Бессмертный Иллюзион

1 -Спокойной ночи, Эрнст, — ее голос, спокойный и нежный, как обнимающий тело ветер в курортном городке.Мягкая солома волос коснулась лица мужчины, тотчас же жадно вдохнувшего запах моря и сосновой смолы. Если бы он жил в городе, не обратил бы внимания: всего лишь душистое мыло, пенившее густую гриву. Но это был самый естественный аромат, аромат ее родины. -Добрых снов, Селина. Эрнст Рейдман поворачивался с боку на бок, подминая под себя складки тонкого покрывала, испещренного узорчатыми листиками в стиле барокко.С утра у него рябило в глазах, если доводилось бросать взгляд на сложный орнамент. Но темнота скрывала все, отчетливо выделяя только желтые разводы света на стене и ночных мотыльков, бросающихся из стороны в сторону, точно в агонии, запертых в ограниченном пространстве. Положив руки под голову, он вспоминал гастроли в одном из городков в высокой местности, такой, что волны моря не могли лобызать ее границы; располагавшейся над баррикадами из серого скалистого картона и наглухо закрытой от беглого взора яркими пятнами хижин и кибиток, приклеенных там и сям на покатую плоскость. Тогда впервые он исполнял роль импресарио, будучи собственным директором, собственным компаньоном, гримером, звукорежиссером и сценаристом. Эрнсту нравилась его работа: развлекать людей было куда проще, нежели самого себя; кроме того, доставляло удовольствие прогуливаться по людным улицам, взглядом срывая живописные плакаты с кричащими заголовками: «Шоу Рейдмана! Только три дня в Окстелле!», «Бог Троицу любит — трехдневное представление величайшего иллюзиониста!», и так далее, и тому подобное. Несомненно, каждый раз он придумывал все более изощренные уловки, чтобы насытить взалкавшую страстей публику, и с блеском их воплощал, но… Его жгла неполноценность. Иногда Эрнст чувствовал такую беспомощность, что с трудом заставлял себя выбраться из припудренности гримерки на свет божий: боялся, что не справится.Однако только его окутывала призрачная дымка света, испускаемого прожекторами, рампа переставала плыть под подошвами лакированных туфель с туго затянутыми шнурками (Эрнст всегда очень боялся споткнуться — в далеком детстве он сломал левую руку при падении с велосипеда, и большой палец двигался благодаря встроенному металлическому механизму), и импресарио-исполнитель гордо вскидывал голову, как лакедемонийский древний полководец-завоеватель перед сонмищем войска, и всем по ту сторону сцены казалось, что это такой же простой и непродуманный для выступающего жест, как для них — чистка зубов или утреннее обтирание полотенцем после холодного душа. Смелость и чувство собственного превосходства придавали неимоверную мощь всем действиям Рейдмана, и не было еще случая, чтобы он не вышел победителем. После одного из подобных выступлений он, в бордовой глубине кулис, стараясь не привлекать чрезмерно любопытных, чрезмерно наглых и вообще чрезмерных, отличавшихся довольно крупными габаритами, неуместными для узости площадки, Эрнст скромно расписывался в уголке замусоленного тетрадного листа, густо сдобренного крапинками пролитого кофе, выданного смущенным студентом, щеки которого напоминали две перезревшие помидорины.Впрочем, волновался последний зря: иллюзионист непредвзято относился к любому, кто бы ни попросил его поставить автограф, будь то подросток, дерзко встряхивающий длинной необрезанной челкой; женщина, восторженно ожидающая в нетерпении его любви, или даже скептик, не верящий в правдивость всех проделываемых фокусов и открыто критикующий его. -Спасибо, я положу в местечко поукромнее, — восхищенно пролепетал неизвестный студент. — «Укромное местечко» так скоро скроется где-то на глубине твоей собственной памяти! .. — не согласился Рейдман, качая головой и разыгрывая из себя восточного философа. — Лучше — позаметнее, но так, чтобы местонахождение было известно только вам, а для остальных — «укромность» и ничего более. Студент, похоже, все принимал настолько близко к сердцу, что был не в состоянии удалиться без того, чтобы не поклониться Эрнсту за столь «дельный» совет. «Вот чудной», — про себя усмехнулся мужчина и приготовился было спешно ретироваться в гримерную, но был остановлен чьим-то дыханием в спину и прикосновением ледяной руки — снежная ладонь чувствовалась даже через материю пиджака, через гладкий атлас рубашки; она сверлила кожу, как бур, замораживающий мягкую породу. -Прошу прощения, — раздалось позади.Эрнст повернулся, чтобы принять извинения за несуществующую провинность, и был, выражаясь довольно нейтральной фразой, «слегка удивлен» последующими словами, их безыскусностью и храбростью: -Признаться честно, я не в первый раз вижу «Иллюзион Рейдмана» в действии, — начала девушка. На вид ей можно было дать не больше двадцати лет, но в уголках губ уже залегли едва заметные горькие складки, какие бывают у гордецов или у тех, кто многое видел в жизни. Густые короткие волосы пепельного оттенка двумя крыльями ласточки обрамляли овал лица, подлетая к высоким скулам. Нижняя часть лба, переносица, нос и области вокруг глаз были скрыты за венецианской маской, покрытой позолотой и напоминавшей птичий череп, если бы какой-то сумасбродный миллионер пожелал бы сделать из него причудливый элемент интерьера для одной из многочисленных вилл. В маске были сделаны две точечные прорези для вставки атласных ленточек, перевивавших голову незнакомки. Что-то странное и вместе с тем забавное было в том, что она выбрала именно такую деталь для утаивания личности.Пока Эрнст рассматривал ее кремовое платье, — отделка вызывала ассоциации с волной, наплывающей одна на другую, — и кулон из полупрозрачного лунного камня, ребенок — или уже женщина? — продолжала: — И раз от разу вы не перестаете поражать мою фантазию головоломными выходками, — лукаво улыбнулась, он решил не перебивать, выслушать до конца. — Но не подумайте, что я одна из тех, кто желал бы украсть ваш секрет, — на Эрнста искренне воззрились два больших малахитовых глаза за прорезями птичьей маски. — или сердце, — лукаво добавила она, зная, как умеют досаждать надушенными письмами и увесистыми букетами назойливые поклонницы.- И уж конечно, я не хотела бы тратить ваше драгоценное время на пространное объяснение, почему не пропускаю ни единого выступления, — небрежно махнула рукой она. Рейдман, как и любой, столкнувшийся с чем-то занятным и непривычным, не соображал настолько быстро, чтобы уследить за ходом ее мыслей. Он послюнявил большой палец и начал усердно водить им по рукаву пиджака, надеясь стереть меловой порошок. -Ни то и ни другое, а над третьим Вы вообще смеетесь, — проговорил Эрнст, склонив голову вниз и не глядя на собеседницу. Сейчас ему нужны были простые житейские наслаждения: сладко поспать после сытного ужина в трактире, похожем на избушку в глубине леса.-Что же Вам, в таком случае, нужно от меня? — мел въелся, как известковый налет в металлическую поверхность: Рейдман бросил гиблое дело и теперь уже в упор глядел на собеседницу, бесцеремонно разглядывая ее туфельки с блестящими вкраплениями пайеток на шероховатую льняную материю: обувь была легкой, словно сандалии Персея. -Думаю, будь вы чуть-чуть повнимательнее, обратили бы внимание: я сказала, что не пропустила ни единого вашего представления, господин Эрнст, — прищурилась она. Господин Эрнст виновато пожал плечами, в душе соглашаясь, что действительно частенько переносит приступы рассеянности. — Наверняка вам будет интересно узнать, как можно перемещаться так быстро и при этом не быть ни разу замеченной, и, ко всему прочему, выступать самой в тот же день в месте, располагающемся чуть ли не на иной стороне земного шара? -Дайте мне немного времени, так сказать, переварить информацию, — Эрнст был слегка ошарашен.На минуту он призадумался: и правда, резвой же была незнакомка, если в череде его появлений перед публикой успевала и сама дарить удовольствие зрителям с другого континента! Может, она бредит — бедняжку настолько впечатлили его трюки, что возомнила себя изобретательницей маховика времени, способного замораживать время и поворачивать его вспять и обратно? И смешно и непонятно одновременно. -Хотите сказать, что владеете искусством управления временем? — он сдержанно усмехнулся: девушка была так молода и красива, и ему не хотелось обидеть ее, — это было бы равносильно втаптыванию цветка в загаженный асфальт. Она отреагировала, как ранимый человек, которого, легонько подтолкнув, можно сбросить и разбить, как стеклянную вазу тонкой работы. Слегка насупив подкрашенные хной брови и поджав пухлые губы броского кораллового оттенка, она отвечала: -Мистер Рейдман, искусством управления времени, как Вы соизволили выразиться, я владею не лучше, чем рапирой или катаной, — «Все-таки обиделась», — сокрушился Эрнст. — «Впредь буду поосторожнее с этой саламандрой — мгновенно вспыхивает». Поправив повязку на затылке, она продолжала: -Не обязательно уметь играть с часами, чтобы успевать совершать дальние рейсы. -Заинтриговали. -Послушайте — только не смейтесь, и обязательно пообещайте, что никому не расскажете, дайте мне слово, — серьезно и настойчиво потребовала светловолосая девушка в маске. -Даю слово, — полушутливо-полусерьезно откликнулся мужчина. -Нет, этого недостаточно… — она явно нервничала. - Вот, знаю: приложите палец к моему кулону и произнесите: «Клянусь дорогами Солнца и Луны, всеми звездами на небе, всеми облаками перед райским садом, всем дорогим, что есть для меня на свете». -Это шутка такая? Занятно, — вечный скептик, Эрнст не имел более или менее дорогой вещи в своем арсенале, а потому без труда повиновался, когда девушка свирепо метнула в него острой зеленой стрелой, повторив клятву и жест. Камень на груди был холодный и плоский, как будто только что вынутый из медного таза с соленой водой северного моря. -Теперь я могу вам верить, — облегченно вздохнула она и, как ни в чем не бывало, простодушно выпалила: — Знаете, я умею летать. С самого раннего детства. Находись рядом стул, табуретка или скамейка, Эрнст удержался бы, но опоры рядом не оказалось — он покачнулся и чуть не задел высокую летчицу перед собой.Пожалуй, не каждый день встретишь подобную суперспособность.