмешливо. Антонио облизнул губы, ныряя вниз, чтобы получить еще один поцелуй, и не сдержал стона, когда те самые ноги обвились вокруг его бедер и прижали вплотную к чужому телу. В шипящем шепоте он различил немецкий, но сейчас ему было абсолютно все равно – даже легкая боль от впившихся в спину ногтей не притупляла удовольствия от сладостного трения, а Родерих вздыхал и плавился в его руках, вторил движению его бедер, словно привороженный… О да, это было идеальное севильское утро.