Когда молчим вдвоем

Ведь Человеку — нужен Человек. Без Человека — Человеку плохо…. ©

04.15       «Ты даже не подозреваешь, как ты прекрасна… Необычна, женственна, нежна и… любима. И так долгожданна. Где ты была, где же ты пропадала все эти годы? И я сейчас не про то время, пока тебя в ФЭС не было, я вообще. Я так долго тебя ждал, что был уверен, что в моей жизни ты не появишься, а ты вдруг пришла… И изменила меня, полностью и навсегда.       Ненавижу ответственность и обязательства, вот ненавижу и все! Да и вряд ли самый старший ребенок в семье их любит, потому что с самого детства слышит: „ты старший, ты должен“. Сначала ты должен помогать родителям с младшими, потом ты уже должен помогать непосредственно младшим — защищать, кормить, приглядывать, воспитывать… Одна радость — не приходится штаны за старшими донашивать, но радость, в общем-то, сомнительная. Ты мечтаешь скорее вырасти, жить самостоятельно и больше не слышать, что ты кому-то что-то должен. Армия, институт, служба — и все, вроде, идет хорошо, и ты несешь ответственность только за себя, обязательств особо никаких, только самые необходимые, от которых никуда не деться. Даже с женщинами ты встречаешься ровно до того момента, когда они начинают украдкой поглядывать на свадебные бутики, намекать на то, что все подружки вдруг как-то повыходили замуж, вздыхать над чужими детьми и заговаривать о том, что неплохо бы познакомиться уже с родителями.       В двадцать ты трусливо сводишь отношения на нет, в двадцать пять намекаешь на разницу во мнениях по особо важным вопросам, а после тридцати, прежде чем заводить какие бы то ни было отношения с женщиной, прямо озвучиваешь ей свои взгляды на жизнь, и если ваши взгляды не совпадают по девяти из десяти пунктам, смело идешь искать другую. И если в двадцать любовь может быть трудная, эмоциональная, с расставаниями, возвращением, слезами и клятвами, то ближе к сорока хочется ясности и покоя. И кажется, что все хорошо, нужное находишь все чаще, мама про женитьбу заговаривает все реже, фраза „такая работа“ является панацеей почти от всего, и вдруг бац!       Почему, глядя на тебя, я забываю, что ненавижу обязательства и ответственность? Почему хочется защитить, оградить, помочь и сделать все самому? Почему все, что было выстроено годами, рушится за какие-то несколько месяцев? Почему хочется тут же ринуться в бой, едва завидев тень печали или грусти в твоих глазах? Я пытался, честно пытался сопротивляться, призывал себя к порядку, вспоминал, как мечтал жить только для себя и не быть никому должным. Бесконечно повторял фразу „она не женщина, она директор“, то есть этот, офицер, и потому дверь открывать ни к чему, куртку подавать не нужно, а твое рвение доказать, что ты не хуже нас, „этих мужиков“, должно было быть только на руку. Но нет… Вернулись мои двадцать, а вместе с ними все желания и страсти. Хочется спасти, защитить, спросить, обедала ли ты, попросить быть осторожной за рулем, запретить соваться в опасные расследования. В идеале посадить дома (желательно, моем доме), для верности пристегнув наручниками к батарее, и знать, что ты никуда не денешься, что всегда будешь рядом, вот здесь и только со мной. И понимать, что все будет хорошо… И как же тебе все это объяснить, так, чтоб ты поняла и не обижалась? Где найти нужные слова и весомые аргументы? Как доказать, что я, несмотря на все, буду любить тебя и беречь точно так же, как и твои родители? Потому что для них ты единственная и любимая дочь, а для меня просто любимая и единственная… Да и нужно ли тебе все это?       А помнишь нашу командировку в Питер? Мы бродили по городу ночи напролет, начальство гневалось на нас за сонный вид, коллеги язвили насчет одновременной усталости, а ты только загадочно улыбалась и слала мне СМС во время семинаров: „Сегодня поедем на Васильевский остров, это тоже мое любимое место“. Питер — твой любимый город, и ты делилась им со мной, но мне было плевать, где я нахожусь в данный момент — на Васильевском острове или на Фонтанке, потому что рядом была ты. Такая светлая, нежная и прекрасная в скупых весенних лучах солнца, и не нужно было постоянно за тебя бояться, даже можно себе позволить помечтать о том, что когда-нибудь мы приедем сюда уже вдвоем, а потом… потом и втроем…       А еще с тобой я стал очень неуверенным в себе и трусливым. Разве я когда-нибудь боялся признаться девушке в том, что она мне нравится? А пригласить приглянувшуюся на свидание? И вообще я никогда не жаловался на свой словарный запас и умение находить подход к женщинам. А вот с тобой все мои схемы не действуют. Вообще. Абсолютно. Ты необыкновенная девушка, и все банальные комплименты к тебе неприменимы. А как выразить все то, что я чувствую к тебе — я не знаю. Мне хочется быть для тебя лучшим, но я не знаю, как, и конечно тебе смешно смотреть на все мои попытки. Ну не умею я стихи писать! И серенады под окном не пою, потому что медведь не просто на ухо наступил, он там основательно потоптался, и не один. Куда мне с такими „талантами“ принца на белом коне изображать… Я даже комплимент тебе сделать не могу как следует, чтоб не банально звучало. Я не смог тебе объяснить ничего, когда тебя ранили, я не смог тебе сказать, когда мы Садовника поймали… Я даже не смог тебя остановить, когда ты уходила из ФЭС, черт побери! И я вряд ли что-то смогу сейчас… Ты уже не та девочка с горящими глазами, какой впервые пришла в Службу, ты как-то незаметно повзрослела, еще больше похорошела, а за то время, что мы не виделись, стала той, кому вряд ли нужен немолодой майор с кучей комплексов, страхов и прошлым. Но чем больше я себя уговариваю, тем больше хочется сделать все наоборот, только наверняка уже поздно…»       «Как же ты далеко, ты рядом, вот он, в паре метров, но при этом так далеко от меня… Мне казалось, нет, я была уверена, что с моим уходом из ФЭС моя болезнь по имени „ты“ прекратится, но… Без тебя в моей жизни стало так пусто, без тебя опустела земля…       Меня всю жизнь опекали — родители, друзья, родственники. Это внешность у меня такая, вводит всех в заблуждение — голубые глаза, рыжие волосы и невысокий рост создают впечатление слабой беспомощной девочки, неспособной справиться даже с самой мелкой проблемой. Плюс воспитание и соответствующие родители — научная интеллигенция. Меня всю жизнь опекают, а всю жизнь бегу от этого, пытаясь всем доказать, что „я не такая“. Наверное, отсюда все мои безумные идеи и затей — прыжки с парашютом, цирковое училище, альпинизм и школа милиции. Мои родители — самые лучшие, самые терпеливые, но их широкая известность в узких кругах просто невозможна! Даже Катька — лучшая подруга, и та, кажется, не верит до конца, что золотая медаль в школе мне обломилась не потому, что мама с папой такие вот крутые, а потому что я сама смогла. Я. Сама. Смогла. Но ехидные перешептывания за спиной и чересчур серьезные физиономии учителей доводили до белого каления. А ведь родители даже на родительские собрания ходили крайне редко, занятые своей наукой. Конечно, как всякие нормальные родители, они предлагали помощь и в учебе, и в дальнейшем самоопределении, но нет, нет и еще раз нет! Мысль о том, что меня будут считать родительским протеже невыносима. Поэтому и цирковое училище, и самбо, и какие-то безумные походы в горы, а потом, как апофеоз всего — школа милиции и служба. Вот тут точно родителей нет, зато широкое поле для деятельности и отличные возможности показать себя самостоятельной и независимой. Вообще ни от кого.       С родителями все ясно, с друзьями более-менее тоже, но вот мужчины (ака бойфренды) почему так стремятся окружить меня заботой и посадить под колпак? Ну ладно, с первого раза они не поняли, что я все сама могу и умею, но потом? И откуда у всех подряд рано или поздно появляется желание порассуждать на тему доминантности мужского пола, процитировать „Домострой“ и тут же все это показать на практике? Почему рано или поздно даже самый адекватный мужчина выдает такое, что начинаешь сомневаться не в его даже, а в своей адекватности — как ты могла не рассмотреть и не заметить? И если в двадцать была необходимость что-то объяснять, доказывать и приводить примеры, то в тридцать хочется молча встать и уйти, не прощаясь.       Твое стремление к самостоятельности тебя же и погубит, — говорят мама с папой, и наверное, они правы. Только поняла я это не сразу, а когда встретила тебя… Все случилось так неожиданно, что стало страшно. А когда мне страшно, я не думаю и делаю глупости. Например, язвлю. Никто до тебя мне не нравился настолько сильно, чтобы до дрожи в руках и коленях, чтобы до мокрых ладоней и нехватки воздуха. И ни с кем раньше я не чувствовала себя женщиной, такой вот прямо женщиной, полностью соответствующей своей внешности. Сначала это пугало, потом удивляло, а потом я как-то неожиданно поняла, что ты не просто напарник. И тут же встала проблема — как тебе все объяснить, не превратившись при этом в тех самых женщин, которых всегда презирала — зависимых от мужчины, несамостоятельных и слабых. Я пыталась, честно, но кажется, что ты не понял ничего, поэтому пришлось снова стать капитаном и офицером. А потом ты сказал, что любишь меня… Вот тогда я почти наплевала на все, но мысль, что тебе не нужна рядом беспомощная дурочка, останавливала. Ты — боевой офицер, самостоятельный, решительный и независимый, и женщина тебе нужна такая же. А я… Несмотря на все старания, я оказалась ни разу не сильной, а рядом с тобой просто безвольной. Той самой банальной женщиной со слезами, истериками, страхами и переживаниями. Когда мы маньяка ловили, это очень хорошо было видно, хоть я и пыталась убедить себя, что с тобой все будет хорошо, мы тебе поможем, и с тобой ничего не случится. А когда горящая крыша рухнула, я поняла, что умру тоже, потому что не смогу одна, без тебя. Но ты победил даже смерть, спокойно и уверенно, подтвердив еще раз, что как бы я не старалась, но до идеала мне далеко, до тебя, кстати, тоже. И понимая всю бесполезность и бесперспективность, я сдалась, очень надеясь, что все пройдет. А когда подвернулась возможность — ушла. Думала — пройдет, но стало только хуже. Потому что ты оказался именно тем, кто так нужен — ты не стремился меня опекать, давая возможность быть самостоятельной, ты не навязывал и не обязывал, ты не пытался доминировать, по крайней мере, специально, и ничего не требовал, абсолютно. Но чем больше ты давал мне свободы, тем меньше мне она была нужна. И я не знала, как тебе сказать, что я вовсе не независимая капитан и офицер, что мне надоело быть (или казаться?) сильной, что все чаще хочется просто прижаться к чьей-то (к твоей!!!) спине, сказать, что устала от работы, от проблем и одиночества. Что очень хочу быть женщиной, обыкновенной, простой, твоей женщиной…       Ты помнишь Питер, да? Это мой любимый город, и я так хотела показать его тебе, показать все то, что я люблю, поделиться с тобой своей радостью и любовью, хотя бы любовью к этому волшебному городу… Ты далек от всей этой романтической чепухи, но терпеливо бродил по Стрелке и Невскому, а я позволяла себе поверить в то, что делаешь это ты ради меня. Я до сих пор помню тепло твоей куртки и запах сигарет и одеколона, смешанный с Невским ветром. И ты даже не догадываешься, чего мне стоило не краснеть от ехидных замечаний коллег по поводу нашего с тобой усталого вида… Несмотря ни на что, этот город связал нас, и мне так хочется приехать туда только с тобой, вдвоем, а потом, может быть, даже втроем… Воспоминания никуда не денешь, и чувства, которые так неожиданно появились, оказались сильнее времени и разлуки, я не смогла их одолеть, сопротивляться им, потому и вернулась снова в Службу. Ничего не изменилось, майор, абсолютно, может, только я научилась теперь вести себя чуть сдержаннее и смирилась с тем, что мы с тобой просто коллеги». 08.30 − Зима пришла неожиданно и внезапно. До завтра. („Отстань ты уже от него и езжай домой. И вообще, молчи лучше, если сказать нечего да и незачем…“) − За рулем аккуратнее — в городе гололед. Постарайся не гнать, как обычно. („Ты сам понял, что сказал? Готовься, сейчас получишь гранату, как тот фашист…“). − Не буду, ведь торопиться-то мне незачем, все равно никто не ждет. („Ну, и зачем ты ему все это сказала? Могла бы ограничиться кратким ответом, ведь он явно из вежливости предостерег“). − Понимаю, очень даже. Никто не ждет и кофе утром сварить некому. („Уезжай уже, философ!“) − Ну… Если уж и ты никуда не торопишься, то кофе могу я сварить. Мне родители из Бразилии привезли разного… („И плевать на все!“) − Отличная идея. Заодно заедем в магазин, помнится, ты говорила у тебя с краном проблемы. И поедем на моей машине. („К чертям все! Никаких объяснений, потому что она сама обо всем догадалась!“) − И в супермаркет заедем, джем черничный купим, твой любимый. („Кажется, он все понял… И кажется, что совсем не кажется!“).