Master of Puppets

Незримый гиблый свет и залихватский смех сквозь кривые зубы, пограничное состояние эмоций вызывает энтропию в его голове. Сладковатый запах присутствует у его носа, но такая 'сладость' не вызывает ничего, кроме отвращения к воздуху, которым дышит. Выпускает горячий пар через широкую зубастую улыбку с шелестящим отзвуком выхода содержимого легких в тихую внешнюю среду. Его хищная натура заставляет следовать слепым принципам расправы над существом более слабым, пустившим кровь после первой стычки. Запах чужого страха подпитывает страстью преследования, и он чувствует легкое возбуждение в теле, хотя оно было совершенно безобидным в отличии от опасных замыслов, таившихся в голове, осуществление которых стало идейным центром и сладострастным заключением сегодняшнего вечера. Он ждал этой развязки, баснословно впитывая в себя атмосферу тихой вечерней безысходности и ликующей будничной радости в широкой груди. Есть особая граница, отделяющая лес от его пространства, произвольно выбранного вокруг маленького домика. Разделительная линия венчалась цепью медвежьих капканов, чье сокрушительное действие он испытывал на абсолютно любых крупных живых организмах без разбора. И это являлось лишь легкой забавой и мерой предосторожности. Как же он любил отчаянные бесполезные попытки твари отсрочить собственную смерть. Он не чувствовал превосходства или ненависти, им всегда двигала любовь к предмету, а не действию. Каждая пролитая с души эмоция сжиралась моментально во имя празднества его страстей. И каждая панацея в твердых руках не имела счастья разделить такую любовь, но отвращение лишь питало его желания, а противостояние вызывало дикий восторг. Осенним одиноким скрипом раздавались под грязными ботинками деревянные ступеньки, на крыльце под подошвами ломались сухие листья: больше никаких звуков, кроме звуков беспечного одиночества и изоляции, а для подобного рода удовольствий иных благ и общества даже в лице еще одного человека не требовалось. Ему нравился свой деревянный домик с коллекцией сухих насекомых и тряпичных игрушек. Ничего больше не могло радовать его сознание так, как прикалывание различных пойманных букашек булавками к старым, рваным в некоторых местах, обоям. Стену в спальне украшали обрывки газет и огромное количество стрекоз, жуков и пауков от пола до потолка, чем каждый раз восхищался, прежде чем лечь спать в окружении старых плюшевых зверушек. Сегодня он устроил себе праздничный вечер, посвятив его излюбленному занятию, которое считал особым искусством. Оно занимало часть пристроенного помещения, царя на полках и стенах в рамах. Стеклянный взгляд жертв искусства неподвижно съедал пространство комнаты с холодным мертвенным умыслом. Он передвигался как обычно, с тяжестью живых булыжников, сухо скрипел деревом пола в изумительной вечерней тишине. Петли дверей издали кроткий визг, в котором он находил свое очарование, вслушиваясь в каждый шепот, исходящий от существования старого дома среди высоких сосен. Войдя в удлиненную комнату, он остановился напротив полок с кривыми иссушенными чучелами зверей, в основном мелких. До идеала таксидермии сравнительно далеко, но неподвижность тел с отсутствующим взглядом уже могла его удовлетворить, при том каждая голова имела кривой уродливый вид, за некоторым исключением нормальности отдельных животных. Уставившись вожделенным взглядом в худосочное тело белого кролика с тремя мордами черных оскаленных крыс вместо своей изначальной, улыбка на лице поползла вверх: ломкая и хищная. Облезлые местами головы сшиты толстой джутовой нитью, предавая уродливому чучелу еще больший омерзительный вид. Но он видел лишь прекрасное творение перед собой, вдохновение от которого побуждало к новым экспериментам; рука в рабочей перчатке поднялась чуть выше, пальцы крепко сжимали лисицу за шкирятник, стоило любить каждую тварь и не было другого более благородного пути, чем стать шерстяной статуей с опилками внутри. С космическим умиротворением он свернул хрупкую шею животному, после чего отбросил теплый трупик на стол. Даже сейчас нет удивительней твари, нежели мертвая тварь. Они похожи на спящих, только более холодные, более беззащитные. Они не в силах сопротивляться, язык не шевелится, пустые глаза, и еще много других прелестей и причуд. Запах становился бледным и престным, и они не против того, чтобы им зашили рты. Он взвелся вдохновением еще больше, вспоминая детей неподвижными. Он любил маленьких деток, любил с ними играть, читать сказки, зашивать. А еще любил тряпичные игрушки... Зачастую малыши лежали у его ног по завершению веселых игр, на коленях или на руках не особо активные, они были похожи на те игрушки, что так обожал. Такое развлечение предоставлялось редко, зато было самым желанным из всего, что мог себе когда-либо вообразить. Тогда он прижимал ребенка к широкой груди, стискивал тельце в безмерной любви и радовался, что крохотные ручки висят вниз без шанса изменить свое положение. Как изумительно они спят. Воодушевленный воспоминаниями о сладких снах: снежно-холодных, окаменевших, подвесил тушку на перекладину с небольшими крюками за задние лапы. С аккуратностью и утонченностью кукольника в магазине фарфоровых бездушных красавиц его огромные руки лезвием обвели кольцо вокруг лап у самых пальчиков, а затем нож проделал ровную линию по внутренней стороне конечностей к хвосту. Пожалуй, свежевание – одно из самый любимых занятий, если оно впоследствии включает в себя яркие толстые нитки и глянцевые пуговицы с четырьмя отверстиями для иголки. Расправившись с задней частью животного, он ловко прорезал шкуру на брюхе до горла и приступил к самому интересному – сдиранию. Шкура снималась туго; кожа рвалась, отделялась вязко от туши, но он делал это с необыкновенной легкостью, подрезая пленку ножом. Глазам открывался вид оголенных мышц и сухожилий, влажного мяса, такого сырого и аппетитного. Животное без кожи так же красиво как и для многих, если бы оно было пушистым. Это только стоило разглядеть... И сладкий запах слипался у носа, напоминая бывшее тепло зверя. И даже если запах пущенной крови отдавал теплом и уютом домашней обстановки, он вызывал лишь неприятные ощущения, ровно как и запах желчи – сладкий и приторный, чрезмерно едкий, но быстро пропадающий. С передними конечностями он поступил точно так же, а вот голову стянул целиком, подрезав уши и кожу вокруг глаз. Самый смак кончился, дело оставалось за чисткой и просушкой, но то удовольствие, которое он испытал при работе останется тешить еще долгое время, в итоге он получит добротную шкуру и пришьет к глазам на мятой шкуре две большие красную и желтую пуговицы.